Редукция состояния

Редукция состояния
Тёма Шумов

Михаил Кокоричев, автор популярного книжного цикла, проснувшись в гостинице, обнаруживает в постели незнакомую блондинку. Женщина утверждает, что она его жена. Однако Михаил не верит ей и опасается, что с его настоящей супругой произошло несчастье.

Тёма Шумов

Редукция состояния

1

В очередной раз открыв глаза, Михаил долго смотрит на синеву по другую сторону балконной двери. Утро еще только началось, а солнце уже жарит нещадно. Ноздри щекочет запах прелых водорослей и сухой травы. От его плавок и купальника Светланы, висящих на перекладине балкона, поднимается еле заметное марево. Слышно, как в ресторане на первом этаже персонал двигает столы у бассейна. Неразборчивая речь сменяется смехом.

Кошмар, в котором Михаил убегал от преследовавших его бесплотных теней, распадается на фрагменты и стремительно тускнеет. В остающуюся после сна звенящую пустоту возвращаются воспоминания о прожитом дне – автобус с пыльными розовыми занавесками на окнах, горное озеро с холодной водой, плато, покрытое высокими вертикально стоящими камнями. Еще остается тревожное послевкусие: плотное и вяжущее. Кажется, оно лишь усиливается, превращаясь в смутное беспокойство совсем неуместное под яркой голубизной безоблачного неба.

Сколько же сейчас времени, думает он, следя за белой точкой – яхтой, застывшей у самого горизонта. Часов шесть? Семь? Точно не больше. Протягивает руку и берет лежащий на прикроватной тумбочке телефон.

Так и есть. Угадал. Почти половина седьмого.

Впереди достаточно времени, и его можно ни с кем не делить. Посвятить только себе и потратить на работу даже в свой законный отпуск. Такой сомнительной привилегией – работать в любом месте, воспользовавшись любой свободной минутой – обладают лишь две профессии: физик-теоретик и писатель. Для этого им достаточно лишь клочка бумаги и огрызка карандаша.

Михаил осторожно снимает с плеча руку жены. Она с головой укрыта одеялом, из-под которого торчит пышущее жаром колено. В отличие от Михаила, всегда остывающего под утро, Светлана с приближением рассвета, наоборот, разогревается. И это одно, и самое незначительное, из сотен (если не тысяч) различий в их характерах и темпераментах.

Вечером того дня, когда они устроили похороны Ланы Пилчер, Евгений Русин заметил: тот факт, что Михаил и Светлана живут вместе уже больше десяти лет, является прекрасным подтверждением существования дуальных психотипов. Вытянув ноги к камину, где догорали последние поленья, и держа перед собой полупустой стакан с виски, в котором уже практически растворились кубики льда, Евгений наставил на него свой палец и продолжил:

– Следующая твоя книга должна быть обязательно посвящена жене, которая терпела твои закидоны все эти годы. Книга должна быть настоящей, взрослой и продуманной, без заигрываний с публикой и потакания ее прихотям. Но в то же время, упаси тебя боже, впасть в иную крайность: выдать бессвязный и заумный бред, который так нравится некоторым критикам.

Он приподнял руку, сжимающую стакан.

– Сегодня мы не только хороним Лану Пилчер и ее престарелую мамашу Розамунду Самерлав (пусть земля им будет пухом), но и приветствуем возвращение Михаила Кокоричева. Отчасти мне жаль ушедших от нас дам, в конце концов, я в некотором смысле для них крестный папа. Однако всему свое время. Даже хорошая шутка может навязнуть на зубах. С возвращением Миша! Ле Руа э морт! Вив ле Руа!

Планшет стоит на низеньком столике. Рядом две пустые чашки. На дне застыли кофейные разводы. Если вчера, вернувшись с экскурсии, они перед сном пили кофе, неудивительно, что ему всю ночь снились кошмары.

В некотором замешательстве Михаил убирает с клавиатуры коробку из-под конфет, вскрытую и заполненную скомканными обертками. Он не может решить, что его поражает больше: то, что они за вечер съели целую упаковку, или то, что он не помнит, как это произошло.

