Когда течет крем

– Здравствуйте, Владлен Михайлович, – негромко произнёс Вадим Олегович за всех, быстро занимавших места за столом совещания. – Вы ничем не были удивлены в прошлые сутки? Как ваша связь с вышестоящим начальством в Ква?

– Она отсутствует, – очень тихо сказал председатель, так, что охранник с наушниками прослушки подумал, что попозже прогонит запись на повышенной громкости. Ему не понравилось, что слова звучат так тихо, но это мог быть какой-нибудь технический сбой.

– Нина Евгеньевна и Алексей Иванович привезли запись с места происходящей катастрофы, давайте посмотрим её, – так же тихо предложил Александр Игоревич, муж и начальник дистанции пути.

Владлен Михайлович, пожилой человек старой закалки, пропустивший в течение жизни через себя вал разноречивой информации, который на выходе в эфир должен был подвергаться однообразной упрощенной интерпретации, молча кивнул и вставил в свой компьютер карту одной из двух видеокамер.

– Пишите текст передачи, – сказал он громко, не дав при этом Вадиму Олеговичу ничего для записи, чтоб тот понял маскировку.

Потекли первые кадры. То, что перед Алексеем и Ниной представало коричневатой массой, вдруг оказалось одним цветом с травой и еле прочитывалось; тому же, кто не знал, о чём идёт речь, вообще было не понять, что же он должен увидеть особенного. Однако, Владлен Михайлович понял, что эти кадры что-то значат:

– Я сейчас приглашу специалиста по ресурсам видеоизображений.

Через пару минут этот специалист, юный Славик Савельев, уже был у него в кабинете и, едва кивнув присутствующим, уселся за компьютер. Несколько минут он вглядывался в экран и затем, возбуждённо произнеся: «Гоп!» и «Не забудьте выписать мне премию!», сменил режим изображения и пощёлкал мышкой. Трава и кусты стали красными, а масса КЦ приобрела насыщенный коричневый цвет, переливающийся радужным оптимистическим блеском.

Не удаляя Славика, без которого, очевидно, в дальнейшем было не обойтись, Владлен Михайлович подошёл к окну и широко открыл его створки, жестом приглашая подойти и остальных.

– Рассказывайте, – обратился он к Вадиму Олеговичу, не объясняя, что у распахнутого окна, очевидно, возможности прослушки снижены.

Вадим Олегович рассказал все, что сформировалось в его сознании по поводу случившегося. Информации было немного, и рассказ получился краток. Славик пробежался глазами по лицам присутствовавших и, получив жёсткую затрещину от своего начальника, потупился.

– Мой рассказ – это и есть то, что я намерен сказать телезрителям и радиослушателям, а потом с эвакуационными распоряжениями выступят мои товарищи. Передачу заключит рассказ Алексея Ивановича, очевидца произошедшего с Ква. – добавил Вадим Олегович.

– Наш губернатор и ряд его заместителей отправились в Ква по ряду вопросов три дня назад и связи с ними нет. Мэр Славля в отпуске. Заместитель губернатора исчез, и губернские службы заняты повседневной и бесполезной рутиной. – сказал Александр Игоревич. – Если бы Нина Евгеньевна не вернулась из Ква тем же поездом, что и Алексей Иванович, мы бы были в полном неведении. Затрудняюсь предположить, что происходит в других губернских городах.

Владлен Михайлович знал, что ему надо принять решение, и его принял.

– Славик, – а нельзя ли вернуть фону естественный зелёный цвет, – обратился он к своему сотруднику. На лице парня застыла гримаса ужаса.

– Эта работа отнимет у меня час-пару часов.

– Что ж, мы не можем ждать! Давайте, просмотрим вторую запись. И, если она ничем не отличается от исходника первой, дадим в эфир первую в том виде, что получил Славик.

Вторая запись повторяла первую. Даль была пуста, звук не нёс ни стрёкота кузнечиков, ни пения птиц. Вслед за Владленом Михайловичем, подождав несколько минут, пока Костик перешлёт изображение в студию записи телепередач, всё направились на запись.

