Ключи и замки

– Я… – у неё заблестели глаза. – Я не знаю…

– Тебе… неприятно? Ты… не хочешь, чтобы я… трогал тебя?

– Нет…

– Нет? – я помертвел, чувствуя, что холодею и в то же время разгораюсь ещё сильнее, даже закружилась голова.

– Нет-нет! – поспешила ответить Ли. – П-приятно, поэтому я сказала «нет». Мне приятно, но… это… это же нельзя… наверное?

– Почему нельзя, Ли? – воодушевился я. – Мы любим друг друга. Ты моя невеста, моя единственная, почему нельзя? Ли…

Я задыхался от нахлынувшего в горло жара, чувствуя, что моё невиданное возбуждение вот-вот сорвётся в гнев, а я этого не хотел и боялся, чувствуя, что меня захлестывает то, что называется страсть, сейчас, в эти мгновения, я по-настоящему понял, что значит это слово.

– Ну хочешь… хочешь, Ли, ты тоже потрогай меня? – сказал я, обрадованно. Господи, как же я хотел, чтобы она это сделала! – Ну, правда…

И я потянул её руку туда, где до сих пор касался только сам, но как же я хотел, чтобы Ли прижала свою руку туда, где у меня горело огнём, словно там было средоточие моей жизни.

…Слава так разволновался и даже… распалился, что мне стало не по себе, даже как-то страшно, потому что сейчас вдруг я поняла, что если я не сделаю так, как он хочет, не коснусь его, что-то надломится в нём, он станет считать, что неприятен мне, что я не люблю его, не признаю его прав на меня, его любви, вообще не принимаю его, а я для него самый близкий человек. Единственный, по-настоящему близкий человек. Поэтому я позволила Славе прижать мою руку там, где он так хотел, и оказалось… спереди под штанами у него что-то такое необычно твёрдое и очень большое, горячее, что… я вздрогнула и хотела отдернуть руку, тем более у Славы сделался такой вид, такое лицо, какого я никогда ещё не видела, это испугало меня в первый момент, потому что показалось, что он сейчас сделает что-то, чего никогда не только не делал, но о чём даже не думал прежде. А потом осознание этого, неизведанного в нём, пугающего и горячего, так взволновало и возбудило меня саму, что я испугалась уже себя, того, что хочу, чтобы он был смелее и…

В невольном испуге я отпрянула, хотя это и не испуг был, мне и в голову не пришло бояться Славу, но это неожиданное возбуждение, которое передалось и мне, оно качнуло меня . Слава двинулся за мной, прижимая меня к себе, притягивая, причем это получалось у него удивительно горячо и нежно одновременно и от его близости у меня как-то окончательно ослабели ноги и даже руки. Он прижал меня к себе и снова поцеловал, своими удивительными губами. И как это я раньше не замечала, что у него совершенно необыкновенные губы. Необыкновенные… Такие мягкие и нежные, какие-то душистые, вкусные, от них было так приятно моим, и мои губы отвечали на их движения, будто знали, как, и позволили его языку проникнуть между и как-то особенно нежно ласкать их и даже весь мой рот…

И стало всё как-то легко и прекрасно вокруг нас, я чувствовала только его, Славу, и видела только его, хотя глаза мои были закрыты, но мне казалось, мы оторвались от земли и парим где-то в солнечной вышине далеко от дивана, от комнаты, даже от всего Вернигора…

…И было нам так славно, так тепло и светло, нам обоим, мне и Ли, я это чувствовал, и не сомневался. Мы соединились в одно что-то чудесное, настоящее, полное слияние и ощущение полноты мира, не только полноты, но и гармонии, полнейшей и настоящей. Это было впервые со мной, такое чудо, такое наслаждение, такое просветление, и я знал ему имя, я знал лицо этого чуда, знал теперь вкус и ощущения прикосновений тела, рук, языка и губ. Я всё чувствовал так остро сейчас, так сильно, будто на мне вовсе не было кожи, даже тела, словно я чувствовал всё душой.

