Мир Гаора. Начало. 1 книга

Он невольно рассмеялся. Как раз здесь у него полный порядок.

– Нет, он нас в личное свободное время пускает, обещал водный рикошет показать.

– Дело, – кивнул Сержант. – Слышал я о таком. Ладно, беги, а то опоздаешь. А выпуск… Придёшь потом, расскажешь, – и подмигнул ему, – когда проспишься…

…Он так и сделал. А что Сержант сказал: «твой отец», а не «мой брат» тогда как-то прошло мимо сознания. Это был третий раз. Да нет, тот, первый, потом после летних лагерей, перед выпускным курсом, этот не в счет, в третий раз после выпуска, а в четвёртый, когда ему дали отпуск перед отправкой в Чёрное Ущелье. Конечно, им не сказали, куда их отправят, но и так было ясно. Такие послабления и вольности только у смертников: из Чёрного Ущелья мало кто возвращался живым, а целым ни один…

…Его направили в девятый корпус. К лежачим. Сержант, какой-то маленький, ссохшийся, в седой редкой щетине, морщинистая тонкая шея жалко, как у новобранца, торчала из широкого ворота больничной рубахи. Он бы не узнал его, если бы медсестра, встретившая его у входа в корпус, строго проверившая его пропуск, но охотно позволившая ему подшлёпнуть себя по упруго торчащему из-под халата задику, пока они шли по коридору, не провозгласила от порога.

– Яшен Юрд, к тебе!

На «ты» и без звания. Палата на двенадцать коек, и он сразу увидел, как на третьей во втором ряду зашевелилось, высвобождая из-под одеяла руки… это Сержант?! Но он сразу справился с собой и лицом, шлепком развернул хихикнувшую медсестру к двери, взял стоявшую у стены табуретку, подошёл и сел. Сержант смотрел на него слезящимися глазами и улыбался беззубым ртом.

– Здравствуй, – сказал он. – Это я.

– Вижу, не слепой ещё, – ответил Сержант. – Получил ещё нашивку?

– Получил, – кивнул он.

– А за что сняли?

– Не тому морду набил.

– И снова дали?

– Дали, – кивнул он, недоумевая, откуда Сержант всё знает. – Это тебе отец рассказал?

– Я сам вижу, – Сержант приподнял чуть подрагивающую руку, указывая на его воротник. – Пришил, спорол и снова пришил. А отец твой не приходил, нет…

…И снова «твой отец», а не «мой брат». И снова он не понял. И сейчас не понимает, а вспомнил и почувствовал: неспроста. Но тогда не задумался, и сейчас не до этого…

…– Давно?

– Ни разу.

Сержант сказал это так спокойно, что он на миг растерялся.

– К нам никто не приходит, – вдруг сказал лежавший на соседней кровати старик, до жути похожий на Сержанта, – мы никому не нужны.

– А ко мне пришли, – возразил Сержант.

– Ему просто больше не к кому идти, – возразил старик. – Смотри и запоминай, молодой. Если не погибнешь в бою, умрёшь здесь.

– Тьфу на тебя! – Сержант даже попытался плюнуть в сторону соседа. – Не слушай его. Ты куда теперь?

– Куда прикажут, – отшутился он. – Вот, я конфет принёс. Они мягкие.

Сержант ухмыльнулся.

– Под подушку положи. На проходной сколько отсыпал?

Он подмигнул в ответ.

– Обошлось.

– Не оставит тебя отец в городе? – тихо спросил Сержант. – Можно же в учебку пристроить. Ты ж через бои уже прошёл, аттестат хороший, я помню. А то и в свою охрану мог взять.

Он молча мотнул в ответ головой.

– Куда всё-таки? – совсем тихо спросил Сержант. – Неужто…

– Нам водку в пайке выдают, – так же тихо ответил он, – строевой, считай, что, нет, и увольнительная свободно, девок прямо в казарму приводим.

– И ничего?

– Ничего, – угрюмо кивнул он.

– Значит, туда, – вздохнул Сержант и закрыл глаза, полежал так, с сочащимися из-под ресниц слезами.

Он молчал, сидя рядом. В палате слабо стонали, кряхтели, шуршали чем-то.

– Ты аккуратнее, – попросил, не открывая глаз, Сержант, – по дури не лезь.

– Не буду, – кивнул он.

– Я помню, как привезли тебя. Грязный был, тощий.

– Я и сейчас не жирный, – попытался он пошутить.

– Я помню, – продолжал своё Сержант, – а я поглядел, ну, думаю, в этом кровь наша, нашего он рода. Ты выживи. Самое главное на войне не победить, а выжить. Кто выжил, тот и победил…

…Кто выжил, тот и победил. Попробуем, по-твоему, Сержант. Свет гаснет, ночь ему устраивают, а поесть перед темнотой не дали. На кого-то это, может, и действует, а на него… Постараемся, чтоб не подействовало.

А после дембеля он к Сержанту на кладбище пришел. Армейское кладбище там же, при госпитале-интернате. Зелёное поле, аккуратные ряды гипсовых, под камень, табличек. Звание, имя, фамилия, год рождения, год смерти. Таблички стоят так тесно, даже вплотную, что понятно: под ними не саркофаги, а простые урны с пеплом, а то и вовсе ничего. Уборщик показал ему нужный ряд… Уборщик… спутанные волосы падают на лоб, между прядями просвечивает синий кружок над переносицей, неровная щетина на подбородке и щеках, в растянутый ворот старого свитера под оранжевым полукомбинезоном виден ошейник… Раб. Ошибся ты, старик на соседней койке, не лежать мне в этом лазарете-интернате и на этом кладбище. Где рабов хоронят, и хоронят ли вообще, никто не знает. А кто знает, то не говорит…

…На столе вперемешку переполненная пепельница, чашки и кружки из-под чая и кофе, тарелки с бутербродами и вяленой рыбой, пивные бутылки, растерзанные на отдельные листы газеты, исчерканные листы рукописей.

– Пойми, суть не в том, чтобы отыскать жареное! Даже горячее. Как кто-то кому-то набил морду в фешенебельном кабаке! Или с кем спит очередная пассия очередной высокопоставленной сволочи!

– Кервин!

– Извини, Мийра, но…

– Но дети слышат.

– Детям пора спать. Гаор, понимаешь, есть вещи, о которых все знают, или догадываются, но о которых не говорят. Вот это вытащить на свет, обнародовать…

– И пойти по политической статье?