В шаге от тебя

У отца Марио, Хавьера, было несколько крупных заводов по производству плитки. Поэтому Марио категорически отказался поступать в университет, объясняя это тем, что все равно будет заниматься семейным бизнесом. Он конечно помогал отцу, но большую часть денег тот давал ему просто так. Однако после того как Марио разошелся с Кармен, все поменялось. Оказалось, что их отцы был компаньонами и все бизнес планы были продуманы за детей на много лет вперед. И теперь успех семейного бизнеса был под угрозой. Марио разрушил их планы.

Хавьер категорически отказался помогать Марио, объясняя это тем, что не может простить сына за то, что он бросил свою дочь. Но думаю, ему было плевать и на Анну, и на Кармен, все дело было в бизнесе. Марио был вынужден научиться зарабатывать самостоятельно. А привыкнув к большим деньгам, начинать зарабатывать с малого Марио, конечно, не хотел. О том, чтобы работать на кого-то, вообще не было и речи. Поэтому большую часть времени он проводил в кафе напротив дома, строя какие-то планы, или дома на диване, отдыхая от них. В общем, я получила того Марио, которого хотела, – домашнего и спокойного. Он практически не пил, стал меньше общаться с друзьями, уже никого не приглашал к нам после ставших все более редкими встреч в «Паше». Он даже стал волноваться, когда я задерживалась в универе, ждал меня голодный, не зная, как разогреть себе обед.

Чем дальше, тем мне становилось сложнее. Я все еще не готова была уйти, но при этом как никогда остро понимала, что живу не своей жизнью. Мне было неинтересно смотреть телевизор или пить пиво в кафе под домом, обсуждая, кто что сказал из друзей. Но при этом я забыла, что же мне было интересно раньше, сейчас это и была моя жизнь и я не знала, к чему мне возвращаться. Моделью я больше быть не хотела, обучение в университете прошло как-то мимо меня. Я пыталась нащупать почву под ногами, но ее не было. Никакой опоры ни в прошлом, ни в будущем я не видела. Чувствовала, что, скажи я папе правду, что не так счастлива, как это показывала, прилетая домой, он бы помог, поддержал меня, может, что-то объяснил, но я не могла этого сделать. Я не могла представить, что кому-то жалуюсь на жизнь. Я же сама ее выбрала! Единственное, что я сделала, – позвонила Лоле и попыталась возобновить наше общение, хотя бы изредка. Она была искренне мне рада, ей, как она сказала, «не хватало моего холодного расчета». Я засмеялась, подумав, что мне бы он тоже сейчас не помешал. И, как ни странно, Лоле я смогла хотя бы немного рассказать о том, что со мной происходит.

Мы договорились встретиться в маленьком уютном ресторанчике на площади Второго Мая, прямо возле университета. После обеда со мной Лола шла в мэрию, где она уже так прижилась, что из девочки, разбирающей почту, стала подающей надежды практиканткой, которую после получения диплома звали работать сразу в несколько отделов. Невозможно было не отметить, насколько Лола сейчас была ярче и живее меня. Я сразу оценила идеально подобранную узкую черную юбку ниже колена с ярко-красной, почти мужской рубашкой в сочетании с несколькими крупными кольцами с неровными черными камнями. А еще новую прическу, неброский, но идеальный для нее макияж. Прямо красавица! – рассматривала я подругу, пока она выбирала у барной стойки закуски-тапасы.

Я постаралась как можно приветливее улыбнуться, когда Лола повернулась, спрашивая, какие тапасы мне взять. Я покачала отрицательно головой и продолжила наблюдать. Она стала еще увереннее и при этом как-то мягче, ушла ее угловатость, мне кажется, даже фигура у нее стала более женственной. И главное, в отличие от меня, Лола явно чувствовала себя абсолютно комфортно, непринужденно и искренне готова была мне помочь. Я же, наоборот, выходя из дома, перевернула весь шкаф, но в итоге так и пришла неудовлетворенная своим выбором и собой в целом. Уверенности мне сейчас добавляли только дорогие вещи, купленные Марио, когда у нас еще были деньги. Если бы можно было, я бы надела все сразу, может, тогда хоть наполовину вернула бы прежнюю уверенность в себе. И вот теперь я сидела в жутко неудобных, врезающихся на талии кожаных брюках, зато самых дорогих из всех вещей, которые были у меня, в туфлях на высоченных шпильках и с кучей украшений.

