В терновнике

– А знаешь, по мне, так получилось ничем не хуже, чем в наш первый раз.

– Хорошо, да, – отозвалась Анна, не открывая глаз и уже плавая в полудреме. – Будем считать, что наш второй первый раз удался.

Он тихо засмеялся, смех его наполнил комнату, и в ней стало еще уютнее.

– Можешь мне кое-что пообещать? – спросила девушка.

– Ммм? – Мужчина тоже уже не в силах был разговаривать.

– Я понимаю, что каждый раз так хорошо не будет… Но дай слово чести, что никогда не будешь ко мне безразличен и небрежен со мной.

Александр даже открыл глаза, так зацепили его слова подруги.

– Я… – заговорил было он, потом запнулся, умолк. Начал заново: – Я никогда не буду небрежен с тобой. Никогда, слышишь? Ни в постели, ни в здоровье, ни в быту, ни в любом из дел, которые мы будем делать. Никогда. Обещаю.

– Верю, – тихо ответила девушка. И он поверил, что она верит.

В ту ночь Александр Симаков крепко спал впервые за долгие месяцы, и его не беспокоили призраки прошлого. А его подругу не беспокоила боль, потому что он не был с ней небрежен.

Глава 4

Утро началось привычно рано, но и Александр, и Анна чувствовали себя на удивление хорошо. Оба отдохнули, выспались и были готовы к подвигам, в том числе и трудовым. Симаков сбегал к машине, забрал оттуда пакет с необходимыми вещами, который прихватил из дома в надежде на то, что Анна разрешит ему остаться. В итоге никто никогда не догадался бы, что ночевал он не дома. И одежда была свежей и отглаженной – девушка поделилась с ним утюгом, – и выбрит он был чисто, и приятно пах после душа. Анна, в свою очередь, воспользовалась помощью любимого в душе, а потом – в подгонке шарфа, который должен был выполнять роль перевязи для руки. Также она получила очередной бесценный опыт чистки зубов неведущей рукой, а потом просто неторопливо пила кофе, пока мужчина собирался. Выходить на работу ему нужно было раньше, а у нее оставалась еще масса времени, которое она собиралась потратить на сладостное ничегонеделание.

Но самым приятным для обоих оказалось то, что и совместное пробуждение, и утренние рутинные хлопоты ощущались естественно. Присутствие рядом другого человека не вызывало неловкости или раздражения, не было неуютно, не хотелось сбежать, как они оба втайне боялись. Все было ровно так, как нужно. Как будто они уже тысячу лет жили вместе и притерлись.

Выходя, Александр напомнил:

– Руку бережешь и держишь на перевязи, сумку носишь на плече, по необходимости принимаешь обезболивающее. Не геройствуешь, не терпишь, не страдаешь. Ага?

– Ага, – кивнула Анна. От заботы любимого человека, так стремительно вернувшегося в ее жизнь, она просто таяла.

Поцелуй на прощание, обещание созвониться в перерыв – и вот уже она снова вернулась на кухню допивать кофе, слушать радио, наводить красоту одной рукой – левой. И только вымытые чашка и тарелка Александра на сушилке да теплый древесно-травяной запах его парфюма в воздухе напоминали о том, каким радостным было ее пробуждение. День, который так начался, просто обязан был остаться таким же приятным.

Но он таким не стал. Понедельник решил, что он день тяжелый, а потому стал создавать Анне препятствия на каждом шагу. И ничего серьезного вроде, но с ведущей рукой в гипсе даже самые простые действия вызывали сложности. И если на кривоватые стрелки на веках можно было махнуть рукой, то ехать в транспорте на встречу с потенциальным клиентом, одной и той же рукой пытаясь придержать висящую на плече сумку и удержаться за поручень – это была задача со звездочкой. И записывать потом заметки – тоже левой рукой – легче не было ни на грамм. Работа шла медленно, Анна злилась, допускала ошибки и к вечеру, возвращаясь в офис взбудораженной и раздраженной донельзя, оступилась в маршрутке и упала. А когда вышла на своей остановке, не смогла сдержаться и разрыдалась. Стояла на тротуаре, не дойдя даже до крытого остановочного комплекса, ловила лицом порывы ветра и ревела, как девчонка, уронившая в лужу любимую сахарную вату. Сумка сползала с плеча, рука под гипсом болела и невыносимо чесалась, похвастаться в работе за день было нечем, так еще и это обидное падение! Девушка хлюпала носом, пыталась удержать слезы, но они все лились и лились. Прохожие обращали на нее внимание, неодобрительно косились, обходили, а она все стояла и плакала. Жалко себя было просто невероятно.

– Эй, ты чего? – раздалось рядом. – Что это еще за показательные выступления? Что случилось, Ань?

Она посмотрела в сторону, откуда звучал голос, уже зная, кого увидит.

– Привет, Дэн!

Денис выглядывал из припаркованной машины, перегнувшись через пассажирское сиденье. На лице было недоумение и сочувствие.

– Кто нашу красавицу обидел? – поинтересовался он шутливо, но глаза его были серьезны и, казалось, пронизывали ее насквозь. – И что у тебя с рукой?

Анна всхлипнула и сделала еще одну попытку унять льющиеся ручьем слезы – опять безрезультатно.

– А ну, давай, залезай сюда! – велел Михалёв. – Не дело это – реветь на виду у всех.

Не споря и не протестуя, девушка подошла к знакомой машине, уселась на предложенное место рядом с хозяином, попыталась захлопнуть дверцу больной рукой, не смогла и заплакала еще горше.

– Ань, да ну что ты? – испуганно воскликнул мужчина. – Ну не плачь! Давай я закрою!