Я чуть-чуть отодвинулся, я хотел увидеть это чудо красоты – лицо Ли, чтобы моя вселенская гармония стала абсолютной. Ли тоже приоткрыла глаза, когда я перестал целовать её, смотрела сейчас на меня, немного улыбаясь, глаза мерцали и искрились сквозь ресницы. Ли, моё чудо, чудо моей жизни, да что там, просто моя жизнь. Она коснулась моей щеки, солнце проникало в её глаза сквозь пушистую завесу ресниц, и из них на меня лилось тепло, с которым не сравниться даже солнцу. Никто и никда так на меня не смотрел.

– Ты что, Слав? – спросила Ли почти беззвучно.

– Я люблю тебя, – так же почти беззвучно прошептал я.

Она улыбнулась, щурясь как котёнок.

– Я тебя тоже, – прошептала Ли, продолжая улыбаться.

– Не-е-ет, – улыбнулся я и коснулся пальцами её щеки, и её кожа оказалась такой гладкой и нежной, мои пальцы никогда не касались ничего такого прекрасного, я даже подумать не мог, что у Ли такая кожа, моя была не такая, я касался Ли и раньше, но не лица… – Я люблю сильнее.

Ли засмеялась и обняла меня за шею, прижимаясь, такая тёплая и милая, и такая желанная, моя Ли. В эти мгновения я ощутил насколько она моя. Я не думал об этом прежде, просто не приходили эти мысли, что мы с Ли принадлежим друг другу, потому что мы друг друга любим.

– Какой ты смешной, Славка.

– Я кажусь тебе глупым? – я готов был обидеться: а если я ошибаюсь? Если я всего лишь как брат ей? Всего лишь тот, кто живёт рядом с детства, к кому она привыкла, как к борзым моей бабки, всюду разгуливающим по дому, и похожим на сверхзвуковые самолёты прошлого. Теперь летали на дисках, они были способны перемещаться в пространстве значительно быстрее скорости звука, так что из с Востока на Запад и с Севера на Юг можно было добраться всего за три-четыре часа, в зависимости от погоды и состояния магнитного поля Земли. И зачем я сейчас вспомнил об этом? Потому что боялся думать о том, что Ли не любит меня так, как я люблю её, что даже не воспринимает меня как я её, я боялся всех этих мыслей так, что, спасаясь от них, стал думать обо всем подряд…

Ли погладила меня по волосам, мне всегда было приятно, когда она касалась моих волос, ерошила их, а Ли любила это делать, шутя, как будто дразня и играя, но не сейчас. Сейчас она погладила нежно, никогда еще она не касалась меня так.

– Ну какой же ты глупый? Ты не глупый, ты самый умный из всех, кого я знаю. И самый лучший, – сказав это, Ли погладила меня по шее и плечам.

После этих слов она выдохнула и положила голову мне на плечо. И все дурацкие мысли улетучились из моей головы, я перестал сомневаться и растворился в наших объятиях.

…А у меня наступило сложное время, потому что Слава не оставлял попыток продвинуться дальше в нашем физическом сближении. И бессмысленно было уговаривать его, уклоняясь, объяснять, что я просто не испытываю и даже не очень понимаю его желания немедленно довести до предела, до самого главного. То есть я понимала его умом, но я пока не чувствовала того же, такого же горячего желания сделать то, к чему он так стремился, и не хотела уступать, считая это его прихотью. Мы начали ссориться. Он неизменно обижался, а я обижалась на него, тогда он убегал, хлопая дверьми, потом возвращался, примирительно подлизываясь. Это происходило каждый день по несколько раз. Все чаще. Вот как сегодня.

– Ты не хочешь меня… – разочарованно отодвинулся от меня Слава. – Ты не хочешь меня, потому что ты меня не любишь.

– Я люблю тебя.

– Нет, не любишь, иначе… Конечно, чего тебе меня любить, какого-то неуклюжего балбеса, – он нервно взъерошил себе волосы, сердясь.

– Ты не балбес, и я тебя люблю, – терпеливо повторила я. В последние месяцы мне пришлось учиться терпению.

