В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Испытания. Том 1

– Ну… если не занят… может быть, придёшь?

Ну тут я уже сел, потому что ноги подкосились.

– Я… к-конечно! Я сейчас! Я сейчас!

Я сорвался с места. И только у двери опомнился, что не оделся и денег не взял, надо же купить что-то, не с пустыми руками к девушке. Да и… душ принять. Всё это заняло у меня минут десять не больше, но мне казалось, вечность. Одеваясь на бегу, я зашёл к Тане. Она не обернулась от стола, за которым сидела.

– Я ухожу, Тань, закройся, праздник завтра, Митрофановы внизу опять гостей своих назовут, чтобы не полезли сюда, – сказал я, застёгивая на ходу рубашку.

Подойдя к столу, я увидел её рисунки: это были подробно вырисованные царские империалы… Я взял лист и посмотрел, невозможно так нарисовать, если видела мельком. Я почувствовал тревогу.

– Таня… это… где ты видела?

Она пожала плечиками:

– Да так… А что?

– Ничего. Ты рисунки лучше никому не показывай, – сказал я.

– Почему? – Таня удивилась, подняв на меня глаза. Глаза у неё странные, не как у нас с мамой, у нас голубые светлые, у отца большие светло-серые, но у Тани очень большие, как-то вроде больше нормы, и притом яркие, тёмно-синие, зрачки всегда расширены, будто она всматривается сильнее, чем все остальные, или больше видит, ресницы и брови тёмные, а волосы белёсые, как у мамы. Впрочем, что я про отца, может быть, она и похожа на своего, потому что на маму не похожа совсем… Как всегда при мысли об этом мне стало неприятно, какое-то отчуждение от неё. Всё же очень горько узнавать постыдные тайны твоей семьи, никогда не приду в себя от этого.

– Ну, я потом тебе скажу… А пока ты их прибери куда-нибудь, а лучше вообще порви.

– Почему?! – ещё больше удивилась Таня.

– Тань, за золотые империалы сажают, незаконно их иметь. Увидит кто-нибудь, начнут вызывать вопросы задавать. Ты же большая уже, понимаешь.

Таня кивнула с сомнением. Взяла в руки листы и порвала, отдала мне.

– Выбросишь в мусор?

– Лучше в печку, – сказал я.

– Ты уходишь? – спросила Таня, заметив, что я оделся. – Куда?

– На кудыкины горы, Тань, – пробормотал я, обуваясь. – Ты ведьм каких-то нарисовала, не боишься, со стен смотрят по ночам… – я кивнул на ватманы, которые украшали стены, с них смотрели на нас зеленолицые зубастые черноволосые красавицы с окровавленными губами.

Таня засмеялась:

– Нет, они добрые, ты тоже не бойся, они на злых страх наводят. А своих не трогают.

Но я уже не слушал, я бежал на свидание. Первое настоящее свидание в моей жизни. Я купил цветов у бабусек, которые сидели в центре возле универмага, к счастью, ещё не разошлись, хорошо, что завтра выходной и сейчас весна, а то, где было бы взять, и как на свидание без цветов? Хоть стреляйся…

…Он примчался, кажется, через несколько минут после моего звонка. Я позвонила со злости на Олега, и тут же пожалела, испугалась, вот придёт сейчас, и что я буду делать? Мамы нет до завтра, то есть…

Я пошла на кухню, поставить чайник, огляделась, нет ли пыли и беспорядка, а то человек впервые в доме, а у меня… Да нет, я убиралась накануне, и окна мыла, всё же весна, так что было довольно чисто. Убрала только несколько случайных вещей, мамины тапки, что лежали не на месте, её халат. У нас с ней две комнаты, наши спальни, а большая кухня, почти шестнадцать метров служит и гостиной, и столовой. Я достала самые красивые наши чашки, чайник. И вдруг подумала, что если он не придёт? И только возникла эта мысль, как раздался звонок. Я вздрогнула и едва не выронила пачку чая. Выдохнула и пошла в прихожую. Что ж, Олег, если бы ты не был таким грубияном, ревнивцем и не сверкал бы так зло своими глазами, я заставила бы себя не думать о Платоне и не вспоминать его поцелуй, но теперь я приняла решение, которое, может быть, многое изменит. Не знаю даже, пойду ли я за тебя… Но сегодня, в последний день апреля я буду не с тобой.

Платон вошёл такой красивый, яркоглазый, сверкающий улыбкой и пахнущий юностью и чистотой, и своим замечательным лосьоном, в руках у него были розы, белые, садовые, неужели уже выросли розы у кого-то? Оранжереи, видимо, есть у людей…

– Добрый вечер, – радостно сияя, сказал он, входя.