– Ты что, потом на пати идешь? – спросила меня Лола, как только мы расцеловались.

– Да, то есть нет, не сразу, – выдохнула я.

Лола показала на мои шпильки:

– Ты прямо как из сериала про отчаянных домохозяек, не знаю, как зовут героиню, она наполовину латиноамериканка. Его моя мама смотрит. Прости, я же забыла, что ты телевизор не смотришь. Но так похожа… – Лола еще раз на меня взглянула улыбаясь.

«Прекрасно, – подумала я. – Следующим этапом будет не Габриэль, а Линетт, это когда у нас закончатся деньги и я совсем закопаюсь в стирках и уборках». Я прекрасно знала, о ком она говорит, потому что уже давно смотрела телевизор, особенно сериалы, под которые намного веселее убирать.

Я собралась с духом и без нейтральных разговоров об общих знакомых и новостях универа выложила ей все, что меня беспокоило.

Лола слушала меня серьезно, не перебивая.

– Хорошо, я все понимаю, ты не можешь уйти от него, это страсть, с ней бороться очень тяжело, да и стоит ли. Но что тебе мешает начать опять писать статьи? Переключиться – это то, что тебе нужно. Ника, ты же прекрасно пишешь, такие вещи не исчезают просто так из головы из-за того, что ты вдруг начала смотреть сериалы или перестала читать. Зайди в деканат, предложи написать для них что угодно, просто так, им всегда нужны студенты, которые хорошо пишут. Напиши сама какие-нибудь статьи, отошли их в разные журналы. Пойди на какие-нибудь курсы или просто начни опять ходить в университет почаще.

Ничего нового Лола мне не открыла. Она говорила не то, что я хотела слышать. Она не сказала ни слова о Марио, о наших отношениях.

– Я боюсь, – только и сказала я на все это, не глядя на нее.

– Чего ты боишься?

– Я боюсь, это будет конец того, что есть между нами, – выдохнула я. – Что он мне станет тогда совсем неинтересен.

– Но ты же сама мне только что сказала, что этого хочешь!

– Боюсь, я этого не переживу.

Лола молча взяла меня за руку и стала внимательно рассматривать три моих безумно дорогих кольца с разноцветными камнями, будто только о них мы все это время и говорили.

– Тогда просто жди. Наступит момент, когда все изменится… – Лола оторвалась от моей руки. Как ни странно, она не стала говорить, что не понимает меня. – Только сними шпильки и это все, – она показала на мои украшения, – особенно если вдруг все-таки решишь пойти в деканат.

Я не послушала Лолу. Больше того, я вернулась домой после нашей встречи еще в худшем настроении, злясь на нее и на себя за то, что ей позвонила. И до самого вечера мысленно выискивала недостатки в ее одежде, поведении – во всем, так что часам к десяти она уже не казалась мне ни такой яркой, ни счастливой, ни уверенной, как днем. И я, конечно, не стала никуда писать, а просто продолжала еще год жить точно так же, с каждым днем падая все ниже в своих глазах от того образа жизни, который мы ведем.

Теперь уже я все чаще провоцировала ссоры. У меня появилась мысль, что, может быть, Марио сам меня бросит, но теперь он всячески сглаживал все острые углы. Я почувствовала переломный момент, после которого мы с ним как бы поменялись ролями. После какой-то очередной ссоры из-за ерунды, которую для него не сгладил даже бурный секс, он, как всегда, заявил, что завтра мы разъедемся, что ему все это надоело. Обычно после этой его фразы я плакала, просила не делать этого, но теперь я спокойно сказала, что это будет правильно и, отвернувшись, стала засыпать. Наверное, почувствовав, что я не шучу, не притворяюсь, Марио тут же меня нежно обнял и зашептал, как он меня любит. В тот момент я и поняла: что-то изменилось.

