Байкал. Книга 2

Тем временем, Арий пару раз упился зелёного вина до тяжкого моего похмелья и, вопреки обыкновению, я, страдая от дурноты и головной боли, радовался в эти дни, понимая, что, вероятно, они поссорились там, в своём раю, которому я так мучительно завидовал.

Но Повелитель Зла вовсе не был прав насчёт того, что Аяю я хочу из зависти к счастью брата. Моё вожделение куда старше этой зависти, возникшей при виде их вместе. Я хочу её для себя, не для того, чтобы отобрать у него, или насолить ему. Сейчас об Арике я помнил в последнюю очередь, только потому, что он оказался там, где она. Всё было бы намного проще и значительно приятнее, если бы Арик не имел к ней отношения. Я вижу, он её любит, взбесится, опять землю трясти начнёт…

Я утомился в поздний предзимний черностоп в моих поисках и вдруг мой конь, такой же усталый и понурый, как и я сам, сбился с тропы, по которой я ехал и вот, едва ли не на закате я оказался посреди густого соснового леса. Я не заметил, как съехал с дороги, потому что задумался, предоставив моему коню самому выбирать путь, отпустив почти поводья, задумавшись о том, как много переменилось за прошедший год и с той поры, как царь царей Могул, теперь и полноправный царь Авгалла, получил в свои руки всю полноту власти.

Удивительно, какой порядок царил во всё приморье. Он сделал это, конечно за те годы, что уже был царём царей, и само приморье, наш древний возрождённый им Байкал, конечно, не такой великолепный, каким было наше древнее царство, но уже более многолюдный, чем наш, всё приморье было счастливо его полному воцарению и готово к нововведениям. А они произошли: он объявил и закончил давно начатое подведение всех без исключения законов к единому образцу, монет, правил торговых расчётов, и войск. Теперь был единый главный судья и главный воевода. Не каждый царь со своим войском союзники Могула, царя Авгалла, но одно объединённое войско и над всем им царь царей Могул, ему подчиняется главный воевода, а цари Севера, Востока и Полдня и Восточного Полдня, входя в военный совет царей вместе со своими воеводами. Единый герб и стяг для всех, тот самый наш, возрождённый стяг Байкала: алое полотнище с золотой короной, со вставленными в её обод синими яхонтами, эта корона – объединение Солнца и Моря, наших Богов, в одно, алый же фон – это свободный и благородный народ Байкала с горячей кровью и чистыми помыслами. И уже подумывали и всерьёз обсуждали новое название приморья, всех объединённых царств под тем самым, древним, славным, не забытым названием. Думаю, к Зимнему Солнцевороту объявят новое название объединённого единого царства. Удивительно способный, сильный человек оказался Марей-царевич, мой дальний потомок, мой зять, победивший некогда противник, царь царей Могул. Что ж, я проиграл, но проиграл достойнейшему.

Вот именно об этом всём я задумался, когда мой каурый сбился с тропы и забрёл в чащу.

– Это куда ж ты меня привёз-то, а, Каурка? – проговорил я, растерянно оборачиваясь. – День-то к вечеру, а ну как волки придут бабок твоих жирненьких покусать?.. Э-эх, наддать бы тебе сейчас, да помчишься, глупое ты мясо, ещё хуже заблудимся.

Меж тем я прислушался. Вроде шум прибоя одесную, поеду-ка туда, с берега легче будет разобраться, куда направляться дальше. И не более пары тысяч шагов я проехал, когда очутился на берегу пологой бухты замечательной красоты, с одной стороны отгороженной от сиверка высокой скалой, с другой – горной грядой, с поворота спускающейся сюда к самой воде. Удивительнее всего был высокий терем, совсем новый, из золотистых ещё брёвен, высоким коньком и пристанькой для лодки. Вот так находка.

– Каурка… ну ты и завёз! Вот это замечательно завёз! Будто думки мои тайны читал, покуда шёл сюда… Пшеницы самолучшей тебе насыплю, помни, с сего дня в неделю и преднедельник, как сегодня стану тебе вместо овса и сена пшеницу давать. И кажный день давал бы, да не страшусь Бога Солнца прогневить…

Я спешился, потрепав своего чудесного коня по гриве, и пошёл к терему. Недалеко от крыльца забрехал рыжеухий пёс, я цыкнул на него, но он не унимался, пока не вышел хозяин, молодой щекастый мужик с золотистой бородой.

– Ты хто это? Коли со злом, у мене лук здеся, и… – удивлённо проговорил он, и вправду поднимая лук, что держал в руке

– Не со злом я, послушай, – сказал я, поднимая открытые ладони.

Мне его стрелы – тьфу, даже к цели не прилетят, но зачем ссориться, если всё можно решить миром. А вернее, золотом.

– Хто ты есть?! – бледнея, проговорил он. – И как нашёл нас? Я энтот терем в большой тайне строил, штоб ни одна душа… Ты… От отца нашего?

«Нашего»? – удивился я, с кем это он тут прячется от общего отца?

– Я не знаю твоего отца, – сказал я. – Выслушай, я лиха не принёс.

Но тут на крыльцо выскочила из дома юная девчушка, лет пятнадцати не больше, бледная от страха, рыжеватые коски в разные стороны, похожи они, и верно сестра. Это что же тут творится?..

– Лиха не принёс, а чего?

– Кто это, Гигун? От батюшки? – испуганно спросила девчушка.

– Иди в дом, Гайя, не бойся, – сказал Гигун.