Но Слава был неумолим, со взлохмаченными русыми вихрами, красный то ли от злости, то ли от сдерживаемого гнева, он огрызнулся, махнув рукой:

– Всё враньё! Враньё! Ли… ты… ты всё врёшь! Ты… потому что… Потому что, когда любишь, хочешь принадлежать полностью! Как я хочу быть полностью твоим.

– Я твоя, что за сомнения? – чуть не плача, проговорила я.

– Я противен тебе?

– Что?!

– Ты даже трогать меня не хочешь! – прокричал Слава.

Мне хотелось выкрикнуть: «Зато ты беспрестанно меня трогаешь! У меня уже всё болит от этого!», мне и правда надоело останавливать его настойчивые руки и пальцы, которые неизменно пытались проникнуть туда, куда мне вовсе не хотелось их впускать, даже, когда я испытывала сладостное, по-настоящему, волнение от его поцелуев и объятий, но, когда он становился слишком настойчивым, я пугалась, цепенея. И да, я предпочитала не касаться его члена, чего ему так хотелось, потому что он слишком распалялся от этого и становился неудержимым, это пугало меня. Но я понимала, что не смогу объяснить всё, что чувствую, я самой себе не могла этого объяснить. Я хотела бы всё позволить Славе, всё, чего он так хотел, и это, наверное, было правильно, но мне было страшно переступить этот рубеж, эту невидимую, но ощутимую грань. Меня это пугало может быть, потому что я просто ещё не созрела до того, до чего созрел он. И почему он не хотел понять этого и сердился?! Почему, Слава?! Ты всегда так хорошо понимал меня…

Мне стало так горько и обидно, что я заплакала и воскликнула:

– Как ты можешь так говорить?.. Это ты меня не любишь, если настаиваешь!

Слава, взлохмаченный, красногубый, побледнел, выпрямляясь. А я выскочила из комнаты, и бросилась бежать, сама не знаю куда, чтобы где-то выплакать свои жгучие слёзы. Меня вынесло на крыльцо, где я врезалась в живот и грудь поднимавшемуся по ступеням Всеволоду, племяннику Аглаи или, как все называли бабушку Славы и номинально мою, Агнессы. Я называла её бабушкой только вслух, а про себя исключительно по имени. Вот и Всеволод приехал со своей матерью, сестрой Агнессы, они приезжали время от времени сюда и никогда я не удостоилась внимания этого холёного красавца, впрочем, он был такой высокомерный и противный, что я вовсе и не хотела, чтобы он принимал меня как свою родственницу, и всё же это задевало, потому что я ведь была его родственницей, а он смотрел всегда сквозь или поверх меня. А сейчас он остановился, отстранив меня за плечи и посмотрел мне в лицо.

– Куда это разлетелась? А? Это ты, Ли? Я не узнал тебя. Плачешь что ли? – удивительное происшествие, он сказал мне несколько слов, и рассматривал меня. Это было впервые, не смотрел и не говорил со мной никогда, словно меня не существовало.

Но ничьё внимание мне сейчас было не нужно и ранило меня ещё сильнее, поэтому я вырвалась из его рук, даже, кажется, ударив его по рукам, и бросилась бежать дальше, в сад. Только там, окруженная деревьями и цветущими шиповниками, я брякнулась на задницу и позволила себе рыдать в голос. Тут никто бы меня не услышал и я могла вдоволь плакать, а потом лежать, глядя в небо сквозь опухшие веки. Я бы даже уснула так, но ко мне подошёл Серафим.

– Нет-нет, маленькая Ли, вставай, нельзя так долго лежать на земле, даже на Юге не стоило было, а тут у нас, на Севере, тем более. Вставай, ты простынешь.

Он наклонился и протянул мне руки. Ничего не оставалось, как протянуть ему свои. Я поднялась, оправляя своё платье, сейчас, летом, оно было из белого шитья с воланами.

– Ты испачкалась, Ли, – сказал Серафим, отряхивая меня. – Нельзя в белом валяться на траве.

Я знаю, выдохнула я, а Серафим вытащил травинки у меня из волос.

– Я знаю.

– Знаешь… стирала бы сама, не поступала бы так.

– А разве не машина стирает?

Серафим засмеялся.