Когда Марио вдруг продал машину, стало ясно, что деньги у нас заканчиваются. Ну что ж, решила я, пусть они совсем закончатся – и тогда я уйду. На часть этих денег мы поехали вдвоем на море, в этот раз даже без каких-либо обсуждений. Мы выбрали Менорку. Стоял октябрь, сезон уже подходил к концу, на пляже, кроме нас, были одни пенсионеры. Мы много гуляли, мало ссорились, я даже почувствовала, что ко мне возвращаются силы и начала опять читать, чем вызывала постоянное раздражение у Марио, потому что он гордился тем, что страсть к чтению обошла его стороной. Но мне было все равно, точнее, начав чувствовать себя сильнее и увереннее, я стала легко отстаивать свои желания. Иногда я смотрела на Марио и чувствовала, что, наверное, уже могу жить без него, но через минуту мне самой становилось страшно от таких мыслей. Гуляя по пляжу, я решила, что все равно уйду от него до Нового года и постараюсь следующий год начать другим человеком. Но, конечно, жизнь внесла свои коррективы.

Где-то недели за три до Рождества я узнала о своей беременности. Узнала я это утром в туалете университета, сделав подряд два теста. Еще не до конца поняв, что произошло, я на автомате отправилась в деканат забирать билеты на международную конференцию молодых журналистов в Берлине. После нашей поездки на море я все-таки стала понемногу опять писать, потому что заметила, как это жутко раздражает Марио. Как-то, вернувшись из университета, я рассказала ему, что на нашем факультете проводят конкурс на лучший рассказ и победитель поедет в Берлин на международную конференцию. Марио тогда посмеялся, добавив, как хорошо, что я не пишу всерьез, потому что Берлин – это полный отстой, а немцы так вообще все грязные свиньи. Решение я приняла сразу же, даже не думая. На следующий день, сидя в университетской столовой, я написала рассказ об одном дне из жизни больницы. При этом, начиная, я еще понятия не имела, о чем он будет. Но тут позвонил папа и поинтересовался, что я делаю. Я ему так и сказала, что пытаюсь придумать, о чем написать рассказ для конкурса.

– Как это о чем? Конечно, обо мне! – засмеялся он тогда. – Или ты уже забыла, какой я? Ты так давно не прилетала домой.

Я больше не думала ни секунды, мне даже не пришлось напрягаться: жизнь больницы, реанимации, разных отделений – все это я знала и любила с детства. Я вспомнила случай с мальчиком, который получил сильнейшие ожоги, спасая маленькую сестру из загоревшейся квартиры, и описала его, добавив реальных героев – анестезиологов, хирургов, медсестер, о которых столько всего слышала от папы. И чтобы не передумать, сразу же отнесла написанное в деканат.

На следующий день мне позвонили и сказали, что мою работу отобрали для конкурса, осталось дождаться результата. Через две недели, когда я уже забыла об этом, меня попросили зайти к декану. Он сказал, что победитель конкурса уже определен, и это не я. Но у них появилось еще одно место, и оно может быть моим, если я напишу большую статью на какую-нибудь политическую тему типа актуальных событий в стране в связи с переходом на евро. Выйдя из деканата, я набрала номер Лолы и позвала ее обедать.

За обедом я рассказала ей обо всем и попросила мне помочь, так как более далекого от политической жизни Испании студента, чем я, наверное, не было во всем университете. Зато Лола просто сияла, подробно рассказывая мне обо всем, добавляя остроумные комментарии и разные точки зрения.

Мою статью похвалили на лекции перед всем курсом. Поездка досталась мне. Но к тому моменту я уже была ей не рада – Марио был такой спокойный, заботливый и домашний последние недели, что я боялась даже думать, как буду ему обо всем рассказывать. Ни об одной из моих работ он и понятия не имел. А еще я до сих пор не была уверена, смогу ли без него прожить целых две недели.

– Зачем мне вообще все это нужно было – конкурс, статьи? Это все не для меня, я всегда хотела замуж, детей, дом, и больше мне ничего не нужно. – Мы опять сидели с Лолой в кафе.

