Светлый град на холме, или Кузнец

Я приходил к Агнете в горницу на женскую половину, оставляя двоих моих соседей Исольфа и Торварда, глубоко спящими и не ведающими, что я не ночую на своём ложе рядом с ними. Мне так приятно было утереть нос задаваке, сыну линьялен Сольвейг, а ещё больше Гуннару, которого Сигурд намеревался сделать воеводой (даже покои ему уже отвели отдельные), что я наслаждался недели две простым осознанием, что я обошёл их.

Пока Агнета не заговорила однажды о женитьбе:

– Когда мы поженимся, Берси? Когда Сигурд и Сигню сядут на престол? Они должны благословить нас.

Я сделал удивлённое лицо:

– А ты хочешь за меня замуж? Ты же не пробовала ни Рауда, ни Гуннара. Может быть, кто-то из них понравился бы тебе больше меня? – сказал я.

– Разве так делают? – удивилась Агнета.

– А как иначе узнать, что ты сделала лучший выбор? Как тогда уберечься от измен?

Агнета захлопала ресницами, всё ещё не доверяя моим словам:

– И ты примешь меня после этого?

– Конечно! – как ни в чём, ни бывало, обещал я.

Это было занятно, видеть как в её душе, в её голове с треском меняется мировоззрение. Её учили одному, а я за две недели успел так захватить, опустошить её, что внушил ей сейчас противоположные её прежним, правильным и честным, убеждения. Вот для этого и нужна «любовь», это отличное средство управлять людьми.

Так мною сможет управлять Сигню. Я сделал бы всё для неё. Только бы подпустила меня ближе к своей коже.

Я не знаю, что меня так завораживало в Сигню. Что я находил в ней такого особенного. Что не мог мечтать ни о чём другом, как узнать её поближе. То, что она вот-вот станет татуированной дроттнинг, само по себе волнующе. Или просто желание насолить моему молочному брату, получающему всё от жизни? Не знаю…

Протекли четыре недели. Мы везли Сигурда и Сигню в Брандстан, где они пробудут, пока их будут татуировать и вводить в курс того, что решил Совет с законами нового йорда. Если новые йофуры будут удовлетворены, новый свод законов Самманланда вступит в силу, нет, станут переделывать. Но, если учесть, что законы двух йордов были вообще-то довольно близки, это вряд ли произойдёт.

Законы очень простые: высшее слово – это слово конунга. Если с ним не согласна дроттнинг, вопрос выносят на Совет алаев, не принято решение – на Большой Совет с участием и бывших йофуров. Если и здесь не достигнуто единодушие, то созывают народ Самманланда. В шатре, куда входят по одному, два мешка. Каждый тайно, наедине сам с собою, кладёт свой камень согласия или несогласия в мешок из белой или черной ткани. Чёрный цвет – нет, белый – да. После мешки выносят. В каком больше камней, то решение и принимают, камни никто не считает, конечно, кучи оценивают на глаз. Только, если они кажутся одинаковыми, камни пересчитывают.

Суд в Самманланде вершит конунг подобным же образом. Вообще всё построено так, что у йофуров равные права, если не сказать, что у дроттнинг всё же «последнее слово». Будет она им пользоваться или нет, или, как Асбинская Тортрюд, всё передоверит мужу, мы не знаем.

Но вот они, наши юные йофуры, ещё не посвящённые во власть.

Брандстан ликуя, приветствует молодую чету. Им дают для пира и отдыха один день, а завтра начнут наносить рисунок орлов на спины. Татуировки огромные, это займет время, причинит сильную боль, поэтому это делается несколько дней. Тоже своеобразный этап посвящения в конунги. И несколько недель на изучение нового свода законов, над которым корпел Совет все четыре недели, пока они пили мёд на озере Луны…

…Лодинн пришла ко мне незваной с бледным растерянным лицом. Я разозлилась, сразу поняв, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Так и есть:

– Госпож, ваша невестка беременна, – сказала Лодинн, трясясь от страха перед моим гневом.

И правильно, я едва не вцепилась ей в волосы. Я долго кричала и ругалась, пока она смиренно ждала, подняв плечи, как большая тощая птица, что мой гнев немного утихнет.

