Прошлое никогда не проходит

– Девушка пойдет с рюкзаком, а я рядом налегке, так? Не волнуйся, Женька, погибать буду, а рюкзак спасу.

– Болтун!

– Кроме того, там уже лежит ценнейший подарок тебе на день рождения. Пожалуйста, возьми его в поле, и, когда будете отмечать, вспомни меня добрым словом, я почувствую это, и моя жизнь станет немножко лучше.

Женя тут же влезла в рюкзак, висевший на плече у Гриши, и увидела там бутылку коктебельской мадеры. Она радостно всплеснула руками и с восторженной благодарностью чмокнула его в щечку:

– И когда ты только успел положить её в рюкзак! Я и не заметила… Какой же ты всё-таки хитрый еврей, Гриша! И очень внимательный, большое спасибо, в Москве её не купишь, да и в Крыму не везде. Знаешь, давай сначала зайдём в наш любимый меншиковский храм, не возражаешь?

Они вышли с бульвара, пересекли трамвайную линию и зашагали неторопливо по пустынному переулочку, и тут Женя заметила, как какой-то человек следует за ними, а ведь у неё в рюкзаке все полевые деньги. Она замедлила шаг, затем вообще стала еле передвигать ноги, человек также пошёл медленнее, и, в конце концов, вынужденно приблизился к ним, Женя тут же резко развернулась в его сторону, повернув и Гришу, которого крепко держала под руку. Они чуть не столкнулись с этим типом лицом к лицу. Увлечённый только девушкой, Гриша удивленно посмотрел на неё и вскрикнул:

– Ты что?

– Да ничего, просто хочу пропустить этого молодого человека.

И она пристально и с вызовом посмотрела на прохожего, внимательно рассматривая его смущенное лицо. Парню ничего не оставалось, как пройти мимо них. Женя смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, и только затем вошла в храм, покрыв свою белокурую головку пёстрым шарфиком, красовавшимся ранее у неё на груди. Службы еще не было, свет в почти пустой церкви был частично притушен. Они купили по свечке и поставили их у иконы Николая Угодника, покровителя путешественников, постояли немножко под куполом храма у иконостаса, помолились и тихо вышли, на пороге остановились и ещё раз перекрестились перед надвратной иконой Спасителя. Попросив Гришу подождать её, Женя вернулась в храм, и через минуту вышла и протянула ему маленькую дорожную иконку с Николаем Чудотворцем. Внимательно оглядевшись по сторонам, она подхватила Гришу под руку и они зашагали к кафе-«стекляшке», стоявшему на берегу Чистых прудах, прошли его насквозь, и вышли на почти пустую веранду. Уютно устроившись за одним из столиков, они стали рассматривать пары белых и чёрных лебедей, плавно рассекающих воду. Гриша хотел было спросить Женю, что на неё нашло: опять в шпионов играет, как в детстве, но тут подошёл официант, и он сделал заказ: Гриша прекрасно знал вкус своей спутницы, а она не возражала. На столе появилась любимая Женей бутылка хереса, которую официант ловко раскрыл и наполнил им высокие бокалы, и тарелка с кусочками элитных сыров. Завязалась неторопливая беседа.

Покручивая ножку бокала с вином, Гриша рассказал, что уезжает с Виктором в Бостон, где первоначально будет работать на него, ведь это Пасикиса пригласили в университете. Пока поедут временно, а там видно будет.

– Понятно, я так и думала, только ничто не бывает так постоянно, как временное. Будешь делать этой крысе деньги и научное имя, а он тебе – отстегивать понемножку, чтобы с голоду не помер.

– Не преувеличивай. Вот если бы ты поехала с нами…

– Нет у меня ни желания, ни возможностей, ни связей, ни еврейской крови. Так что не надо зря болтать.

– Ну, у меня тоже не такие возможности, как у Пасикиса, но попробовать хочется, без него вообще бы ничего не удалось.

– А ты уверен, что с ним удастся? Он тебя с потрохами продаст, и не один раз, поверь мне.