Михаил пересаживается на диван. Открывает текстовый редактор и, перечитывая написанное ранее, в определенный момент решает воспользоваться блокнотом. Впоследствии по сделанной в нем заметке он в очередной раз поправит и дополнит текст.

Михаил всегда писал таким итерационным способом. Ему, конечно, были знакомы авторы, которые за месяц могли выдать готовую книгу, работая без плана и никогда не возвращаясь к уже написанному. Однако самым удивительным для него было не то, как они писали, а то, что находилось достаточно большое число людей, которые потом читали и расхваливали книгу, где в кустах автор умудрялся спрятать не только рояль, но и целый симфонический оркестр.

Он же мог потратить несколько месяцев, досконально, в мельчайших подробностях расписывая поглавный план, разворачивая все сюжетные линии по методу «снежинки», но затем, сев писать, в один отнюдь не прекрасный момент неизменно обнаруживал – весь план разваливается и летит в мусорное ведро. Разросшаяся, ветвистая, лелеемая им снежинка трещит и погребает под собой фабулу произведения. Например, потому что один из незначительных и второстепенных героев вдруг говорит совсем не то, что было задумано Михаилом. И сказать иное герой просто не в состоянии, поскольку неожиданно обретает свой голос. Герои всегда были для него как собственные дети. С каждой новой главой они взрослели и учились, проживая придуманную для них Михаилом жизнь. Но неизменно наступал момент, когда они, как и настоящие дети, вырастали из детской обуви и, превратившись в подростков, говорили свое первое «нет» их Создателю.

Блокнот лежит на краю стола. На последней исписанной странице лишь одна единственная фраза. Незнакомый убористый почерк. Ровные ряды крохотных букв. У «д» пафосный хвостик, «з» похожа на сидящего на ветке павлина. Фраза повторяется десятки раз: Правда в том, что нет не только согнутой ложки, нет ни того, кто ее согнул, ни того, кто за этим наблюдает.

Легкое дуновение, доносящееся сквозь приоткрытую дверь балкона, становится похоже на горячий шершавый язык собаки. Оно лижет шею и дышит под ухо. Михаил смахивает капли пота. День обещает быть жарким. Внизу, у бассейна, персонал гостиницы гремит посудой. Жаркий воздух наполняют дразнящие запахи кофе и жареной колбасы.

– Свет. – Он выключает планшет. – Может спустимся в ресторан?

Светлана бормочет во сне и еще сильнее натягивает на голову одеяло. Из-под него показываются ноги, и Михаил удивляется тому, насколько идеально она загорела. Это несколько неожиданно. Обычно загар брал ее бледную кожу с огромным трудом. Она даже шутила, что у нее на юге есть два состояния – зеленое и красное.

Пара пяточек трется друг о друга. Стройные идеальные ножки, смуглая гладкая кожа, лодыжка именно такого размера, чтобы ее легко мог обхватить любящий мужчина.

– Милая, – обращается он к жене, и та отвечает нечленораздельным мычанием.

Звуки, до этого наполнявшие утро, отдаляются, сливаясь с тихим шелестом моря, превращаются в пульсирующий и невнятный гул. Его будто накрыла волна, и неумолимое отбойное течение отнесло его от берега. Над ним многометровая толща воды и неясные размытые образы.

– Где твой шрам?

В прошлом году в крохотной речушке, что стремительным потоком несла студеную воду среди сопок на Кекурском мысе жена ободрала пятку об острый край раскрошившегося камня. Рана заживала долго, а позже на ее месте остался длинный багровый рубец. В то же время пятки, высунувшиеся из-под одеяла, совершенны. Ровные, без мозолей, натоптышей и мелких сосудистых сеток. Это пятки младенца, а не пятки его жены – любительницы походов и приключений.

Вновь возвращается беспокойство, оставшееся от пережитого во сне кошмара. Похожее на зудящий комариный укус, оно ждало, когда на него обратят внимание, и теперь назойливо требует большего – провести по нему пальцем, ковырнуть ногтем или лезвием бритвы, – и обещая мгновенное облегчение.

