В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3. Том 2

– Дорогу… да дорогу найдём. Ну, в Питер так в Питер, – усмехнулся Марат и потянулся к бардачку, достал карту автомобильных дорог СССР и бросил назад мне на колени. – Посмотри, и командуй, будешь штурманом.

Выяснилось, что до Северной Пальмиры ехать почти пятьсот километров, н-да, у нас большая страна…

Мы летели на предельной скорости часа два, не меньше, странно, но ГАИ нас не остановила ни разу, потому ли, что ожидали двоих в машине, или потому что Марат вёл очень аккуратно, не нарушая правил. Однако где-то часа через полтора за руль пришлось сесть мне, потому что Марат едва не потерял сознание. Я даже задремала под шум мотора и шин по асфальту, но вдруг он начал сбрасывать скорость и сказал, немного повернув голову.

– Таня… Танюша, я… сядь за руль… – и едва не съехал в кювет.

Я, неуклюжая больше, чем обычно, поспешила выбраться наружу, кое-как отодвинув переднее сиденье. Марат, заваливаясь на бок, сильно побледнел, но всё же постарался пересесть на пассажирское сиденье. Я села за руль и тронула с места, а метров через пятьсот высмотрела съезд между деревьев в лес. Здесь я остановила, и открыла дверцу Марата, который едва смог открыть глаза, чтобы посмотреть на меня. Больше так ехать было нельзя, он истечёт кровью.

– Щас, Марат, погоди. Погоди… погоди-погоди… – я откинула его кресло, хотя мне непросто было перегнуться через него, нащупывая рычажок, к тому же сам Марат очень тяжёлый, пришлось задрать его свитер и футболку под ним. Две круглые кровоточащие дырки в левой половине живота, струйки крови сантиметра в полтора шириной, в моей голове сразу включилась «лекция», которую мне читал Валера от нечего делать в Петрозаводске. Я спросила его, как он спасает людей, и почему считают, что ранение в живот самое худшее из всех. И он долго и подробно рассказывал об этом. И я слушала, потому что всё, что он говорил, мне всегда было интересно. Вот потому сейчас в моей голове и сработало: «Проникающие и непроникающие ранения брюшной полости». Я вспомнила, как Валера говорил, как это проверить…

– Марат… Маратик, ты потерпи… я… сейчас…

Я открыла аптечку, что была у него в машине, она оказалась укомплектована всем необходимым, перекись водорода и спирт тут были. Я обработала руки и раны, а потом, перекрестившись и шепча про себя молитву, запустила пальцы в рану…

Марату повезло. У него мощная мускулатура, и пули, должно быть с большого расстояния попали не на угасающей скорость и потому застряли здесь, в мышцах, все эти вещи я тоже знала от Валеры, он ещё в бытность экспертом нередко рассказывал мне о самых диковинных ранениях. Марат стонал и корчился, извиваясь и бледнея от боли, тогда я предложила ему выпить спирта из аптечки. Он с сомнением посмотрел на меня через мокрые ресницы.

– Ладно… давай.

Глотнув из пузырька, он сморщился, прижав кулак к губам.

– Господи… – Марат закатил глаза.

– Да-да, и помолись, потому что я не хирург, а… манекенщица…

– А я думал, ты художник, – задушено засмеялся Марат. – Если тебе так легче, пусть, – кивнула я и полезла доставать пули.

И ведь достала! Пришлось, правда, надрезать кожу и даже мышцы, чтобы расширить раны и не протолкнуть пули вглубь, и, просунув пальцы, подталкивая снаружи и хлюпая кровью, слушая, как он заскрипел зубами, сдерживая грудной стон, только, чтобы не закричать, я вытащила сначала одну пулю, и так же, но дрожа ещё больше, и вторую. А потом пришлось заклеить всё это пластырем и скотчем, потому что ничего похожего на нитку с иголкой в машине и среди наших вещей, конечно, не нашлось. После всего этого меня вырвало от волнения, запаха крови, и внезапного ужаса оттого, что я только что сделала, и что вообще произошло. Пришлось вымыть руки в ручье, который пропитывал траву между деревьями, и некоторое время лежать на траве, справляясь с головокружением и слабостью.

– Т-тань… шоколадку съешь… от слабости по-аможет… – проговорил засохшими губами Марат, немного отдышавшись. – В… бардачке есть.

– Раны зашить надо, – проговорила я, всё ещё дрожа и не в силах встать.

– В… больницу нельзя. Они… в милицию сообщат, а я… в розыске… до сих пор.

– Надо иголку с нитками купить… и зашить, – сказала я, наконец, заставив себя встать.