– Уважаемые славцы, жители славских городов и сёл, и все, кто слушает нас! Мне поручено сообщить вам о чрезвычайной ситуации в стране и о стихийном бедствии, обрушившимся на часть её территории. Его масштабы пока не установлены в виду затруднений с электронной и радио связью. Если у кого-то есть отчётливые сведения о происходящем и о размерах бедствия, просим сообщить нам эту информацию в наш аналитический центр по телефону 18-18-18.

Тут Вадим Олегович сделал паузу и посмотрел сначала на своих товарищей, готовых продолжить его речь, а потом на растерянные лица студийцев, только услышавших нечто неслыханное, и продолжил:

– Мы, руководители транспортных служб, прежде других связанных с транспортным охватом больших территорий, первые столкнулись с этим непонятным явлением, которому присвоили краткое название КЦ. КЦ представляет из себя концентрат, излившийся из земли в районе города Ква, и со скоростью от трёх до десяти километров в час, в зависимости от свойств препятствий, распространяющийся во все стороны света в виде уплощённого пятна, поглощающего людей, машины здания. Некоторые люди, увидев КЦ, бегут от него и находят спасение, но большинство идёт навстречу исчезновению с радостью на лицах. Чтобы с нами ничего не произошло, мы настаиваем на эвакуационных мероприятиях славского населения в глубь страны, с последующим возвращением, когда стихийное бедствие исчерпает себя. Передаю слово начальнику Славского аэропорта.

– Вы знаете, дорогие славцы, что наш аэропорт небольшой, что вызвано относительной близостью города Ква. Большинство внутренних и международных рейсов выполняется оттуда. Наш аэропорт выполняет рейсы по следующим направлениям: ежесуточно Славск-Ква-Славск дважды; Славск-Азань-Славск по четвергам, Славск-Ермь-Славск по пятницам, Славск-Очи-Славск по субботам. Также мы принимаем и отправляем внеплановые рейсы. Но суть не в этом. В настоящее время в моём распоряжении пять бортов. Я договорился с портами Ерми и Азани, которые работают в направлении возникшей чрезвычайной ситуации, что они примут эти борта. Три выполнят рейсы в Ермь и обратно, за новыми эвакуируемыми, два в Азань и обратно. Последними покинут аэропорт его сотрудники с семьями. В нашем распоряжении есть два вертолёта. Они будут стоять до часа КЦ. В целом мы можем вывезти немного: чуть более полутора тысячи человек. Полёт военного беспилотника и его замеры показали, что КЦ может ожидаться в Славске к вечеру завтрашнего дня. Таким образом, у нас достаточно времени, чтобы все славцы на личных и общественных транспортных средствах покинули город. Все желающие могут направиться в аэропорт с семьями или единично, приобрести авиабилеты и, по мере заполнения бортов, покинуть Славль. Я прошу проявить сознательность, провести все мероприятия быстро, чётко и без паники. Я передаю слово свидетелю продвижения КЦ туранцу Алексею Ивановичу Кудесову для комментария произведённой им видеосъемки КЦ, а сам выезжаю в аэропорт «Славль». Спасибо за внимание.

Охранник СГТРК, отбросивший наушники и внимавший телеэкрану, вскочил при виде начальника аэропорта:

– Скажите, пожалуйста, в таком случае я могу привезти свою семью в аэропорт?

– Да, конечно! Но имейте ввиду, телевидение должно работать весь эвакуационный период. Отправьте семью командой по телефону. Завтра вас и вашего помощника сможет взять вертолет. Места я сейчас зарезервирую.

Охранник не пытался задать еще какие-либо вопросы и бросился звонить домой. Постороннего наблюдателя, особенно из числа образованных граждан, знакомых с эксцессами истории, могло бы удивить то, что после обращения по телевидению, а затем по радио, в городе не возникло паники. Люди, находившиеся на работах и службах, чуть ли не шепотом посоветовавшись со своими коллективами, немедленно отправились по домам, по возможности закупая продукты. Через часа два в направлении Ерми потянулись первые автомобили, заполненные людьми. Они останавливались перед супермаркетами, покупая необходимое в дорогу, в том числе и палатки. Славль охватило неожиданное весёлое возбуждение, люди шутили и ёрничали. Их коснулась свобода от повседневной сковывающей рутины. Про то, что решения принимаются без участия Ква, никто не думал. Простые люди поверили серьезным людям в погонах, выступившим по телевидению, а люди непростые уезжали из города всех быстрее, со свойственной им более высокой организованностью.