– Ты сумасшедшая! – Она накинулась на меня. – Это все не для тебя? Тогда почему твоя статья победила, а? Ты не знаешь? По-твоему, из-за твоих красивых глаз? Ничего подобного, наш декан – гей. Ему плевать и на твои ноги, и на глаза. А все, что ты написала, всем действительно понравилось. Я тебе больше скажу: ты бы получила эту поездку сразу, твой рассказ про больницу и мальчика с ожогами тронул всех до слез, но парень, который победил, – племянник ректора. Так что второе место для тебя просто было компромиссом между ректором и деканом. И не вздумай не поехать! К тому же, Ника, отчаянные домохозяйки – это, конечно, весело, но ты не видела себя со стороны, когда мы с тобой обсуждали здесь евро и парламент. Что бы ты ни говорила сейчас про стиральные порошки и детские пеленки, но тогда, слушая меня, ты была совсем другой. Если честно, я уверена, что именно это и есть твое!

И вот я стояла на пороге университета в полной растерянности – с билетами на конференцию и двумя положительными тестами на беременность в кармане сумки вперемешку с тремя упаковками активированного угля – остатками моей уверенности в том, что тошнота последних дней была связана с отравлением суши. Сумка со всем этим оттягивала мне плечо. Погода была со мной солидарна: я посмотрела на темные тучи, надеясь, что молнии сейчас испепелят все вокруг и все как-то само изменится, и медленно пошла, не думая, куда.

Я медленно шла под беспрерывным холодным дождем по Гран Виа, не обращая внимания ни на шум машин, ни на попрошаек вокруг, стараясь максимально оттянуть возвращение домой. Возле площади Сибелис я остановилась: налево – домой или направо – в парк Ретиро? Я не знала, куда идти и тем более что делать дальше. В этот момент печаль, грусть, тоска – все вместе резко накатило на меня. Как же я не люблю это чувство, этот мой постоянный кошмар, после которого я всегда ощущаю такую неудовлетворенность, будто делаю что-то не то, совсем не то. Я прислонилась к холодной стене дома и сделала глубокий вдох. Все прошло, я подняла глаза на прохожих – и вдруг увидела их совсем по-другому. У меня как будто глаза открылись: я увидела, сколько людей идут в обнимку, держатся за руки, целуются и смеются. Я стояла, облокотившись на холодную стену, смотрела на прохожих, вытирала катящиеся градом слезы и думала, что же мне с этим всем делать. Неужели моя жизнь закончилась, неужели это все? Я не могла в в это поверить. Если ребенок – значит, и Марио теперь навсегда. Что-то точно пошло не так в моей жизни. Я вспомнила Тенерифе, ту поездку, когда мы с ним познакомились, – да, что-то пошло не так еще тогда.

Я очнулась от своих мыслей, когда уже почти стемнело. Я уже обошла весь парк Ретиро несколько раз, и чем ближе подходила к дому, тем отчетливее понимала, что ребенка не хочу. Я ничего не ощущала, совсем ничего, как не чувствовала стыда от своих мыслей или угрызений совести. Я вспоминала все эти глупые фильмы, где героини чуть ли не с первого дня беременности чувствуют кого-то внутри и постоянно по-идиотски улыбаются, гладя себя по животу. Кроме раздражения, тошноты, головокружения и непонимания, как это могло произойти со мной, никакие другие чувства у меня не появились.

Я думала, что на фоне известия о беременности новость о том, что я что-то написала и теперь куда-то еду, для Марио будет неважна. Но оказалось совсем наоборот: о беременности он не сказал ничего, а вот о том, как я могла что-то написать, отправить, ждать результатов, с кем-то все это обсуждать и ничего ему не говорить, выслушивала от него целый вечер. На самом деле я приняла решение, еще гуляя по парку, и теперь даже хотела, чтобы он вел себя как можно хуже, говорил как можно больше глупостей – лишь бы не чувствовать себя виноватой. Поэтому я слушала его молча. Он тоже вскоре замолчал и «обиделся» до самого моего отъезда, больше не сказав мне ни слова.

