МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

– Но ведь…

– Мама, я понимаю тебя, во мне долго боролись два человека, мужчина и отец…

– Кирилл, это не два, это один человек! – перебила я, я возмущена до глубины души: «мог и сделал»! – Ты дал жизнь ребёнку, чтобы потом украсть его душу…

Он поморщился:

– Не надо высокопарных слов… А мне, стало быть, можно было без души…

Мы идём вдоль аллеи, где, несмотря на чувствительный осенний ветер, много таких же прогуливающихся в старомодных больничных пижамах из синеватой фланели. Ветер шелестит листьями, что сохраняются на ветках над нами, а мы – уже опавшими, разгребая их носками ботинок. Как хорошо гулять в такую погоду в шуршащем парке, но как тяжело среди всего этого золотого очарования говорить о том, о чём говорим мы.

– Кирилл, ты взрослый человек, ты вдвое старше…

– «В лета как ваши, живут не чувствами, но головой»?.. – бледнея ещё больше, проговорил Кирилл. – Должно быть, я произвожу впечатление какого-то конченого мерзавца даже на тебя, мама, – он посмотрел на меня. – Но я влюбился в Лёлю с первого взгляда, тому почти шесть лет. Можешь вообразить, сколько я боролся с собой… – мы сели на скамью, с которой он смахнул листья ладонью. – За это время я стал и лучше в сотню раз и хуже… – он наклонился вперёд, глядя перед собой. – Ты не представляешь, на что оказался способен… Я отравил Лёлю, чтобы легче соблазнить… и… – он провёл ладонью по лицу, словно снимая паутину, – я убил этим их ребёнка. Моего внука…

– Я ничего не знала о ребёнке… – ещё этого не хватало… не только жену, но и ребёнка отнял у Алёши… Ах, Кирилл…

Мне больно. Мне больно за них обоих. И за сына, и за внука.

– И я не знал тогда, сама Лёля ещё нетвёрдо знала и…

– И она не возненавидела тебя?!

– Возненавидела, а как же… Но я преодолел и это.

– Вот почему ты развёлся с Александрой.

– Я понял, что не могу жить во лжи. Я прожил во лжи и притворстве большую часть моей жизни.

Мы впервые за очень много лет говорим так откровенно с Кириллом. А может быть это вообще в первый раз в нашей жизни… Я смотрю на моего мальчика, моего сына, который так давно уехал из дома и так давно повзрослел и вижу в нём такого же юношу, как и Алёша. Не мерзавца, погрязшего в омуте разврата и эгоизма, но человека, не совладавшего со страстью, возможно и с любовью, с той самой, которая приходит не к каждому человеку и не в каждую жизнь.… То, что этой любовью оказалась та же, что и у его сына – жестокая ирония, злая шутка судьбы…

И я не знаю теперь кого мне жальче, того, что зовёт во сне Лёлю или этого, у кого полностью сломалась и заново выстроилась жизнь… Но жаль обоих, потому что катастрофа эта не окончена…

Юля Соколова… Если бы хотя бы наполовину такой силы чувства в нём были тогда, они были бы с Юлей счастливо женаты всю жизнь…

Я положила руку на плечо сына. Он накрыл её своей большой горячей ладонью, обернувшись.

– Что же делать будем, Кирилл? – спросила я.

– Жить будем.

Да, жить. Лёля стала жить со мной так, как я мечтал так давно. Но и в мечтах этих, я не представлял вершин счастья. На которые поднялся с той минуты, как она сказала мне: «Будем жить».

Теперь, когда отпала необходимость прятаться, когда не надо бояться выдать себя неосторожным словом или взглядом, когда не надо воровать, когда я не принуждён слышать то, как они с Алёшкой счастливо щебечут друг с другом, видеть закрытую дверь в их комнату и знать или даже слышать, что там происходит, когда она сама, сама признала меня своим мужем, у меня расправились крылья. Буквально. Так я не чувствовал себя никогда, даже в юности. Даже в юности я не был так лёгок и юн, как теперь.