Ключи и замки

– Накажут? Это как? – удивилась я. Нас со Славой наказывали довольно часто, но мы были дети, но я не подозревала, что взрослых тоже как-то могут наказывать. При мне о наказаниях для рабов никогда не было речи.

Но красивый светлолицый Серафим улыбнулся на мои слова немного снисходительно, срезал цветок и подошёл с ним ко мне.

– Вдохните, маленькая госпожа, это замечательный аромат. Может быть, лучший в мире. Это шиповник.

– Я знаю, – сказала я, удивляясь.

А он снова улыбнулся:

– Вдохните, не думая, а только чувствуя. Это аромат весны, тепла и солнца. Лучше закрыть глаза.

Я удивилась, до сих пор ни один раб не только не смел так вольно говорить со мной, но даже смотреть мне в лицо, а этот не только смотрел и протягивал мне большую распущенную розу, но и улыбался, как равный. Да ещё и учил нюхать розы, будто я не умею этого делать. Меня даже кольнула мысль, а что если он посмел так со мной обращаться потому, что знает, что я не родная внучка хозяйки. Но если он это знает, знали бы и другие и тоже вели бы себя со мной иначе, а ничего подобного я не наблюдала.

Но я не стала сопротивляться предложению этого странного раба, я была не в силах на это, да и ничего плохого он не предлагал сделать, так что я послушалась и, взяв розу из его руки, поднесла к лицу, закрыв глаза. С этой минуты я навсегда запомнила этот чудесный аромат, который ни с чем нельзя перепутать. И он вошёл в моё сознание навсегда как аромат тепла, солнца, разбуженной земли и улыбки…

Не в силах не улыбаться, я откинулась головой на подушки в изголовье, потому что шея отказывалась держать тяжелеющую голову.

– Вам нехорошо, маленькая госпожа? – услышала я голос Серафима, прозвучавший, как сквозь толстую зимнюю шапку. Вообще-то все голоса в последние недели слышались мне таким образом, странно, что перед этим голос Серафима звучал так ясно.

Я открыла глаза, всё как-то качнулось передо мной и ясности не последовало… после я не помню, потому что я очнулась уже в своей комнате, а позднее Слава мне рассказал, что в дом меня принёс Серафим.

– И все забегали, засуетились. Я даже позавидовал, что это не мне сделалось худо, – улыбнулся Слава, но улыбка вышла вымученной, бледной, ему вовсе не было весело.

Но я улыбнулась и потянулась к нему, обнять, чувствуя, что это необходимо ему сейчас. Слава казался прохладным, и пахнул он так славно, я погладила его по мягким волосам.

– Ну, тебе лучше? – с надеждой спросил Слава.

– Да, да, конечно, поспать только… нужно, – я отодвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Спи. Спи, я останусь, посижу с тобой.

И он остался. Я заснула сразу, и только утром узнала, что он так и не ушёл, потому что он свернулся рядом со мной поверх покрывала, как был в одежде для верховой езды, разулся только, снял пиджак и расстегнул рубашку. Намного позже мне рассказала моя горничная Настя, что даже приказ бабки не повлиял на его решение остаться в моей комнате. Никто не смог его вывести, ни уговорить, ни даже силой.

– Что вы, маленькая госпожа, выпрямился, да как зыркнет: «Кто подойдёт по мне, заколю!», – округляя глаза, говорила Настя. – А кинжалы ему, сами знаете, какие делают. Так что, конечно, не решился никто.

– Кинжал? Да он на охоту только берёт, и то, чтобы по мишеням поупражняться, – удивилась я, ни разу я не видела, чтобы Слава применил свои кинжалы для кровавого дела, кстати, я прежде вообще не задумывалась для чего оружие. Я видела его в большом количестве в доме, на поясах носили мужчины, да и у меня были кинжалы, когда мы выезжали на прогулку верхом, это было необходимо на случай непредвиденных происшествий, но о том, чтобы использовать его для того, о чём сказала Настя, я даже не думала.

– Вы бы видели, госпожа, какое него было при том лицо, как сверкал глазами… – Настя сделала напуганное лицо. – Кто стал бы проверять, на что способен господин Всеслав. Нет-нет, никто не стал спорить. Даже госпожа Агнесса спорить с внуком не стала, куда уж нам.

Меня это немного удивило, потому что я Славу знала всегда довольно сдержанным, даже холодным и отстранённым с рабами, поэтому так странно было слышать сейчас о том, что он «сверкал на них глазами» и тем более обещал заколоть. Обычно он даже не смотрел им в лица, мимо, даже поверх голов и говорил с ними медленно и негромко, так, что они должны были прислушиваться. Получается, действительно, был в высшем и даже необычайном возбуждении и злости, если так переменился.

Похороны мамы я из-за болезни пропустила, больше того, мне даже пришлось провести несколько дней и ночей в клинике у дяди Афанасия, он приходил ко мне, рассказывал какие-то весёлые истории, но, кажется, был невесел. Я всё думала, это из-за мамы? Даже спросила его об этом.

