Далекое-далекое лето

Когда они, поженившись в Земле обетованной, вернулись в Россию, Аба с Лией тщательно отрезали с фотографий Палестину, оставив только себя. Вот маленькая, тоненькая Лия сидит, фигурально говоря, на чемоданах у своей тети в Тель-Авиве и ждет отъезда в Америку. А вот она снята в парке в Яффе уже вместе с Абой. Этот неотразимый гигант приехал в Палестину из Бобруйска, появился в салоне, то есть, маленькой гостиной Лииных родственников, бросил на нее орлиный синий и добрый карий взгляд, и чемоданы вместе с Лией вместо Нью-Йорка поехали в Крым, потому что Аба решил жить и работать в еврейской сельскохозяйственной общине в Крыму. Так сказать, советский вариант кибуца.

Их старший сын Додик тоже вырос высокий и бравый, но в глазах его, карих и ласковых, никогда не сверкали молнии. Не метали молний и голубые глаза младшего сына Мони. В них была отрешенность, даже какая-то растерянность. Он иногда смеялся, а глаза его не улыбались никогда. Огненная синева Абиного глаза не досталась его сыновьям, но засверкала-засветилась в глазах его внука Жени, Мониного сына, а белокурость Лии унаследовала внучка Ира, дочь Додика.

Жизнь Абы и Лии была не сахар. Сколько усилий и изворотливости потребовалось, чтобы выжить и вырастить сыновей! Поначалу все шло хорошо. Они жили в Крыму как в раю. Что с того, что работы много? Аба любил работать на земле, любил командовать. И то и другое у него хорошо получалось. Скоро он стал председателем сельсовата, и люди его уважали. Так хорошо было приходить с работы домой, Лия подает все на стол с пылу с жару. Продукты свежие, и она так вкусно готовит! Додик растет херувимчиком, правда, баловной, так что когда появился на свет маленький Моня, Лия едва управлялась.

Вот приходит Аба с работы, Лия на стол накрывает, а сама губы поджала, на мужа не смотрит, и глаза заплаканы.

– Что случилось, Лиечка, солнышко?

– Ничего не случилось, все хорошо. – А у самой слезы наворачиваются.

– Кто тебя обидел, мамочка?

– Никто!

– Я же вижу! Я не буду есть, пока ты мне не расскажешь.

Этого Лия не могла перенести:

– Кушай, кушай, я все расскажу!

Что же оказалось? А то, что этот ангелочек Додик шалит, маму не слушает, и все чего-то требует, требует! А когда мама ему говорит: «Не могу, ты видишь, я занята, подожди», так взял моду кричать, топать ногами, а то еще на пол кинется, и ну стучать головой! И никаких слов не хочет слышать! Аба слушает, ничего не говорит, только ест да нахваливает, и на сыночка любимого старшенького поглядывает, тормошит его да смеется. Тот было примолк, пока мама не него жаловалась, а тут осмелел, разошелся, развеселился – и отец вместе с ним. Когда поели, Аба показал Додику на бутыль из-под наливки, что в углу стояла, и говорит:

– Лезь в бутылку!

Додик смеется-заливается, по комнате бегает. Аба поймал его за плечо и опять:

– Лезь в бутылку!

Малой попробовал вырваться, да не тут-то было – отец крепко держит и свое твердит:

– Лезь в бутылку! Сколько раз тебе повторять?! – А Лие говорит:

– Принеси-ка мне хлыст!

Мальчик еле говорит со страху:

– Но я же не могу! Не могу!

– Ага, ты не можешь? А когда мама тебе говорит, что не может, ты почему не слушаешь? Почему кричишь, требуешь, ногами топаешь, как дурной? Мне такой сын не нужен!

– Папочка, папочка, я больше не буду! – И слезы градом.

– Ну смотри, я тебе верю. Но если мама еще раз мне скажет, что ты не слушаешься, мешаешь ей, – загоню тебя в эту бутылку, и будешь там сидеть, пока не исправишься.

И все – как рукой сняло! Детям нельзя много воли давать. Вот так и жили.

А через пару лет приехали в деревню товарищи из района, вызвали Абу в сельсовет, показывают ему списки – вот, мол, коллективизацию начинаем, завтра раскулачивать пойдем, будь готов. Аба ничего не говорит, водки им наливает, послал человека, чтобы Лия закуски принесла. Товарищи из района такие довольные, спать легли, а Абе сказали, мол, приходи завтра утром пораньше, пойдешь с нами по дворам. А когда утром встали да глаза продрали, оказалось, что раскулачивать и в район увозить некого: все, кто был в списке, исчезли, и председатель вместе с ними.

Понимая, что его могут искать, в родной Бобруйск Аба не вернулся. Поселился под Ленинградом и устроился работать на железной дороге. Он быстро продвинулся по службе, потому что умел вовремя открыть рот, но далеко не пошел, потому что не умел его вовремя закрыть. Дали им комнату в коммунальной квартире, и стали они жить потихоньку, детей растить, добра наживать. Все хорошо, да только стал замечать Аба, что Лия молчит, когда он с работы приходит, губы поджимает, глаза отводит. А один раз пришел, а глаза у нее заплаканы. В чем дело? Оказывается, соседка Нюра, толстая злыдня, житья не дает Лие, и чем дальше, тем хуже. Лия оставит на керогазе кастрюлю на маленьком огне, сама в комнату уйдет – гладит там, шьет или носки штопает, пока у нее борщ варится или жаркое тушится, а придет на кухню – огонь потух, все недоваренное стоит и давно простыло. И случается это только когда Нюра дома. А на Лиины вопросы ехидно так отвечает, что само потухло. А с тех пор, как они купили буфет, гордость Лии, и на кухне его за дверью поставили, Нюра каждый раз, как на кухню заходит, дверью изо всех сил как шваркнет – и прямо по Лииной гордости, по буфету, так что в нем только посуда звенит, а у Лии сердце ёкает.