– Как это могло случиться, ты мне поклялась…

– Видимо нас предали и не сделали того, что должны были, не подмешивали в еду и питьё снадобье, – проговорила она, склонив повинно голову. – Или сила их любви такова, что обошла это…

– Что ты выдумываешь?! – вскричала я. – Какая там ещё сила любви! Ты уверена, что…

– Да, хиггборн. Я подсмотрела за ней в бане. Она сама не знает ещё, но у меня верный глаз, Сигню понесла, я думаю, в первую же ночь. Но ещё дня два-три и она будет знать, она ведь тоже гро.

Я смотрела на Лодинн, мне казалось, из моих глаз вылетают молнии, Лодинн так не кажется? Почему она ещё стоит на ногах, почему не упала замертво, убитая моим взглядом?

– Прими меры, – прошипела я.

– Может, оставим как есть, хиггборн? – она ещё выше подняла мосластые плечи. – Ведь без веления Богов ни один человек…

– Значит, считай, что моими устами говорят норны!.. Не должна эта мерзавка, это отродье, привязать к себе моего сына детьми! Не через неё его потомство войдёт в мир!.. Ступай. И делай надёжно.

Лодинн склонила голову:

– Да, хиггборн. Я добавлю яда в сажу для татуировки. Она скинет и никогда не забеременеет больше…

Я обрадовалась: ничего лучше и придумать нельзя, смягчившись к своей верной Лодинн, я отпустила её…

…Я поняла, что случилось сразу же. Я только не поняла почему. Не от боли же, что причинял мне татуировщик, не такая уж сильная то была боль. Но на третий день, как начали наносить мне на спину орла, начались месячные, и по всему, по всем признакам, обнаружившимся при этом, я поняла, что была беременна.

Я не могла не сказать об этом Сигурду, тем более что он застал меня совершенно больной, при том, что всегда я эти дни переносила легко, не чувствуя недомоганий.

Сигурд сел рядом со мной на ложе.

– Тебе очень грустно? – спросил он, взяв мою холодную от болей руку.

Я не ответила, что тут спрашивать. Он тоже огорчился.

– Давай не будем долго грустить, милая? – тихо сказал он, продолжая гладить меня по руке. – У нас будут ещё дети, ведь так? Мы женаты всего месяц и Боги уже благословили нас, а впереди целая жизнь…

Я заплакала, обнимая его. Он гладил мои волосы, а я чувствовала тепло его щеки. Милый, милый мой, прости, что потеряла твой дар, бесценный, самый лучший из всех возможных даров на свете…

…Мне и грустно, и больно за неё, за нас обоих, но я знал, что не должен показывать, насколько я огорчён, иначе ей станет ещё горше.

Я пришёл с этим печальным известием к матери, она выслушала и вроде бы посочувствовала, но потом сказала неожиданно:

– А ты уверен, что она не лжёт, что не сама…

– Мама, как ты можешь, видела бы ты, как она плачет! – воскликнул я.

– О! женские слёзы! Учись не верить им, – с удивляющим меня спокойствием, продолжила Рангхильда, усмехаясь. – И потом, Сигурд, она же гро. Ты вообще уверен, что ребёнок был от тебя, и она не избавилась от чьего-то ублюдка? Женщины на всё способны.

Мне показалось, меня ударили под дых. Как ты, мама, можешь даже думать о таком, не то, что говорить?!

– Не она хотела за меня, я мечтал жениться на ней! – напомнил я. – Ей незачем было завлекать меня. Или ты забыла, мама, что мы три с половиной года ждали согласия? – возмутился я.

Мать сделала вид, что соглашается со мной, лишь пожала плечами.

– Если ты так думаешь о ней, почему так хотела женить меня на ней? – спросил я, глядя на то, как она качает своей красивой головой, усмехаясь. Её глаза сейчас как мартовский лед, серые, непрозрачные.

– Сигурд… Как странно мне слышать эти речи. Я женила тебя на Сонборге, а не на ней. Будь она хоть чёрт морской, я и тогда хотела бы вас поженить. Но… то, как ты будешь с ней жить, это твоё, конечно дело… – значительно проговорила она и посмотрела на меня.

– Именно так, мама, – хмурясь, отрезал я.