Алексея Нина отвезла на железнодорожный вокзал.

– Я звонила сыну на Ахалин, он там со студенческой экспедицией. – Обратилась она к своему другу поневоле. – Я попросила его, чтобы он с ребятами обратно брал билет до Турана. Они в некотором курсе проблемы, им сказали, что Понния не отвечает по всей своей территории.

– Обязательно сообщите ему мой адрес. Я приму его. У нас два прогноза. Крем остановится где-нибудь, не то закончившись, не то насытившись. Или же он будет двигаться до бесконечности, извергаясь ещё и ещё. Остановить пока его нечем. У нас есть дождь, а крем, крем любит воду, как я понял. У нас есть зима. Нас всегда выручала зима, так нам говорили на уроках истории. Может быть, он не любит мороз. Но в южных странах мороза нет. А крем появился и там. У нас есть оружие, в том числе у кого-нибудь найдётся и бактериологическое. Если это органика… Я уверен, что кто-нибудь скоро решиться взять пробу концентрата, чего не решились сделать мы. Если он не обладает психологической защитой и не нейтрализует любого. Идут же люди к нему с радостью.

– Я больше всего надеюсь на то, что он закончится. И больше всего меня сегодня порадовали славцы.

– Да-да! Они не арестовали нас, что мы лжём, а стали собираться в дорогу. Может быть, люди на самом деле лучше, чем мы о них думаем, и, освободившись от официальной диктатуры денег, станут впредь более разумными и сплочёнными.

– И полиция, убедившись, что связи с Ква нет, стала после телепередачи стремительно выезжать из города… Мой муж занялся сидельцами в СИЗО, безнадёжными больными, прикованными к постелям, и детьми из детских домов. Все три случая очень трудные. Я сейчас возьму на себя эвакуацию детей. Начальник аэровокзала Рафик Муратович обещал мне дать автобусы, прежде ходившие в Ква. Жаль, что вы, Алексей, покидаете нас!

– Знаете ли, я не самый умный, чтобы что-то особое мог сделать. Я не знаю вашего города. Дома я буду гораздо более востребован. Мой поезд ночью, я могу в течение дня быть полезен на Славском вокзале.

– Алексей, мы с вами чуть не забыли о том, что Вадим Олегович собирался сделать вам разрешение от железной дороги на ваш рыборазводный завод.

– Я не забыл. Если у меня будет такое разрешение, и всё получится, я учту ваши и Вадима Олеговича возможные интересы. Если мы все уцелеем.

* * *

Наша бабушка тридцать пять лет жизни прожила в голоде, вместе со всеми другими простыми людьми. Мы этого времени совсем не застали. А старики и родители не любили об этом рассказывать. Так, иногда, скупо. Бабушка – как они строили дамбу, и им давали за это по хвосту ржавой селедки, в то время, как Лама кишел рыбой; и как она умирала от голода с новорожденной дочерью, и ей с колхозного склада отпустили полстакана кукурузной муки, ведь муж её был не рядовой колхозник, а бригадир. И что она соседке дала ложечку сваренной кукурузной кашицы: «Соседка облизала ложечку, поблагодарила меня и ушла домой». Я уже помню, как бабушка нарезала для приходящих к ней иногда деревенских женщин хлебницу белого хлеба с верхом. Они молчали и смотрели большими глазами на этот хлеб и пили горяченный чай с молоком из фаянсовых блюдечек, ставя их на пальцы, и скупо брали хлеб и намазывали его маслом и вареньем. Хлеб появился, а рыбы не стало. Ее ловля почти всегда в наступившие времена была в запрете, но ведь в воде она не учтена, и всеми-правдами и неправдами людям удавалось её спроворить, а кому-то и продавать тайком. И вот, теперь на рыбу полный и жёсткий запрет, словно вода, что плещется так же широко и вольно, как раньше, теперь сухая.