Гриша вздохнул, отвёл глаза в сторону, а потом тихо произнёс:

– Мы с тобой давно не болтали по душам, Женечка. Ты ничего не знаешь, но, увы, во многом права. Я действительно в западне. Моя благоверная назанимала у Виктора денег, ведь она его племянница, а я должен отдавать неизвестно из чего. Они давно меня доставали, требуя, чтобы я поехал с ним в Бостон. Кандидатская для меня теперь вообще недоступна, ведь он включил мою работу в свою докторскую диссертацию, и теперь мне не с чем защищаться. А новый материал, сама понимаешь, сейчас не соберёшь.

– Вот сволочь! Ведь он и так мог использовать его в своей работе после твоей защиты, и это было бы ему только в плюс. Мол, подготовил учёного.

– В его докторской из оригинального материала только и есть, что мои разработки и подсчёты, остальное – общие слова да выводы на основе опять-таки моей же работы.

– Аааа, вот почему он как-то «втихую» в Казани защищался… Здесь бы это не прошла.

– В Казани у него какая-то мощная лапа, вот он туда и рванул. Жень, знаешь, Пасикис заявил, что Изя мне не родной отец, и у меня без него не будет возможности уехать по еврейским каналам.

– Глупость какая! Откуда он это знает? Я, например, никогда не слышала ничего подобного, а ведь наши родители дружили много лет. Кстати, хочешь, спрошу у них?

– Не надо, для меня он в любом случае был отцом, да и фамилию я его ношу. Если бы они не погибли, всё было бы иначе.

Гриша немножко помолчал, а потом добавил:

– Знаешь, а родители отца нас с мамой не признавали, может, потому, что я действительно им не родной? Собственно, они и до сих пор не хотят меня знать. Не странно ли?

– Может, потому, что у них национальность по матери?

– Вот и я так думал раньше, только я-то здесь причём? Какой-никакой, внук, всё-таки. Ну, а если, только мамин сын, а им чужой, всё становится на место… После внезапной гибели родителей, Виктор Пасикис предложил мне ехать на практику в Одессу, в его бывшую лабораторию морской геофизики. Мол, и деньги получать будешь, и сразу в специальность по-взрослому погрузишься. Кто от такого откажется!? Он тогда только появился у нас в институте и стал курировать нашу группу. Пасикис вроде бы так проникся ко мне, даже к себе домой неизвестно зачем таскал, а уж после гибели родителей окружил немыслимой заботой. В Одессе он меня и сосватал со своей племянницей, Соней.

– Да, я помню эту гнусную историю!

Официант принёс большое блюдо с греческим салатом и 2 тарелочки с золотистой, аппетитно запечённой на гриле форелью, но они так и не приступили к пиршеству, и Гриша продолжил свой невесёлый рассказ.

– А потом она забеременела, если честно, меня лишь однажды сунули к ней в постель, заявив, будто бы какому-то там из их родственников негде ночевать, и я должен освободить на одну ночь свою кровать, а она уж расстаралась. Не хочу хаять Соню, но любовью у нас и не пахло ни с моей, ни с её стороны – у неё был местный парень, свадебный фотограф, небезызвестный тебе Лёвка. Да только родня решила, что ей нужно жить в Москве. Ребёнок родился через 12 месяцев после моего отъезда, и прямо таки точная копия её дружка. Лёвка теперь практически живёт в Москве и постоянно ошивается у нас, а я вроде как им мешаю в собственной квартире. Так что, увы, ты права: мою голову будет использовать Виктор, а деньги и дом – его племянница с хахалем. И всем хорошо, ну, а я не в счёт. Мне не вырваться от них, Женька.

– Что же ты молчал раньше? А ведь я тогда отговаривала тебя жениться, помнишь?

– Дурак, а потом уже и деваться некуда. Ты в то время была увлечена студенческой жизнью и своей дежурной влюбленностью, у меня как-то и язык не поворачивался грузить тебя своими бедами. Да ты ешь, Женечка, а то всё остынет. Вижу, только порчу тебе аппетит и настроение.

