Говорит и показывает. Книга 3

– Её… даже называть не надо, а? – усмехнулся он. – Идёт, оставляем всё за стенами «Курчатника». Только мозг и работа. В конце концов, не для себя мы работаем. И даже не для денег.

Я засмеялся:

– Может, Нобелевскую дадут?

– Ага! К тому времени окажется, что всё уже открыли американцы, или китайцы, сейчас китайцы в большой моде, – усмехнулся он, кивая. – Теперь-то выпьем?

– Что тебя разбирает сегодня?

– А ты… не всё сказал? – он встал, подошёл всё же к шкафу, за стеклянными стенками которого поблескивали бутылки.

– Вообще-то я не для этого и ехал к тебе, это по дороге дополнилось.

Юргенс посмотрел на меня через плечо, остановившись с бутылкой в руке.

– Не для этого? А для чего? Пожаловаться на Майю? Бросила тебя? – он побледнел, произнося эти слова.

– Нет, Вэл, она бросила тебя.

– Значит нас двоих, – почему-то сказал он как-то горько.

Что с ним? И где Маюшка, семь часов, уже должна быть дома. Мне стало холодно. И тоже захотелось выпить.

– Что стоишь-то, – сказал я, – наливай, дразнит час своей бутылкой.

Он взглянул снова, сегодня от его громадных глаз мне весь вечер тепло, даже жарко. И налил себе и мне по полной рюмке водки.

– Закуски принести?

– Три души вынешь… потом закусим, – сказал я. – Давай, за грядущую работу!

Мы выпили, чокнув тонкими рюмками в бока.

– Давай ещё по одной и я покажу тебе кое-что, тогда и договоришь, что хотел, – сказал Юргенс, переводя дыхание после водки.

Мы выпили по второй за то же. Юргенс сказал:

– Щас, посиди пять сек, принесу.

Я подошёл к окну, пока он вышел из этой большой, но не гулкой, приятной комнаты, мягко ступая своей упругой походкой. За окном двор с плохо очищенным льдом на асфальте, старые корявые деревья со снегом на чёрных ветвях, освещённые дворовыми фонарями, от чего снег кажется где-то голубоватым, фосфоресцирующим будто, как белый цвет в клубных огнях, а где-то золотисто-розовым. Это мне мерещится такая красота, потому что мы с Юргенсом, наконец, как люди говорим? Или потому, что я и он станем вместе работать? Или это счастливое предвкушение того, что я намерен сегодня разрубить проклятый гордиев узел, что душит меня столько лет? Не меня, всех нас троих.

Но пока Юргенс ходил, щёлкнули замки в двери и вошла… Ещё не видя, не зная, наверное, ведь это могли быть ребята, но я почувствовал, это Маюшка. Я подошёл было к выходу из комнаты и застал Юргенса, входящим с раскрытым макбуком в руках. Он тоже услышал звук открывшейся двери и, взглянув на меня, обернулся тоже к передней. Маюшка, должно быть увидела его и сказала:

– Ты дома? Сегодня раньше меня, – негромко сказала она.

Это любопытно слышать, как она говорит с ним, не зная, что я здесь. Будто я подглядываю.

– А ты почему припозднилась? – спросил он.

– Да так… – голос приблизился, она совсем рядом уже, сейчас и меня увидит.

– «Так»? Это интересно, – сказал Юргенс странным голосом. Что он там нёс в своём маке?

– Ничего интересного, – выдохнула Маюшка.

– А я не один. У нас гости, представь. Не поверишь, – продолжил Юргенс.

– Интриги, скандалы, расследования? – усмехнулась Маюшка, повторив, навязчивый слоган.

И увидела меня. Вся ещё холодная, с улицы, щёки чуть с румянчиком, глаза блестят, как всегда, на холоде…

– Ю-Юшка? Вот это да! Ты чего это? – она немного побледнела.

– Работать вместе будем, – сказал Юргенс. – С физиками. Лучшие умы привлекаю. Волков ещё тебя советовал. Но мы с Ильёй решили тебя за стенами оставить.

– Вот так, да? – всё ещё не понимая, радоваться или пугаться, произнесла Маюшка, качнув головой и не гладя на нас.

В отличие от меня, она разулась и стояла без обуви, маленькие ножки в чёрных чулках с выделенными мысочками. Я хорошо знаю её чулки, тем более что конкретно эти подарил я сам. Чёрное короткое платье, свитер успела снять и держала в руках, чуть-чуть разлохмаченная, тонкие прядки чуть наэлектризовавшись торчали во все стороны.

– Что это вы смотрите там? Или не покажете, я – «за стенами»? – она кивнула на макбук, освещавший экраном лицо Юргенса.

– Покажем. Но Илья ещё сказать что-то намеревался, – Юргенс посмотрел на меня. – Или это не при ней?

– Да нет, как раз при ней, – сказал я, уже не глядя не Маюшку, не желая, чтобы она меня остановила взглядом. – Я шёл к тебе, Вэл, сказать, что пришла пора сломать треугольник. Маюшка и я живём параллельной жизнью и это достало уже нас обоих. Так, Май?

Я коротко взглянул на неё. Она на миг оцепенела, но потом выдохнула и опустила ресницы, соглашаясь.

– Ну и что? Меня эта ваша хрень достала ещё больше! – сказал Юргенс. – Что из того, что ты, гад, не делся никуда за эти годы, что мне приходится самому себе говорить, что тебя нет, когда ты есть!? Что из этого?! Майя моя, мать моих детей, и никто это не изменит!

– Изменит. Хватит изображать, что ты не понимаешь, – сказал я, уже не скрывая злость на эту его странную сегодняшнюю отрешённость.

– Ты так уверен в себе? – усмехнулся он, и поставил свой макбук на стол.

– У меня на это больше оснований, чем ты можешь себе представить, – проговорил я сквозь зубы.

– Ты так думаешь? – он провёл пальцем по клавиатуре. – Ты не знаешь, что наша девочка не только с нами двумя развлекается? – он посмотрел на меня, обернувшись через плечо. И сказал раздельно и с удовольствием, перебирая языком каждый звук: – Хитрая сучка. Хитрая ма-аленькая сучка. Да, Май? Сучка. Всегда была…

– Хватит! – я оборвал смакование, с которым он произносил это слово.

Он снова посмотрел на меня и в глазах мелькнули льдинки.

– Ладно, хватит, – он согласно кивнул и включил какое-то видео, задвигались картинки: Маюшка, такая как сейчас, причёска и… – Кто это, а, Май?.. Кто так свободно лапает и целует тебя? Кто ещё всё время присутствует у тебя между ног? Неужели тебе… не хватает?!

– Помешался ты на видео этих? Что это такое? Слежка? – воскликнула Маюшка.

– Ну и слежка! – заорал Юргенс, сжав громадные кулаки и потрясая ими в воздухе. – Я двадцать лет рога ношу, и всё подробностей не знаю! Этот явился треугольник разломать. Только у нас не треугольник, а что? – он прошёл туда-сюда несколько шагов, засунув руки глубоко в карманы брюк. – Во сколько углов ты играешь, биллиардистка? Научилась шары катать? Да?!.. Ты, сволочь, учитель первый!

Он страшен в своём гневе, огромный горящий злостью человек.