Мы снова сели в Митину машину и поехали в сторону, противоположную от железной дороги, на ещё одну могилку, нашего дяди, он лежал отдельно в другом быстро растущем кладбищенском массиве с видом на высокие заводские трубы. Дядю было найти легче, по высокому лиственничному кресту, а всего таких крестов было три-четыре, не более. На крест садились голуби и вороны, он был в потёках помёта, время от времени смываемого холодными серыми дождями. На фотографии дядя был в смиренной чёрной скуфеечке и с большой седой бородищей. Это он не смог встретить нас в монастыре и не повёл в монастырскую трапезную, и мы тогда уехали искупаться да чего перекусить. Мы и ему положили ветку калины и цветок подсолнуха, постояли и поехали в Халук.

Погоду обещали солнечную, но в прогноз что-то не верилось. Пространство хмурилось и морщилось тучами, уносимыми и приносимыми ветром, как листаются серые страницы книг. Раньше холодный фронт приносил северо-западный ветер, теперь его дарует северо-восточный, по чьему-то замыслу тают и тают льды Ледовитого океана, климат становится сырым и сумрачным. Нам нравятся и сумрак, и печаль, несущие сосредоточенность мысли, но, когда едешь искупаться в Ламе, солнце не помешает, да и вообще, тепло нужно не только от тёплой одежды.

Мы проехали железнодорожную станцию с обслуживающей её деревушкой. Людей на станции работает всё меньше, всё меньше по числу вагонов пассажирские поезда, электричка, раньше ломившаяся от местного таёжного люда, добытчиков, ходит всё реже и реже, и более, чем пуста. Можно представить, что в избах здесь теперь живут в основном какие-нибудь осевшие поездные побродяги. Школы здесь и начальной никогда не бывало, а магазинчик, существовавший даже в войну, несколько раз закрывали, открывали – и теперь закрыли уже напрочь. За станцией заправка. Митя заправился на ней впрок, памятуя о том, как пять лет назад его брат на этом маршруте всё не мог заправить свой «фольксваген», чудом хватило бензина на обратный путь.

И вот мы снова мчимся, мчимся по федеральной трассе с обступающими её пустыми зелёными долинами, а потом сворачиваем налево и мчимся к Ламе, минуя старинные деревни, пашни и пастбища, когда-то староверческие и казачьи, а теперь, в отсутствии первых и вторых, всё более пустеющие. Нам не одиноко в этом просторе, потому что, именно простор с нами, его хочет душа, словно она сама огромна, а не мизерна, как нам говорят. Мы спешим и спешим, чистая мысль всегда выбирает скорость движения, а не деяние. Всё мимо, мимо, а почему мимо, когда и особой цели нет, кроме бесконечного бегства от всего? Мимо, мимо – ради бегства. Это Александр Блок писал:

Что было любимо – все мимо, мимо…
Впереди – неизвестность пути…

Мы проезжаем Ленгинск и Ресково, Шергино, Быково. Оставляем в стороне Удару и Хорашово, где пять лет назад Людмила Григорьевна угощала нас и отправила за рыбой «в Дубинино на Третью пристань», а там у всех были испуганные лица, потому что измельчала антитеза. Оставляем в стороне? Всюду, в любой ячейке общественного организма и быта неукоснительно действует принцип «разделяй и властвуй», и вот, мы больше не заезжаем к Людмиле Григорьевне, хотя и не в ссоре с ней. Ква, только город Ква этим распорядился, он так далёк, но навязывает свои указания всюду. Мы минуем Нкино и Дубинино, Мур и Улан. Какая сильная жизнь здесь кипела когда-то! пока не выпил людские соки телевизор. А если мы поедем обратно по другой дороге, нам встретятся бесчисленные сёла, чьи названия, как говорят, образованы от фамилий атаманов, сюда сосланных после восстаний. Встретятся ещё Дворец и Исток. Всё здесь бесконечно унижено политикой Ква и возвышено окружающим простором, пустотностью дао.