И по именам этим я вспомнил, что на рынке давеча слышал разговоры о том, что сын богатого Каюмского купца Гигун, сбежал вместе с сестрой, которую отец пообещал в жёны своему торговому товарищу с восточного берега, тому шестьдесят лет, а Гайе этой едва минуло четырнадцать. Сын взбунтовался, отстаивая сестру, но отец был непреклонен, ему был очень нужен восточный богач, владелец целого флота лодок, на которых их отец переправлял бы на тот берег свой товар. Свадьбу наметили на предстоящую зиму, вот и сбежали брат и сестра, оскандалили отца на весь северо-западный берег… Так вот кто это такие.

– Зря вы так близко от Каюма терем-то поставили, Гигун, – сказал я. – Полдня пути нету, полтора уповода всего. Найдёт вас отец и отправит Гайю на Восток.

– Не бывать тому! – белея от страха, проговорил Гигун. – Передай ему…

– Я не от твоего отца, я вовсе его не знаю. Слыхал болтовню сегодня на базаре, вот и всё, – сказал я, опуская руки. – Мне нужен твой дом.

Он тоже опустил лук, удивлённо глядя на меня.

– Хто ты?

– Не важно, кто я, важно, что я могу заплатить тебе столько золота, сколь стоят три таких терема. Вам уехать надо, подальше от отцовского гнева, коли вы грешники, свалялись друг с другом, – чувствуя отвращение при мысли об этом, сказал я.

– Да нет… – он захлопал рыжими ресницами. – Никогда я… Но… мы сироты, а энтому Мглою узкоглазому стока лет, скока нашему деду, а батюшка Гайю за него… Рази ж можно так?

– Не мне решать, сами судьбу построите себе, – уже легче проговорил я. – Бери золото, Гигун и езжай на полдень, али в Авгалл, столица – большой город, затеряетесь с золотом, замуж сестру выдашь за молодого, раз уж ты такой добрый брат.

Мне пришлось ещё некоторое время уговаривать его, и даже приплатить ещё, чтобы только они согласились убраться отсюда. И, когда через несколько дней, я приехал сюда осмотреться, то остался очень доволен: обширная подклеть, просторные сени, две большие горницы в нижнем этаже и светлица на четыре стороны наверху. Печь, широкие ладные лавки, большой стол, больше здесь ничего не было, купеческие дети всю утварь и ковры забрали с собой, на нескольких подводах увезли, судя по следам на мягкой траве у дома. Налегке надо было ехать, не тащить тюки с кулями, жадность может погубить их, выдать…

Теперь, пока будут мне тут обустраивать всё, надо придумать, как Ария из дома выманить одного, чтобы застать Аяю врасплох…

Глава 4. Сладость и горькие слёзы

– Ты что это, опять пьёшь? – едва не задохнувшись от разочарования и злости, спросила я, чувствуя, как безмерная усталость разом овладела мной, до чего же я ненавижу пьянства!

По его лицу уже издали я поняла, что когда-то успел набраться, едва за полдень перевалило, а он… С чего – ясно, за вечерей накануне он подал мне маленькую чарочку с сильно пахнущими анисом каплями, я сразу поняла, что это, посмотрела на него.

– Огнюша, – вздохнула я, – опять то же…

Мне надоело говорить об этом, надоело объяснять, что бесполезно всё, только бесплодные надежды: загораешься, ждёшь, дни считаешь, прислушиваешься к себе всякую минуту, и всё втуне.

– Ты летом о тревогах говорила, уж зима на носу, а жизнь в приморье только лучше день ото дня, с воцарением Могула, сама видела, ещё лучше стало всё. Байкал скоро почти тем Байкалом станет, что я помню с детства. А ты… ты всё упираешься, всё не хочешь, не хочешь от меня… – сказал он, и побледнел, зрачки разошлись к границам, от чего его, всегда такие светлые, совсем прозрачные глаза сейчас казались почти чёрными.

– Так и хорошо, коли я в своих предчувствиях ошибаюсь, и славно, значит всё само собой и ухитится. Боги управляют судьбами, и смертями, и рождениями.

– Опять ты… Боги, всё само… – он совсем побелел, возвышаясь надо мной, как раскаляющаяся скала. – Выпьешь?

– Огнь… – я вздохнула.

И уж готова была и выпить, только бы отвязался, хотя и знала, что толку не будет, пила я уже и сама травы эти все, еще лет восемнадцать назад и потом не раз, всё надеялась и всё без толку. Но не успела я согласиться, как он размахнулся и шваркнул чарку в стену, она жалобно тренькнула перед смертью и разлетелась в брызги. Разбив снадобье, он зло уселся за стол и, взявшись за ложку, проговорил:

– Ох и гадюка ты, Яя, – качнув головой, и не глядя на меня. – Спишь со мной и то из милости. Из милости, али из жалости, кто вашу натуру бабью разберёт…

– Что ж ты… городишь-то?! – задохнулась я. Ну уж после стольких лет вдруг обвинять в энтом, с чего и взял-то такую дурость!

– Да с того! Вчерась не хотела, еле уломал! – зло зыркнул он.

– Прям уж, уламывал! Цельный день с тобой на самолёте взмывали, замёрзла и устала, ну и привяла, сон сморил, чего обижаться-то? Силушки-то у меня помене твоей! – почти обиделась я.

Он только отмахнулся.

– Начинай! «Помене», молодая ты, не прониклась ишшо до краёв силой-то, в твоё время у меня вдесятеро меньше было.

– Самолёт ты один поднимашь! – рассердилась я, сравнил, тоже мне.

– Если бы тебя не было, и никакого самолёта не придумалось бы даже, будто не знашь! Тебе больше дано, ты…

Теперь я отмахнулась.

– Про зверьё ещё напомни!