Едва я взяла букет, как на кухне засвистел чайник.

– Проходи, Платон, не разувайся.

– Можно за тобой? – спросил он, оглядываясь по сторонам.

Что ж, он впервые у нас, конечно, любопытно. У нас есть на что посмотреть. Старинная мебель, не антикварная, конечно, но старинная, лет сто ей, я помню, как мы с бабушкой покупали у овдовевшего доктора, который распродавал имущество и уезжал из нашего города к детям в Харьков. Поэтому эта красивая мебель из золотистого полированного дерева с плавными изгибами спинок и подлокотников, теперь жила у нас. Мама вслед за бабушкой не признавала ДСП, и предпочитала вот это старьё, всем новым мебелям, пахнущим едким химическим лаком. Портьеры на двери и окна шила бабушка, когда я приехала на каникулы они уже висели, и получилось очень уютно и в духе девятнадцатого века, только кринолины нам троим надеть. Ничего в нашем доме не напоминало о Ташкенте, у нас не было ничего оттуда, потому что из дому успели выскочить, в чём были, только со мной на руках…

Об этом я и рассказала Платону, пока заваривался чай. Он слушал внимательно, но, может быть, больше смотрел, чем внимал. Наверное, я казалась ему очень красивой, с таким восторгом он не сводил с меня глаз, впрочем, так смотрели многие. Хотя нет, не так… Платон смотрел всё же как-то по-другому, или мне хотелось так думать, потому что сегодня я в первый раз подумала, что и я восхищаюсь им. Конечно, не осмелься он в прошлый раз поцеловать меня, я никогда не стала бы думать о нём, о том, что он самый одарённый из моих учеников по истории, я уверена, он знает куда больше меня, потому что интересуется с детства и отец у него историк. Но даже в танцах он делал успехи, что при его крупной, атлетической фигуре было удивительно, но если бы он захотел, мог бы сделать карьеру. Его сестра тонкая и лёгкая, изящная, все данные при ней, и гибкость, и выворотность, но она слишком в себе, никогда не старается, ходит, по-моему, просто для удовольствия заниматься, да ради компании, там их несколько человек из класса ходят. А вообще все они довольно дружные, мои ученики, вот и Фролкин Илюша не гнушается шестиклассников, хохочет с ними наравне, и уходят всегда группками вместе. Но Илюша очень общительный, всегда в компании. Здесь в Кировске почти ничего не происходит, кроме подростковых драк, ну алкоголики ещё, бывает, мутузят друг друга, или своих жён, а в целом город очень мирный и тихий, пятнадцать тысяч население – маленький, но если учесть окрестные деревни и районы, то получается все двадцать шесть. Преступлений тут за всю мою жизнь ни разу не было. Так что можно по одному ходить не бояться, и ребята ходят вместе не из опасения, а просто, потому что вместе им хорошо.

И вот сейчас я смотрела на Платона и думала, что, наверное, ничего не происходит напрасно, он встретился мне именно для этого сегодняшнего дня… И он словно бы чувствовал это… не спешил, не набрасывался, не пугал меня своим напором, как всегда делает Олег. Потому, наверное, Олегу я так и не позволила приступить достаточно близко. А может быть… я просто его не люблю? Вот ужас… как же так?..

Не знаю, я не поняла, не разобралась в себе, не поняла своих чувств, и даже желаний, кроме одного, я не против, я даже хочу, чтобы Платон теперь сделался смелее…

…Мне кажется, я прочёл её мысли. Вот просто почувствовал её мысли, её желания, они текли ко мне от неё, как электроны по проводам, создавая ток. Мы сидели за столом напротив друг друга, в чашках ещё недопитый душистый чай, конфеты в хрустальной вазочке на серебряной ножке, печенье в такой же, и ещё варенье в розетках, вишневое и клубничное. Но какой чай, какое варенье, когда вот она, рядом при свете абажура в этой большой и очень странной комнате и столовой, и кухне одновременно, такая необычно красивая, какая-то по-новому красивая, свитерок на ней синий…

Я протянул руку через стол и коснулся её руки, моя большая ладонь после зимы слишком белая, а её красивого, немного медового оттенка, она, должно быть вся такая, как мёд под одеждой… как мёд…

И я потянулся за этим мёдом.