У Жени в глазах стояли слёзы, которые она попыталась скрыть, глядя в сторону. Они молча потягивали херес, не глядя друг на друга. Наконец, она решительно сказала:

– Нет, так нельзя, что же ты себя на закланье обрекаешь!? Плюнь на всё, и поедем с нами в поле! Пусть Пасикис сам со своей племянницей и работой разбирается, ты на него достаточно повкалывал, – Гриша в ответ грустно покачал головой:

– Не могу, сама знаешь, нужны билеты, командировка, разрешение в погранзону, наконец, согласие Виктора, которое он ни за что на свете не даст.

– Я могу тебя взять, у меня есть ещё одна рабочая единица для местных. Правда, без дороги, но это не страшно, найдём выход. А Пасикис твой теперь ведь уволился, какое ещё согласие?

– Нет, это я уволился, а он по приглашению едет, и здесь на полставки остаётся… Ничего, Женечка, я освобожусь из-под их ига, обещаю тебе, в Америке мне это даже проще, чем здесь, по крайней мере, там хотя бы Соньки не будет.

– Ты, Гриш, извини, что была резка с тобой. Я никогда не верила и не верю твоему шефу, недаром в институте его прозвали удавом, а по мне, так типичная крыса. И потом, мне больно терять тебя. Вот мы с тобой вроде бы и не виделись толком в последнее время, а всё-таки я знаю, что ты где-то рядом, и жить становится легче и веселее, хоть и не допускают к тебе твои сторожевые псы, дома Сонька, а в институте Пасюк. А теперь мы теряем друг друга навсегда, и от этой встречи только больней становится…

Гришины глаза загорелись благодарностью и теплом, он взял Женину руку и ласково сказал:

– Чтобы ни случилось, ты навсегда останешься для меня единственной, запомни, Женька. Там я не останусь, клянусь, а уж коли удастся вдруг хорошо устроиться, постараюсь вытянуть и тебя, хоть на время.

– Да нет, Гриша, это нереально, сам понимаешь, ведь у меня дочка. Да и не вернёшься ты, я почти уверена.

– Ну не раб же я, в самом деле!

Она ничего не ответила, лишь грустно покачала головой. Немножко помолчав, Гриша спросил:

– Ну, а ты-то хоть, счастлива? У вас был такой бурный красивый роман! А последнее время мне кажется, что что-то не так, уж больно ты домой не торопишься, даже 8 марта я вас вдвоем с Алёнкой на бульваре встретил.

– Всё хорошо, ведь у меня есть очаровательная дочка, любимая работа, эх, если бы за неё ещё платили бы, как в советские времена.

– Ну, а его-то ты любишь?

– Пока ещё люблю, но он всё делает, чтобы это прошло. Только, ради Бога, не расспрашивай, и так тошно! Знаешь, не люблю я неприятностями делиться, впрочем, как и ты, и, возможно, это наша с тобой ошибка: многое можно было бы избежать, будь мы пооткровеннее…

– А знаешь, что тебе все завидуют? Думают, самая счастливая, ведь ты у нас всегда такая весёлая, как птичка, красивая и нарядная, и муж дипломат, разъезжает по загранкам.

– Ну и зря, у них сейчас тоже не мёд. Если хочешь быть счастливым, будь им, как говорит мой любимый Козьма Прутков, вот я и стараюсь, насколько получается. Демонстрировать свои страдания – показуха и распущенность, да это лишь усугубляет боль. А ты, Гриш, извини меня, дуру, я ведь ничего не знала и тоже думала, что у тебя всё в ажуре, вечно ты с этой крысой Пасюк носишься, и не подойдёшь к тебе.

– Это верно, он меня на шаг не отпускает, ещё и Сонька проходу не даёт, днём нагуляется, а вечером изводит слежкой. Ни друзей, ни родственников ко мне не допускает, всех отвадила. По телефону, и то не даёт поговорить, сразу истерики закатывает.