Страсти по рыжей фурии

Все мои подруги мне завидовали, в один голос твердили, что мне страшно повезло, что еще поискать надо такого любящего мужчину, как мой супруг, что он с меня пылинки сдувает, и прочее, чего одиноким женщинам обычно дико недостает. В чем-то они, конечно, были правы, но так скучно ощущать себя только экзотическим существом с экзотическим именем, и я страшно тосковала в своем первом браке, потому что поговорить нам с мужем было совершенно не о чем.

– Пышечка моя, пампушечка! Веснушечка моя! – с такими словами влетал он обычно в дом после работы и принимался меня смачно целовать, так что даже соседи в стенку стучали, поскольку дом был типовой, с фанерными перегородками.

Поначалу это очень удовлетворяло мое самолюбие, но потом дико надоело. Я стала худеть. Специально я ничего не делала, вес терялся как-то сам собой, видимо, стоило мне понять, что толстых женщин тоже любят, и не менее страстно, чем прочих красоток, как комплекс собственной неполноценности у меня моментально исчез. Чем сильнее умолял меня супруг не худеть, тем неотвратимее испарялись лишние килограммы. Хотя, может быть, сбылось давнее мамино предсказание – повзрослев, я снова стала нормальной.

Да, нормальной – что касается моего силуэта, в остальном же люди продолжали тыкать в меня пальцами, то восхищенно, то удивленно. Я понимала, что с моими веснушками мне существовать до конца жизни.

Когда же я поступила в театральное училище, на моем браке пришлось поставить крест. Кажется, в первый раз муж обратил внимание на меня как на человека – с того самого момента, как побывал на одном из студенческих спектаклей. Нашим курсом руководил один известный в прошлом актер, очень талантливый человек, который променял свое ремесло на зеленого змия. Но несколько раз в неделю он находил в себе силы и появлялся в училище, чтобы помочь всем желающим выразить себя на сцене. Поистине христианское желание, потому что, несмотря на свой порок, он был человеком талантливым и молодежь его обожала. Он уже нигде не играл и не снимался, но как учитель был просто великолепен – язвителен и точен, ни одна мелочь не могла ускользнуть от его внимания.

Я не собиралась всерьез становиться актрисой, просто мне было интересно узнать свои возможности. После того как возникло и тут же лопнуло подобное мыльному пузырю желание стать дипломатом, никаких других желаний у меня не возникало.

Вообще я долго не могла прийти в себя от удивления, когда меня приняли в этот вуз, где конкурс считался одним из самых огромных. При поступлении я видела рядом с собой множество красивейших девушек, которые не шли ни в какое сравнение со мной. Их классические «девяносто-шестьдесят-девяносто» буквально подавили меня. Девушки смотрели гордо и с достоинством, правда, с каждым следующим туром гордость их таяла, как и их число. «Недостаток актрис на характерные роли!» – зашушукались они, поглядывая на меня с завистью, потому что метили только в героини. Я была – для характерных ролей. Но я не особенно надеялась, что поступлю, и прочитала комиссии басню «Лиса и виноград» с ледяным презрением ко всем тем, кто толпился в тот момент в коридоре, снедаемый честолюбивыми желаниями. И меня приняли.

«Валькирия! Вагнер! Ирландские саги! – с восторгом завопил, обсуждая мою кандидатуру, о чем я узнала несколько позже, один известный режиссер, сидевший в комиссии. – В нашем сценическом пространстве не хватает ведьм!» Ему тут же возразили, что ведьм очень даже хватает, на что он ответил, будто я – ведьма природная, что называется – от сохи, а все прочие – просто стервозные женщины.

Так вот, на один из учебных спектаклей пришел мой муж – я как раз играла леди Макбет в пьесе Шекспира. Старый актер, руководивший нашим курсом, так и заявил перед постановкой: «А эта рыжая бестия будет у нас самой главной злодейкой!»