Девушке пришлось чуть вжаться в спинку кресла, пока перегнувшийся приятель закрывал дверцу вместо нее. И она отметила про себя, что его близость совсем никак на нее не влияет: мурашки по коже не бегают, дыхание не перехватывает, сердцебиение не учащается. Телу все равно. Анна давно уже знала, что не любит больше своего бывшего любовника, что эта веха в ее жизни позади, но почему-то именно сейчас обратила на это внимание. Не иначе как их с Александром воссоединение было тому причиной.

– Не нравится мне все это, – обращаясь то ли к Анне, то ли к самому себе, то ли вообще в пространство, сказал Денис. Он завел мотор и тронул машину с места.

– Ты куда меня везешь? – прохлюпала девушка.

– На парковку. Там поговорим. Не тут же это делать, ну?

Когда они въезжали на внутреннюю парковку центра через пост со шлагбаумом, девушка поймала на себе оценивающий взгляд дежурного охранника и едва подавила желание скорчить ему рожу и показать язык. А что он на нее пялится? Плачущих женщин никогда не видел, что ли? Отчего-то злость на постороннего человека прогнала упадническое настроение, и слезы сами собой перестали течь. К тому времени как Денис поставил машину на свое место во дворе, она уже не рыдала.

Не раздумывая долго, мужчина вытащил из бардачка пачку салфеток и протянул девушке.

– На, вытрись, а то ты сейчас как в той песне: вся в слезах и губной помаде…[5 - Денис ссылается на песню «Плачет девушка в автомате», сл. А. Вознесенский, муз. О. Фельцман, стала особенно знаменита в кавер-версии Е. Осина.] – сказал он с улыбкой.

Анна посмотрела на себя в зеркало пудреницы, ахнула и принялась приводить лицо в порядок. Из-за обильного потока слез тушь частично размазалась и стекла на щеки живописными разводами. Клоунесса, не иначе. Вдобавок к этому красные от слез глаза и распухший, такой же красный нос. Зато помада, вопреки замечанию Дэна, оставалась идеальной и даже на миллиметр не размазалась. Девушка, закончив вытираться, частично исполнила недавнее желание и показала язык своему отражению за неимением охранника.

– Ну, так что с тобой приключилось? – спросил друг, видя, что она уже в состоянии общаться. – Рука в гипсе, сама в слезах… Картинка еще та.

Анна вкратце описала свои позавчерашние злоключения с Гавришем, умолчав о том, что они снова вместе с Александром. Она понимала, что Денис скоро сам обо всем узнает, и не стыдилась этого, но сейчас рассказывать о них казалось неуместным, так что она обошлась только частью истории. Каково же было ее удивление, когда Михалёв заржал, как ненормальный, ржал долго и с чувством, а потом даже слезы стал вытирать, так его проняло. Обидеться на подобную реакцию она не успела, потому что мужчина так же кратко и без лишних слов досказал ей недостающую часть истории – о том, какое участие в ней принял лично он. Только тут Анна заметила сбитые костяшки на его кулаке и тоже засмеялась.

– Бог шельму метит, – с чувством сказал Денис. – Только наш Игорек мог так бездарно попасть под «скорую». Мы его все-таки достали! – И снова рассмеялся. Потом, успокоившись, добавил: – Очень жаль твою руку, правда. Я ломал кости, это неприятно. Сочувствую.

Девушка кивнула в знак благодарности.

– А плачешь ты почему? Ну не из-за него же? Не думаю, что тебе его настолько жалко. И вряд ли от боли, ты бы от боли плакать не стала…

Оказывается, он хорошо ее знал. Хотя, принимая во внимание их странный скоропостижный роман, удивляться этому было бы не слишком умно. Он любил ее и успел изучить.

– Да ничего особенного, – отмахнулась Анна, эмоции которой схлынули, и теперь на их месте осталась только пустота. Она успела все выплакать. – Просто день не сложился. Знаешь, бывают такие дни. Рука болит, конечно. Я ужасно неуклюжа из-за этого гипса… Да упала вот в маршрутке.

– Понимаю, – кивнул мужчина. – Последняя капля. Сочувствую.

– Спасибо, все уже нормально.

– Я рад. Не люблю, когда ты плачешь. – Он перехватил ее взгляд и тут же вскинул руки в примирительном жесте: – Ань, спокойно, я ничего такого не имел в виду. Все хорошо. Мы друзья.

– Друзья, – согласилась она и перехватила надоевшую сумку, чтобы выйти. – Спасибо, что выслушал, Дэн. И за Гавриша – отдельное спасибо. Так ему и надо. Мне приятно, что ты снова выступил в мою защиту.

– А зачем еще нужны друзья? – пожал плечами Денис. – Когда пойдешь в следующий раз в «травму», Сане привет передавай.

– Обязательно.

Она, конечно же, ни за что не стала бы упоминать при Александре бывшего конкурента. Ни к чему было бередить старые раны. Поэтому она еще раз благодарно кивнула, попрощалась и вышла из машины, открыв дверь здоровой рукой. И подумала, что все происходящее очень похоже на то, как начиналась их с Дэном любовная история, с той лишь разницей, что он не привлекал ее больше и его самого к ней не тянуло. Пережили, отпустили, и это отлично. Впрочем, тогда, в самом начале, она ничего еще не чувствовала к нему, но даже с учетом этого сейчас все равно было иначе. То, что уже перегорело, не сможет вспыхнуть вновь. Да и она сама уверена в своих чувствах. Ей нужен только Симаков и никто другой.

И плакать больше совсем не хотелось.