Он улыбнулся грустно и сказал мне:

– Да, малышка, из-за твоей мамы. Я очень её любил, и не смог спасти.

– И я не смогла, – сказала я.

– Ты и не должна была. Не должна…

Мне показалось, он сейчас заплачет, потому что у него дёрнулось лицо, и он отвернулся, поднимаясь.

– Должна, – сказала я. – Ведь для этого я и появилась на свет.

– Это не так. Ты появилась на свет, потому что Бог так повелел.

– Почему ты так думаешь, дядя Афанасий?

– Не я так думаю, я знаю, что так и есть. Поверь, малышка, я, познавший беспредельность науки, знаю совершенно точно, что на всё в мире есть воля Всевышнего. Особенно на то, чтобы кто-то появился на свет.

Эти слова ещё несколько дней вертелись и вертелись внутри моей головы, наверное, потому что несколько последующих дней вовсе стёрлись из моей памяти, потому что я, оказывается, была так больна, что не приходила в себя. И среди этих беспамятных дней мне было видение. То есть сначала я думала, что мне снится сон, но, вскоре поняла, что то, что я вижу не сон, тем более что я получила подтверждение этому.

Но по порядку. Было предрассветное время, небо посветлело, посерело и освещало и палату, где я находилась, окно было распахнуто по случаю тепла и внутрь втекал воздух, напоенный влагой леса, посреди которого он стоял, должно было бы быть прохладно, но нет, странно, воздух был влажный, но не холодный. Я не сразу, но обернулась к окну, потому что показалось, что на подоконник села большая птица, мне это стало интересно, и я обернулась…

То, что я увидела, должно было бы напугать меня, как любого другого человека, тем более ребёнка неполных семи лет. Кстати, в эти дни мне как раз и должно было исполниться семь, и если бы не болезнь и забытье, я знала бы, что этой ночью я и появилась на свет семь лет назад. Но сейчас я не могла ни о чём таком думать, я смотрела на окно, на котором сидел… Серафим. Да-да, садовник, то есть помощник нашего садовника, сидел сейчас на подоконнике на высоте четвёртого этажа, и я точно знала, что он не вошёл через дверь…

Я выпрямилась и села на постели, спустив ноги к полу, они не доставали, и мне пришлось соскочить, босые ступни шлёпнули о полированное дерево, и хотя доски были плотны и идеально подогнаны друг к другу, из-за чего не стаптывались и не старели, пропитанные воском, но звук получился вполне отчётливыми, его нельзя было не услышать, и Серафим обернулся.

– Ты… видишь меня? – изумлённо произнёс он.

Я удивилась в свою очередь.

– Конечно. Ты же здесь, – сказала я, подумала, что он говорит мне «ты», и не прибавляет «госпожа», это странно.

И только после этой мысли я заметила, какой странный он сам. Действительно, светловолосый и светлокожий Серафим, сейчас был каким-то тёмным, будто на него падала густая тень, хотя теней ещё никаких не было в предрассветных светлых сумерках, и одет был странно, на нём, помимо каких-то обычных рубашки и брюк, был плащ, как на иллюстрациях в книгах про принцев или рыцарей, широкий и развевающийся. И этот плащ, как и распущенные волосы Серафима, струился около него, будто был сделан из дыма. Притом, что сам он, его лицо и тело не производили такого впечатления, выглядели вполне плотными, как и положено, наверное, поэтому я поняла, что он не видение и не кажется мне.

Я подошла ближе к окну, Серафим смотрел на меня с таким изумлением, что я стала думать, что, может быть, со мной что-то не так.

– С тобой всё так, Ли, но ты не можешь меня видеть, не должна. И видишь. Это впервые я так… удивлён. А я вообще не удивлялся никогда.

Я протянула руку, так хотелось потрогать его странный плащ, состоящий из дыма, но он остановил моё движение.

– Не надо, Ли, не прикасайся.

– Почему?

– Потому что он – смерть, – последовал ответ из окна. Тем же голосом, что говорил Серафим.

Со стороны леса к нам шёл второй Серафим, но он, напротив, был намного более светлый, чем положено, будто на него как раз падал свет. И шёл он просто по воздуху, не летел, не парил, а шёл, как положено, очень светлый в серых сумерках. На нём никакого плаща не было, просто светлая одежда.

– Замолчи, Фос, – сдавленно проговорил Серафим.

– Почему? – усмехнулся светлый Серафим, или Фос, как назвал его Серафим тёмный, что продолжал сидеть на подоконнике возле меня, но теперь он весь напрягся, вытянувшись в струну. – Ты хочешь обманывать? Хочешь быть ласковой смертью, чтобы девчонка даже не поняла, что умерла в твоих объятиях?

И Фос расхохотался, уже приблизившись к нам.

– Какой ты… романтик, Нокс, – и Фос, или светлый Серафим тоже присел на подоконник с другой стороны от меня. – Не обманывайся, маленькая Ли, он вовсе не добрый, он…