Михаил неожиданно для себя понимает, что не может с уверенностью сказать, спит ли он или уже проснулся. Щиплет предплечье, с удовлетворением отмечая, как боль проясняет сознание. Два вдавленных полумесяца медленно багровеют, превращаясь в скобки, между которых заключена какая-то тайна.

Призрачное дуновение, приносившее в гостиничный номер запахи моря, плавящегося асфальта и кофе – жаркое дыхание лета, крепкими удушающими объятиями выдавливавшее из тела капли пота – стихает, словно кто-то невидимый отвел от него пылающую руку. А в следующий момент уже другие – ледяные – пальцы игриво гладят лицо, дают легкую пощечину и взъерошивают короткостриженые волосы на затылке.

Когда Михаил был ребенком, страшные сны вроде пережитого ночью, снились ему часто. Просыпаясь, он больше всего боялся, что ночной кошмар каким-то образом сможет преодолеть границы сна и вторгнуться в уютную, безопасную реальность, где все просто и понятно, где светит солнце, где есть любящая мать и всегда готовый прийти на помощь отец.

Несколько раз бывало так: ему кажется, что он проснулся, он встает с кровати, надевает тапочки и, протирая слипшиеся глаза, бредет на кухню, ожидая встретить на ней родителей. Но их нет ни там, ни в спальне, ни где-либо еще в квартире. Первоначальный интерес сменяется удивлением, удивление превращается в страх, и по монолитным стенам реальности, до этого выглядевшим устойчивыми и надежными, бегут первые ломаные линии трещин. Их сеть разрастается, стены крошатся, осыпаются, и на мальчика вновь набрасываются чудовища, преследовавшие его в сновидении.

Он подходит к кровати и замирает, вытянув руку. Стоит, не решаясь сдернуть одеяло с женщины, скрывающейся под ним.

Михаил вдыхает, но его грудь остается пустой. Воздух пресен и выхолощен. Ароматы специй, яичницы и кофе, доносившиеся из ресторана, запахи сухой травы и выброшенных на побережье водорослей – они выцвели и поблекли.

– Кто вы? – спрашивает он, но холодные объятия сжимают грудь, голос срывается, и он лишь жалобно сипит.

Над подушкой бабочкой вспархивает кисть с разноцветными ногтями. Следом показывается золотистый локон. Звучит томный сонный голос:

– Дорогой, что уже надо вставать? Давай еще чуть поваляемся? Что ты каждый день спозаранку гонишь меня на завтрак, будто никогда в жизни не ел ничего вкуснее пережаренных яиц и дешевых сосисок?

Край одеяла отгибается. На него смотрят два бирюзовых глаза. Загорелая блондинка, которую он раньше никогда не встречал, протягивает к нему руку и манит.

– Иди ко мне, мой тигренок. Твоя львица хочет откусить кусочек от твоего ушка? Ты же не будешь против?

У нее грудной, спокойный голос, от которого по рукам бегут мурашки, безупречное лицо, тонкие темные брови, в меру пухлые губы. Она полная противоположность его жены, невысокой шатенки.

– Кто вы? – Михаил пятится к балконной двери. – Что вы делаете в моем номере?

– Любимый, – по лицу блондинки пробегает тень. Ее губки сжимаются.

Она встает, и Михаил отворачивается. На ней никакой одежды, но кажется она нисколько не стесняется своей наготы.

– У тебя все хорошо? – Она направляется к нему, и он в панике выставляет перед собой ладонь.

– Стой! Больше ни шагу! Куда ты дела мою жену?

– Тигренок, – женщина вздыхает. – Что опять началось, да? Ты пил вчера свои таблетки?

– Какие таблетки! – Он пытается кричать, но он слишком сбит с толку и обескуражен чтобы злиться. – О чем вы, дамочка? Что здесь происходит? Где моя жена?!

– Так вот она, – блондинка откидывает с лица длинные волнистые волосы. – Стоит перед тобой. Я твоя жена. Любимый, давай…