Она не отпрянула как в тот первый раз, потому что сегодня ожидала этого и даже хотела, похоже… Какая она оказалась гибкая, упругая, обняла меня, немного лениво или нехотя, подняв руки мне на плечи, и подставила большие тёмно-красные губы, прохладные поначалу, но быстро разогревшиеся в моих…

И позволила целовать свою шею, и касаться так, как мне мечталось с двенадцати моих лет…

Я не раз целовался, мне нравилось, и девчонкам тоже, и обниматься в темных закоулках нашей старой школы, иногда после уроков или факультативов, иногда после огоньков или рисования стенгазеты. Мало было девочек из нашей параллели или на год и два младше, с кем я ни разу не поцеловался бы. Но чтобы получить такое удовольствие, как сейчас, такое сильное возбуждение… Ни с кем у меня не заходило дальше объятий и поцелуев, я даже касаться достаточно смело не позволял себе, не хотелось или настоящего желания не испытывал, или боялся, ведь они все маленькие девочки ещё пятнадцать-семнадцать лет. Но сейчас меня несло будто морской волной. Подняло и несло на Катю, как на скалу, с которой мне светил маяк уже много лет.

Я поднял её на руки и понёс отсюда, из этой красивой комнаты то ли кухни, то ли гостиной. Я не знаю расположения комнат здесь, поэтому, не разбирая, толкнул первую же дверь. Здесь тахта вроде моей, на неё мы и легли, целуясь и всё больше обнажаясь

– Подожди… погоди, Платон… Платон… – она вдруг отстранилась.

– Куда ты? – выдохнул я, пугаясь, что она сейчас уйдёт или прогонит меня, потому что то, что я здесь, то, что происходит, не могло, конечно, происходить, невозможно, чтобы она, Катя, и правда снизошла до меня. Но факт оставался фактом: мы были почти обнажены, мы только что обнимались на этой тахте, и, ещё несколько мгновений, и произошло бы то, что мне снилось столько раз, и чего ещё ни разу не было в моей жизни. И вдруг она ускользает? Неужели на этом всё и прервётся, когда я уже без рубашки и даже верхняя пуговица на джинсах расстёгнута?..

Но нет, она не ушла. Она уже была без свитера, и теперь в полумраке я хорошо видел её мерцающее гладкой смуглой кожей тело, замечательно стройное. Отойдя от меня на шаг, она улыбнулась, расстегнула молнию и стянула юбку вместе с колготками, ей удалось сделать это очень изящно, никто, я уверен, не смог бы сделать так. Она осталась в черном лифчике и трусиках и подошла ко мне, сидевшему на краю тахты.

– Платон… – прошептала она, коснувшись меня.

Ночь на удивление светлая, в окна лился свет облаков и уличных фонарей, редкие машины проезжали по улице, скользя фарами по комнате, в которой мы не задёргивали штор.

Она завела руки за спину и расстегнула лифчик… Боже мой… я увидел её груди, ничего красивее я не видел никогда в своей жизни. Я потянулся было к ней, но она покачала головой и кивнула на мои джинсы. Тогда и я снял с себя остатки одежды, уже не так изящно, конечно, как она. И увидев меня обнажённым, она будто испугалась в первое мгновение, словно не ожидала, будто думала увидеть что-то другое…

…Ну ещё бы, Платон! Я впервые в жизни видела обнажённого мужчину, и, конечно, я представляла всё немного иначе, ведь я видела скульптуры, картины в Эрмитаже, и художественных альбомах, и там никогда не было ничего похожего не это… великолепие. Пугающее, надо сказать…

…Теперь, когда мы оба были обнажены, я притянул её к себе снова, целуя и скользя ладонями по её замечательно гладкой коже, пахнущей, почему-то морем. Почему она пахнет морем?..

…Я хотела всё сделать сама, теперь, когда я увидела, что это такое – мужчина, мне стало понятно, что надо делать… Платон снова сел на край тахты, думая увлечь меня за собой, но я почувствовала, что не хочу так, как хочет он. Сейчас в эти мгновения, что мы оказались так близко, когда я была так близко с мужчиной, возбуждавшим во мне такие сильные чувства и даже сильное желание, да вообще я впервые в жизни чувствовала желание, и мне хотелось, чтобы всё произошло по-моему… Поэтому я сама села к нему на колени, будто он мой скакун…

…Но едва Катя нерешительно приступила к делу, очевидно, имея в голове какой-то внутренний план действий или образ, как я не смог уже справляться с тем, что я чувствовал, что распирало меня изнутри, угрожая взорвать, как я не дал ей робко ускользать, и, обхватив её, тонкую, ставшую скользкой от пота… опрокинул спиной на постель и овладел по-настоящему. Она вскрикнула, пугаясь, но мной управляли уже инстинкты, живущие в нас миллионы лет, и потому остановить меня было уже нельзя…