На конференции было много таких же, как я, молодых магистров и студентов, но все они мне казались совсем детьми. Я наблюдала, как им было весело, как они, счастливые и беззаботные, фотографировались на фоне высоченных елок с золотыми шарами и рождественских мишек на Курфюрстендамм, как кокетничали друг с другом, пили местное пиво и по ночам потом тихонько пробирались из одного номера в другой. Я из этой тусовки выпала, не понимая, где же моя беззаботность, куда делись эти мои годы, почему я ничего о них не помню. Я чувствовала себя минимум лет на десять старше всех. Тошнота с каждым днем все усиливалась, я могла переносить ее только с каким-то пирожным, которое заедала сыром, потом шоколадом, в итоге бежала искать туалет и все опять начиналось по новой. Ни на одной лекции асов международной журналистики я не присутствовала, так как физически не могла высидеть больше пятнадцати минут без позывов на рвоту. Я звонила Марио несколько раз, плакала в трубку и говорила, как мне плохо. Он меня успокаивал, повторяя, что больше не обижается за конференцию. Что делать дальше, мы не обсуждали ни разу. Было обидно, что он не прыгал от счастья от моей беременности, и одновременно я была этому рада – все-таки это полностью развязывало мне руки. Я не могла себе представить, что мой сын – а я была уверена, что это сын, – будет похож на него.

Я села в поезд и из Берлина приехала в Будапешт. О том, чтобы делать аборт в Испании, не могло быть и речи. Тем более мне, иностранной студентке. Уже в больнице, вся в слезах и в страхе от того, что сейчас сделаю, я попросила врача дать мне десять минут и выбежала позвонить Марио.

– Послушай, может быть, не надо мне этого делать? Мне так страшно… – Я плакала в трубку. – Марио, ты меня слышишь, почему ты молчишь?

– Я не молчу, просто не могу сейчас разговаривать. Мы с мамой и Анной едем в детский сад, сегодня праздничный утренник, она повторяет нам стишок.

Я положила трубку, не дослушав его, сглотнула слезы, вдохнула противный сырой воздух, завязала потуже халат и вернулась в больницу.

После моего аборта Анна стала у нас бывать почти каждый день. Если раньше, когда Марио привозил дочь, она большую часть времени смотрела мультики или играла сама, то теперь он стал подчеркнуто внимательным отцом. Мне казалось, что так он наказывает меня за решение, в принятии которого не проявил никакого желания поучаствовать. Но, как ни странно, Анна теперь совсем перестала меня раздражать, я даже заметила, что она в целом милая и спокойная девочка, которая к тому же очень ко мне тянулась.

Мой последний день в Мадриде и с Марио наступил абсолютно неожиданно. Я проснулась рано, когда Марио еще спал рядом, повернулась к нему, внимательно всмотрелась во взлохмаченные, отросшие волосы, потом начала разглядывать его тонкие, безвольные губы, впалые заросшие щеки, щуплые плечи. Я смотрела на него так, будто видела первый раз в жизни. Меня опять накрыла волна неудовлетворенности, какой-то жуткой щемящей тоски, но в этот раз я даже не пыталась что-то с этим чувством сделать, понимая, что оно мне сейчас необходимо. И я отчетливо поняла: если не уйду сейчас, то когда-нибудь его просто убью. Я пришла в ужас от своих мыслей и тихо выскользнула из спальни.