Насколько я поняла по реакции зала, в основном заполненного родственниками и друзьями участвующих в спектакле, а также студентами других курсов, я играла довольно прилично. Я не форсировала голос, не делала никаких зловещих движений, я была мила и очаровательна – так решил наш Мастер. Я пугала зрителей своими любовью и честолюбием, свойственными каждой женщине, просто в своих амбициях я, леди Макбет, зашла слишком далеко...

«Любовь... О! Это страшная сила! – вопил Мастер на прогонах, ругая нас всех почем зря. – Помните – любовью можно убить... Танита, покажите мне любовь!» Я вспомнила Сержа Мельникова и показала эту самую любовь. Даже лорд Макбет, которого играл Виталька Апельсинов, позже уехавший в провинцию, был подавлен.

Мой муж сидел в первом ряду. Подозреваю, он имел очень смутное представление о Шекспире и поэтому просмотрел начало спектакля с весьма заинтересованным видом. Но чем дальше, тем пристальней всматривался он в меня, тем реже хлопал в ладоши, тем непроницаемее становилось его лицо. Я в роли леди-убийцы напугала его! Кажется, именно тогда он впервые задумался о моем внутреннем содержании, тем более что внешняя, постройневшая форма уже мало привлекала его.

– Я боюсь тебя, – признался он мне через несколько дней. – Ты холодная и злая.

– Я не злая.

– Нет, злая!

Он едва не плакал, словно маленький мальчик, у которого отняли его любимую игрушку. Не знаю, то ли я действительно хорошо сыграла леди Макбет и мой муж, человек довольно простоватый, идентифицировал меня с этим зловещим образом, то ли он наконец почувствовал, что я совсем не та солнечная весенняя женщина, которой ему до сих пор казалась.

Мы разошлись на удивление мирно, тем более что мой муж благородно купил мне небольшую квартиру в том же районе, где я жила до замужества. К тому же развод ничуть меня не угнетал, хотя расстались мы с мужем на пике его экономического подъема.

Итак, я успешно окончила училище, снялась в эпизодах нескольких фильмов, и меня пригласил в свой театр один довольно молодой, но очень перспективный режиссер. Многие мои однокурсники рвались в именитые, центральные театры, хотя особых перспектив у них не было, другие изо всех сил пробивались в кинематограф, я же от честолюбия не страдала, потому что мысли мои продолжало занимать прошлое.

У меня появились поклонники, и один из них, самый настойчивый, вскоре стал моим вторым мужем. О нет, вторым моим мужем был не актер – однополярные заряды отталкиваются, – но и не обычный зритель, который сидит по ту сторону рампы, – противоположности не сходятся.

Моим вторым мужем был писатель. Познакомились мы с ним очень просто – он был автором, по чьей пьесе мы как-то ставили спектакль.

Пьеса была настолько жестокой мелодрамой, что ее не решился бы поставить ни один известный театр, разве что только как пародию на мыльные сериалы. Но наш режиссер заявил, что видит в этом творении апофеоз постмодернизма. О постановке даже напечатали в газете, правда, больше обругали, чем похвалили. Вроде того, что постмодернизм сейчас на последнем издыхании. Моя роль была откровенно отрицательной, и в статье героиню, которую я играла, назвали «мрачной рыжей ведьмой с экзотической внешностью». На черно-белой фотографии со смазанной типографской краской я выглядела ужасно.

Впрочем, все это – не имеющая отношения к делу лирика, а главное в том, что молодой, подающий надежды писатель Антон Тарабакин втрескался в меня по самые уши.

Он сразу переселился в мою однокомнатную квартиру, поставил на кухне обшарпанный «Пентиум» – впустить компьютер в единственную комнату я не позволила, поскольку Тарабакин во время работы дымил как паровоз и непрерывно пил кофе, в порыве творческой экзальтации заливая все вокруг себя черной гущей, – и слезно стал требовать, чтобы я взяла его фамилию. На эту его просьбу я не откликнулась, поскольку не меняла ее и в первом браке. Танита Танеева – очень хорошо, просто и со вкусом звучало. Кстати, многие хвалили меня за то, что я придумала себе очень удачный актерский псевдоним.