Мы мчимся мимо сваленных при расширении трассы вековых сосен, мчимся по своей земле, потому что нигде больше не родились, а только здесь. Вот, наконец, и Халук. После равнин и сосновых лесов мы, наконец, оказываемся среди колобродящих людей, строящихся дачных домов и улиц. Погода не радует, но оттого, что люди просто слоняются, просто лежат на пляже и совершают водные экскурсии, настроение поднимается само собой. Никто никому не вредит, не пишет законов и бумаг, не переливает из пустого в порожнее, тщательно скрывая то, что есть на самом деле; мы видим бесцельность, и только её, осязаем аромат воды и сосен и горного ветра, проникающего всюду. Как и в прошлый раз не обнаружив шлагбаума, о котором нам говорили, мы съезжаем на пляжный песок. Люди в основном ждут, когда распогодится, они городские, их радует одна перемена места. К нам подходит капитан катера в белой рубашке с золотистыми погончиками и белой фуражке с кокардой-якорем и предлагает прокатиться. «Недорого, – говорит он, – пятьсот рублей за полчаса с каждого». «Ага, – прокатимся», – киваем мы. А потом: «Мы подождём, когда поднимется туман. Что же увидишь при таком тумане?». А что надо увидеть? Воду и небо? Да, и ещё солнце.

Ева расстилает на песке серый клетчатый плед, очень уютный, тёплый и мягкий, ложится на него и читает электронную книгу. Митя уходит посмотреть стоящие на причале судёнышки, объятые туманом. С одного из них сходит на берег цветастая группа прокатившихся горожан. Это, как и всё остальное, кажется таким значительным. Почему? Может быть, туман и сам воздух, и сама вода здесь разумны и понимают людей, – что им тоже хочется быть водой, и солнцем, и светом, стать частицами всепонимающего целого, а не стадом абы как и неизвестно для чего.

Я одна на всём людном берегу снимаю верхнюю одежду и бросаюсь в холоднейшую воду. У меня много врагов, надо закаляться, быть сильнее их. Когда из такой воды выбираешься, то воздух кажется тёплым. И всё-всё хорошо, не боятся же такой воды птицы чайки! Но чуть мёрзнут руки, не ноги, а именно руки, потому что они не трудовые, они слабее ног, вечно пребывающих в пути. На любого человека взгляните, и вы увидите, что руки – не ноги.

– Давайте съездим, поедим! – говорит Митя. А в прошлый раз, пять лет назад он долго купался и заплыл далеко-далеко. Числа месяца были те же самые. Было так же холодно, но тумана такого, лишающего видимости, не было. Вы помните: мы тогда купались, Коля лежал на песке и читал древнего старика Лескова с его богатейшей лексикой, а потом мы поехали в позную «Самовар» есть позы, а Митя съел полкилограмма купленного дорогой деревенских творога с жирной сметаной и угощал этой едой с тарелки Арину. Кажется, его тогда звали не Митя. Книге всё равно, какие имена.

* * *

Сказав: «Если мы все уцелеем», Алексей Кудесов сам не понял, понимает ли он то, что говорит. Волнения внутри не было. Или было? Пробы воздуха были взяты железнодорожниками несколько часов назад, они не показали содержания каких-либо неизвестных примесей, предположительно влияющих на человеческую психику иначе, чем примеси повседневные. Алексей не ощущал ни угнетения, ни расстройства. Он прислушивался к себе, потому что вся информация о случившемся и происходящем была внутри него, а снаружи будто ничего особенного не происходило. Так же светило солнце и негромко переговаривались между собой люди, спешил транспорт. Хотя – вечер ещё не наступил, а везде закрылись киоски мороженого и прессы, опустили жалюзи небольшие магазинчики и почтовые отделения, арендующие первые этажи зданий, выключился большой фонтан, родители стали забирать детей из школ и детских садов; без звонарей, не уставая, зазвонили колокола храмов, подключённые к электронике. Пожалуй, только это последнее привносило больше всего новизны в происходящее. Алексей подумал, что завтра в городе останутся те, кто пожелают поживиться чем-нибудь, и будут поглощены кремом. Это кулинарное слово в отношении драматических событий вдруг вызвало у Алексея невольную улыбку, так, что он подумал: ему лучше будет, если он будет именовать это явление исключительно «КЦ», с «кремом» лучше расстаться. Но больше всего он задумался не над тем, как не потерять стержень и не стать нечаянной жертвой концентрата, а над тем, что люди и учреждения стали действовать самостоятельно, не получая инструкций и указаний, словно были один организм.