Через час он проснулся и попытался затащить меня в постель, но я знала: если мы сейчас займемся сексом, опять растеряю решимость, которая появилась во мне этим утром. Я, смеясь, увернулась и пошла готовить завтрак. У меня не было никакого плана, я только знала, что не хочу ничего с ним выяснять, и лучше всего для меня будет просто тихо исчезнуть отсюда. Но я не помнила, чтобы у Марио были какие-то дела на сегодня, поэтому надеяться на то, что он уйдет, было бесполезно. Но пока мы завтракали, позвонила Пилар и попросила сына съездить с ней сегодня на кладбище. Марио без разговоров согласился. Мне уже давно стало ясно, что мы живем на деньги его матери, что она втайне от отца полностью нас содержит. Я ушла в ванную, крикнув, чтобы он сам закрыл двери. Я не могла поверить в удачу, этот неожиданный звонок еще больше убедил меня, что я все делаю правильно. Только услышав, как ключ повернулся в замке, я выскочила из ванной и побежала за чемоданом. Я бросала в него все свои вещи, которые попадались мне на глаза, мяла их, не обращая ни на что внимания, так что чемодан с трудом закрылся. Я оглянулась по сторонам, понимая, что это еще далеко не все. Могла бы уйти и без ничего, мне были абсолютно безразличны сейчас все эти вещи. Но я не хотела, чтобы в квартире осталось хоть что-то мое – из суеверия, чтобы никогда не возвращаться сюда. И чтобы не дать себе потом никакого шанса на слабинку, не убедить себя, что жить не могу без оставшейся здесь юбки или сумки и не вернуться. Я вытащила из кладовки огромную клеенчатую сумку, с которой в Венгрии челноки ездят в Италию торговать и в которой моя мама передает для Марио домашнее варенье. В нее поместились все оставшиеся вещи. Хорошо, что я никогда не была сентиментальной и в квартире не было ни одной нашей общей фотографии, ни одного предмета быта, купленного нами вместе за все годы жизни здесь. Все, теперь, без моих вещей, квартира была такой же, как я ее увидела в первый раз. Я вспомнила нашу первую ночь и почувствовала, что сейчас расплачусь. «Ника, не вздумай, быстро уходи!» – мой внутренний голос не давал слабости взять верх. И я, не оглядываясь и ни о чем больше не думая, вытолкнула неподъемные сумки на лестницу и захлопнула двери, оставив ключ внутри. Вот и все.

Магистратура закончилась две недели назад, работы у меня не было. Перспективы, наверное, были, но я их не видела в тот момент. За все утро я даже не подумала, куда поеду. Я боялась оставаться в городе, чтобы все не закончилось как обычно – нашим с Марио примирением и сумасшедшим сексом.

– На вокзал, – сказала я таксисту.

В кассе попросила билет на ближайший поезд. Удивленная кассирша уточнила у меня, в каком направлении. Я сказала, что все равно, главное – на тот, который отходит прямо сейчас. Кассирша молча протянула мне билет до Барселоны, поезд отправлялся через 20 минут. Я достала из сумки телефон и понимая, что выбора нет, не раздумывая, отключила его и выбросила в урну. Теперь точно все.

В Барселоне я прожила два месяца. До этого была там всего раз, еще на первом курсе с Лолой и ее братом. Кроме ужасной корриды, куда они меня затащили, и храма Святого Семейства не помнила ничего. Поэтому, выйдя на вокзале Сантс, я абсолютно растерялась. В первом же агентстве недвижимости мне предложили единственный свободный недорогой вариант – маленькую студию в Готическом квартале. Я только спросила, в центре ли это. Удивленная сотрудница ответила, что в самом сердце города. Потом уже я поняла, что Готический квартал с его серо-черными депрессивными зданиями, практически закрывающими небо над узкими улицами, полностью соответствовал моему настроению. Мыслями я все еще была в Мадриде.

На следующий день я купила себе новый телефон, позвонила маме, рассказала ей все и попросила никогда не говорить мне, звонил им Марио или нет.

После северного, несколько чопорного Мадрида Барселона показалась мне абсолютно сумасшедшим местом. Ко мне постоянно цеплялись на улицах, что-то предлагали купить, в чем-то поучаствовать, а мне больше всего хотелось, чтобы меня оставили в покое. Особенно плохо я реагировала на любые попытки познакомиться со мной. А сделать это пытались все – молодые шумные испанцы, серьезные испанцы постарше, арабы, русские туристы с золотыми цепями, латиноамериканцы с такими же цепями, только ненастоящими. И все они вызывали у меня лишь нарастающее раздражение и страх. Первые недели я еще пыталась ходить по музеям и соборам, но чем дальше, тем мне становилось все хуже от этих толп людей, и я стала ограничиваться своим Готическим кварталом. Первую половину дня его заполняли туристы с картами в руках, а к вечеру на улицы выходили кубинские и доминиканские проститутки вперемешку с цыганами, румынами и венграми.