Я называла своего благоверного просто – Тарабакин. Дело в том, что когда он писал свои «нетленки», то всегда перед названием выводил – А. Тарабакин, и мое обращение к нему каждый раз являлось напоминанием о его профессии.

Мой второй брак выглядел со стороны тоже вполне счастливым, ибо Антон Тарабакин обладал способностью очень хорошо слушать собеседника. Что еще надо актрисе, измученной частыми перевоплощениями? Если мне хотелось излить душу, он всегда с готовностью шел мне навстречу.

У него был целый цикл рассказов, посвященных театру, – благодаря мне. А когда я делала ремонт в нашей квартире – вернее, руководила группой разбойников, перекладывавших паркет и беливших потолок, – то столкнулась с немалыми трудностями, о чем плакалась Тарабакину каждый вечер. После ремонта мы устроили вечеринку, на которой заодно отмечался и новый шедевр молодого гения – пьеса «Хозтовары». Потом я очень долго ловила жулика, воровавшего в нашем подъезде газеты, – получился рассказ «Уголовное дело», который напечатали в литературном приложении к газете «Гудок».

Тарабакин обладал удивительной способностью любое реальное событие облечь в художественную форму, сделать из примитивной бытовой сценки детектив. Помню, как я была поражена, когда после одного вечера, во время которого я с воодушевлением рассказывала ему о своем папаше, родилась убийственная пьеса «Последний вздох». В полном смысле убийственная – столько в ней было слез и трагизма. Сюжет был очень прост – умирает пожилой мужчина, а родная дочь не хочет прийти к нему на последнее прощание, потому что когда-то этот человек предал ее мать и ее саму. Мой отец не умирал, да и я не собиралась отказываться от встреч с ним, но после прочтения шедевра Тарабакина я рыдала всю ночь и поклялась найти своего папочку, в каком бы дальнем Подмосковье он ни обретался, чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Да, безусловно, с Тарабакиным мне было интересно, и я бы очень счастливо прожила с ним до конца жизни, если б им не овладела одна очень странная идея. Тарабакин забросил свои мелодрамы и засел писать внушительную эпопею «Конец века». Это был, на мой взгляд, очень скучный и длинный роман о двадцатом веке, в котором Тарабакин подводил итоги прошлого – на экране компьютера то и дело мелькали имена Ленина, Распутина, Сталина, еще кого-то. Весь дом был завален книгами по истории, скучными монографиями, старыми журналами – мужу необходимо было досконально изучить материал. За будущий свой шедевр он собирался получить Нобелевскую премию!

Честное слово, когда он поведал о своих тайных планах, я вначале не поверила, сочла словосочетание «Нобелевская премия» обычной метафорой, но дело оказалось очень серьезным...

Вы никогда не жили рядом с человеком, который собирается получить самый главный приз в мире? Я, например, к призам никогда не стремилась, вполне довольная аплодисментами зрителей. Но Тарабакин решил получить приз. О, это такая мука! Для его близких, разумеется. Я честно пыталась стать родной матерью Тарабакину, была кухаркой и уборщицей в одном лице, с трудом совмещая все это со своей работой. Поскольку помощи от него не было никакой, я честно ходила в магазины и библиотеки – в одной руке картошка, в другой – книги для благоверного. Но врожденный эгоизм во мне стал постепенно убивать мое сознательное благородство. Я была валькирией, героиней ирландских саг, но при всем своем желании я не могла быть декабристкой.

