– И водку, и вино, и коньяк, и коктейли разные, – рассмеялся Эркин.
– А самое вкусное что? – заинтересовалась Алиса.
– Чай, – сразу ответил Эркин.
Он так убеждённо это сказал, а Алиса так серьёзно с ним согласилась, что Женя рассмеялась и долго не могла остановиться. И Эркин смеялся, и Алиса. Такого весёлого ужина у них ещё вообще не было.
Салями Алисе не понравилась.
– Жжётся, – заявила она. – Мам, поменяй мне жгучку.
– Ладно, – согласилась Женя, – давай меняться. Держи с рыбой. Эркин, а тебе как?
– Мне нравится, – он подмигнул Жене. – Меняться не буду.
Потом пили чай со сладким. Женя положила каждому всего понемножку.
– А этого я никогда не ел, – сразу сказал Эркин, увидев коробочку с «пьяной вишней». – Даже не видел.
– Возьми ещё, – предложила Женя.
Он мотнул головой.
– Всё сразу съесть, что на потом останется?
Алиса допила чай, явно через силу затолкала в рот остаток своего печенья и слезла со стула.
– Вы как хотите, а я спать пойду.
– Ну и умница, – Женя встала, собирая посуду. Посмотрела на Эркина. Он кивнул, и Женя оставила на столе две чашки. Свою и его, а остальное унесла на кухню.
Эркин встал и подошёл к кровати. Как же с ковром-то сделать? С Андреем посоветоваться, что ли? Может, он вспомнит, как у них дома было. Не прибивать же, в самом деле, к стене.
– Ты что, Эркин? – Женя уложила Алису и подошла к нему.
– Смотрю, как ковёр повесить, – сразу ответил Эркин. – Думаю… с Андреем посоветоваться.
– Конечно, – кивнула Женя. – Ещё чаю, да?
– Для разговора, – улыбнулся он.
– Как всегда, – ответила улыбкой Женя.
Они снова сели к столу, и Женя налила себе и ему чаю.
– А знаешь, – Эркин с наслаждением отпил, – там, ну, где мы были, чай совсем никто не пьёт. Только кофе.
– А тебе кофе нравится?
– Чай лучше, – и совсем тихо: – Лучше всего.
– А раньше, – Женя с удовольствием смотрела, как он пьёт, – ну, до Освобождения, ты чай пробовал?
– Не-а, – помотал он головой. – Только здесь. Завтра мы на станцию пойдём.
– Значит, удачно прошло у вас сегодня? Ну, с пропиской?
– Да. Нас помнят. Вожаки и вообще… основные все уцелели. Я-то чего боялся, что на День Империи побили их, но обошлось.
– Обошлось? – Женя зябко передёрнула плечами. – Ты не представляешь, что здесь было.
– А что? – его лицо стало встревоженным. – Тебя… коснулось?
– Стороной, – она попыталась улыбнуться, но воспоминание было слишком страшным.
– Расскажи, Женя, – его голос стал необычно твёрдым, даже жёстким. – Я должен знать. Кто тебя… посмел?
– Да не меня, что ты. Меня, видишь ли, защищали. А парня этого… мулата…
– Расскажи, – повторил Эркин.
Она не могла, не решалась начать, и тогда он взял её за руки.
– Я здесь, я с тобой. Не бойся, Женя, расскажи мне.
И Женя подчинилась его силе, стала рассказывать. Сбиваясь, путаясь и с трудом удерживая слёзы. Он слушал, не перебивая, ни о чём не спрашивая, и только лицо у него потемнело, да сошлись на переносице брови. А когда она закончила, тихо сказал:
– Вот, значит, как они думали. Ну… ну… – он сдержал себя, не выругался вслух. – Не повезло парню.
– Почему, Эркин? Он же… остался жив. Остальных забили.
– Никто не знает, что русские делают с нами, Женя. Говорят… analysis, – сказал он по-английски. – Это – хуже смерти. Это очень… долгая смерть, Женя.
Она смотрела на него расширенными глазами, и он заставил себя улыбнуться.
– Я испортил вечер, Женя, так?
Она молча покачала головой. Эркин встал и поднял её, прижал к себе.
– Я здесь, Женя, я живой.
Она, всхлипнув, обняла его.
– Я здесь, – повторил он.
– Я боялась за тебя, – всхлипывала Женя. – Так боялась.
Эркин молча прижимал её к себе, покачивал, пока она не успокоилась, и тогда поцеловал. В глаза, щёки, углы рта, снова в щёки. И наконец её губы ответили ему, а глаза заблестели.