– Нельзя в магазин… нигде показываться нельзя. А так оставить… ты умрёшь от кровопотери.

Марат посмотрел на свой бок, где пластыри уже пропитались кровью и она начала снова струиться к штанам, медленнее, но всё же, пояс и весь бок сиденья и само сиденье пропитались кровью, и, вздохнув, нажал на прикуриватель.

– Ты… что?.. – проговорила я, в испуге. – Ты хочешь…

Прикуриватель выскочил из гнезда.

– Я могу и сам, ка-анечно… но… помоги, а?

– Боже мой… – дрожа, проговорила я и, взяв в руки раскалённый прикуриватель, нерешительно посмотрела на Марата.

– Не бойся… я… потерплю…

У меня колотилось сердце и всё мельче, но нельзя позволить себе эту слабость… никогда нельзя позволить себе слабость… Я прижала раскалённый конец к ране… Господи… завоняло палёной плотью… а пришлось повторить «замечательную» процедуру несколько раз, превращая кровоточащие дырки на его теле в чёрные струпы. Марат искусал себе губы, но вопли рвались из его горла, пока он не потерял сознание, а я трясущимися руками достала нашатырь из его аптечки и поднесла к своим ноздрям, сразу прояснилось в голове, и потом к его. У Марата дрогнули ресницы, он мотнул головой, отворачиваясь от резкого запаха, дёрнулся, потёр ладонью лоб, выпрямляясь.

– Ну… что? Получилось?

– Вроде… Но всё равно… вдруг нагноится…

От этой мысли меня вырвало снова, уже живот болел от этих рвот.

– Сейчас ехать нельзя, – выдохнул Марат. – Отдохнуть надо.

Я не спорила, и правда не было сил. Поэтому, мы проспали в машине до самой темноты, лечь снаружи было невозможно, всё вокруг было пропитано водой, рядом болото, и земля была даже не сырой, а мокрой, поэтому мы откинули сиденья и легли, как пришлось, хотя и было ужасно неудобно. От слабости заснули сразу, и проснулись только на закате. Точнее, это я так проснулась, оттого, что стало холодно, оказалось, что открыта дверь, это Марат вышел и сейчас возвращался из-за деревьев. Я тоже выбралась из машины.

Небо сменило цвет, начало розоветь с запада, облака на синеватом фоне небосклона казались голубыми, с отсветами, серебрились с одной стороны, а потом начали золотиться, чтобы через несколько минут покрыться розовым румянцем с одной стороны. Здесь, между высоких стволов было уже совсем сумрачно, а небо ещё даже не стало вечерним, оно только начало наряжаться в вечернее платье.

– Ты как? – спросил Марат, подойдя.

– Да я-то отлично, – ответила я. – Как ты?

И почувствовала, как сильно толкается малыш у меня в животе, невольно я прижала ладонь к его брыкающимся пяточкам.

– Толкается? – спросил Марат, улыбаясь. – Можно?

Я посмотрела на него, сомневаясь в течение нескольких мгновений, не хотелось, чтобы он воспринимал это как аванс, но обижать его недоверием, тоже не хотелось, поэтому я кивнула. Он подошёл близко и приложил большие смуглые руки к моему животу, тут же показавшемуся от этого ещё больше, его лицо просияло.

– Вот это да… здорово! – он повернул ладонь, ловя другие толчки.

Я почувствовала, что ещё немного, и он скользнёт руками туда, куда мне не хотелось бы его пускать, но он так и сделал, похоже, не вполне владея собой, поэтому я отступила, смущаясь.

– И-извини… – покраснел Марат, отходя. – Извини-извини, я… ох… Господи…

Он поднял руки вверх, будто говоря: «сдаюсь, больше не буду»…Перевёл дух, и спросил, посмотрев на меня:

– А… наш с тобой… наш с тобой… ребёнок… тоже толкался так?

Я покачала головой.

– Наш сын не дорос до такого срока, – негромко сказала я, садясь в машину, от этих слов у меня пересушило горло. – Было чуть больше пяти месяцев.

– Сын? – он посмотрел на меня. – Мальчик был… теперь тоже мальчик?

– Да… кажется, – я отвернулась, меня смущал этот разговор.

– Кажется? – усмехнулся он, взглянув на меня.

– Ни в чём нельзя быть уверенными, сейчас да, и тут же нет. Тогда… я только начала думать о нём как о сыне, представлять, говорить с ним, как… как он погиб…

– Ты так говоришь, будто… он родился и… Обычно к этому относятся проще, – сказал Марат.