Мне часто вспоминалось мое несчастливое детство. У меня было такое впечатление, что наступило мое время – раньше была мода на женщин совсем другого типа, теперь же – чем невероятнее, тем лучше. Стоило посмотреть показы мод по телевизору – подиум оккупировали странные создания с мрачными стервозными лицами, экзотика была на грани уродства, и самым шиком являлось трепетание на этой самой грани, изящество и грубость сливались в одном тесном объятии, ни одной лубочной красотки прошлого.

Я бы, вероятно, тоже пошла в модели, если бы судьба не привела меня на актерскую стезю, но, к сожалению, рост у меня был самый что ни на есть средний, да и пара лишних килограммов остались, с которыми мне самой было жаль расставаться. Для модели я была ленива к тому же...

Я не могла объяснить себе, почему вдруг из гадкого утенка превратилась в лебедя. Скорее всего потому, что в моду вошли именно гадкие утята. Я совсем немного изменилась по сравнению с тем, какой была в ранней юности, внешне, но внутренняя моя сущность осталась прежней. Так же, как и раньше, я обманывала людей: я была другой, мои веснушки – маска, скрывающая настоящее лицо, лицо холодного равнодушного человека. Актрису должна волновать только сцена.

С Тарабакиным пришлось расстаться, как ни грустно мне было это делать. Но он всерьез увлекся своим великим романом, и окружающее его уже очень мало трогало. Он стал далеким-далеким, и когда глядел на меня за ужином, который я почти насильно впихивала в него, кажется, глядел насквозь, куда-то далеко, в грандиозные дали, а мне невыносимо было ощущать себя Коломбиной из балаганчика.

Я помогла ему переехать обратно, в его старую коммуналку, – он не возражал.

– Ты не забывай обедать, Тарабакин, – сказала я ему на прощание.

– Ладно, – равнодушно ответил он, листая в руках очередной манускрипт. Потом наконец до него дошло, что он с женой расстается, и только тогда взглянул на меня осмысленно, сфокусировав свой взгляд на моем печальном веснушчатом личике.

– Танечка, а ты в меня веришь? – вдруг спросил он.

– Что? – не поняла его я.

– Ну, ты веришь, что я напишу грандиозный роман?

– Да, – ласково улыбнулась я. – Да, конечно.

– Я посвящу его тебе... Я никак не ожидал, что актрисы могут быть столь самоотверженны! Ты правда в меня веришь?..

Не могла же я ему сказать, что не верила. Что не может быть великого писателя с такой фамилией, как у него. Антон Тарабакин – Нобелевская премия по литературе! Нарочно не придумаешь.

Второй развод огорчил меня больше, чем первый. Для поддержания сил я решила поехать в пансионат на Клязьму, хотя время для отдыха было не слишком удачное – март, самая распутица, то мороз, то буйное вешнее половодье. Небо было высоким, солнце – непривычно ярким после туманной зимы, а в ушах – авитаминозный шум, бесконечный и надоедливый, как звук прибоя. Но Москва меня угнетала – с ее весенней грязью, суетой, озабоченными лицами. Я вытребовала себе отпуск у нашего прогрессивного режиссера и уехала.

В пансионате я поселилась одна в довольно приличном «люксе» и все свободное время гуляла, меся высокими сапогами мартовскую холодную грязь. На третий день моего отдыха ко мне подошел пожилой сердитый мужчина и предложил сфотографироваться.

– Это еще зачем? – пренебрежительно спросила я.

– Для журнала «Поселянка», – коротко ответил мужчина. – У вас типаж очень интересный. Впрочем, как хотите... Вы актриса?

– Да, меня уже снимали – не особенно удачно... Из меня все хотят сделать леди Макбет, даже надоело.

Тем не менее я согласилась – главным образом потому, что этот человек сумел внушить мне доверие. У него было хмурое, недовольное лицо человека, которого заботил только собственный успех, а я как таковая, как актриса и как женщина, – совершенно его не интересовала.

– Ладно, – сказала я. – Надеюсь, это не займет много времени.