Аба ничего не сказал, поцеловал Лиечку, успокоил свою милую и сел к столу. А через два дня ее спрашивает:

– Ну, как Нюра? Все так же дверью по буфету шваркает?

– Да нет, ты знаешь, когда она сегодня на кухню вышла да дверь, как всегда, изо всех сил распахнула, так дверь о буфет ударилась и обратно как отскочит! Нюре прямо по морде. Она завыла и к себе ушла. – Лия рассказывает, а сама хитро так смотрит.

– А чего ж это дверь, интересно, так отскочила?

– А кто-то внизу к буфету толстый кусок резины прибил, вот и отскочила.

– Откуда же этот кусок резины там взялся, хотел бы я знать? – А сам вот-вот засмеется. Посадил Лию к себе на колени, обнял и поцеловал.

– Если эта злыдня тебя опять донимать будет, ты не молчи, миленькая, сразу мне говори, – сказал Аба.

Нюра стала как шелковая. Дверь в кухню тихохонько так открывает, да для профилактики и с керогазом шутки шутить перестала. Вот так и жили.

Во время войны Абу с семьей отправили в эвакуацию: без железных дорог не выжить ни на фронте, ни в тылу. Аба много работал, и Лия с Додиком на завод пошли. Паек у Абы хороший, да еще стахановские обеды в столовой получает, а Лие с Додиком не хватает, и малой вечно голодный. Аба договорился в столовой: я сам есть эти обеды не буду, мне и так довольно, а буду свою семью приводить, они за меня питаться будут. Ему разрешили. Душа радовалась, когда он смотрел, как Лиечка и мальчики кушают. Сам скоро доходягой стал. Но грех жаловаться: что делать, время было такое – все страдали. Главное, живы остались. Младшенький, Моня, ослаб, стал часто болеть. Когда блокаду сняли, они сразу вернулись в Ленобласть, и Аба пошел котельщиком на нефтебазу работать. Работа никакая человека не срамит, это человек может осрамить любую работу. Главное, работать честно. Жилье получили – маленький домик, комнатка и кухня. Зато был клочок своей земли, и Аба снова с удовольствием на ней работал. Появилась своя малина, сморода, крыжовник, овощи, зелень, да и грибы в лесу и на их долю росли. Потом кур завели, гусей, пару поросят, а там и корову купили. Корова хорошая, дай ей бог здоровья, стали излишки молока по соседству в дом отдыха продавать. Появились лишние деньги. Да что говорить-то, лишние деньги никогда не лишние. Додик вырос, поступил в техникум, женихом стал. Ростом с отца, так что стали ему все новое шить да покупать – костюмы, рубашки, пальто, а Аба его недоноски донашивал. И карманные деньги молодому человеку нужны. Смотрит Аба на сыночка своего старшенького, какой он красивый и хороший, и говорит Лие: «Пусть у него все будет, пока молодой, нам на старости лет это все сторицей окупится». Моня еще малец, школьник. Вырос, окреп, откормили его хорошей домашней едой, все свежее с огорода, и два раза Аба его с Лией в Евпаторию отправлял на поправку. А для чего же жить, как не для детей?

Додик веселый, ласковый, а Моня больше молчит, книжки читает, но слишком много воли забирать стал: в кружки разные ходит, после школы задерживается, говорит, в шахматы играет. Фотоаппарат купить просит. Баловство одно! Как-то пришел домой совсем поздно, Аба с Лией уже спать легли.

– Где ты был? – окликнул Аба с кровати.

– В школе.

– Почему так долго?

– Были соревнования по шахматам. Я занял первое место!

– Принеси-ка мне хлыст!

Моня принес хлыст, стоявший в углу, и отец его несколько раз ударил.

Так и жили. Додик женился, Моня в институт поступил. Корову продали. Аба и тому и другому сыночку рюкзаки возит – круп всяких, шпику, фрукты, овощи, грибы, компоты, что Лия закатывала. Четверть туши на зиму покупает, чтоб дети кушали натуральное мясо. И денег обоим давали – Моне на обеды, а Додик, хоть и семейный человек, но зарабатывает мало, жена Кира студентка, и ребеночек уже родился, Ирочка, внученька ненаглядная. Вот только сыночек младшенький с лица спал, худой стал – видно, тяжелы они, науки эти! Как-то приходит Аба домой, а на Лие лица нет.

– Что случилось, Лиечка?

А она бледная такая, руки трясутся:

– Ты посмотри, Аба, что я нашла!

И показывает ему кучу денег, рублей 800 старыми деньгами! Тут и Абе не по себе стало:

– Откуда эти деньги?

И что же оказалось? Приехал меньшой сынок из института, сам в кино пошел, а пиджак на стуле оставил. Лия взяла его почистить, вывернула карманы, а оттуда деньги так и посыпались!

– Мы ему и продукты, и деньги, а он не кушает, деньги копит, в доходягу превратился. И зачем он их копит? – причитает Лия. Такая всегда спокойная, слова не скажет, а тут категорически так заявляет: