Солнце, луна и хлебное поле

– Но почему?!

– Так все же подстроено, если кто и попадает под подозрение, это люди Чомбэ и Хихоны. Что, разве не так? Порешили бы тебя, а сами бы спокойно разгуливали.

У меня душа ушла в пятки. Боже мой, как же я это упустил? А ведь я был уверен, они хотят увезти меня с собой, чтобы убедить взять все на себя и к тому же научить, что и как говорить в ментовке. Но дело-то было намного проще, им вовсе не нужно было мое согласие, они не доверяли мне, к чему им было рисковать? Если б я заговорил в милиции, даже не сумев доказать правду, у них были бы проблемы.

Потрясенный, я уставился на Тамаза.

– Эти найдут тебя раньше легавых, – сказал он. Некоторое время мы оба молчали.

Я задыхался:

– А что бы ты сделал на моем месте?

Он взглянул на меня, ничего не отвечая.

– Говори.

– Я бы взял на себя.

– Нет. – Я замотал головой, не хотел верить, что другого выхода не было.

– Если ты откроешь рот, не простят. У тебя нет выбора.

Я вспомнил, как мне было на все наплевать там, у стены гаража, и то чувство необыкновенной свободы. Вспомнил и попытался его вернуть, но у меня ничего не вышло.

– Надо бежать из Грузии, – сказал я. Сказать-то сказал, но я понимал, что от этого не многое бы изменилось.

– Я свое сказал, – заключил Тамаз.

От горечи я кусал губы.

Тамаз три года сидел в тюрьме за воровство и многого наслышался от заключенных о законах.

– Допустим, я взял это дело на себя, что тогда?

– Несовершеннолетнему больше двенадцати лет не присуждают.

– Это ж целая жизнь, – сказал я.

– Если попадешь в такой лагерь, где заключенным день за три считают, выйдешь раньше, да к тому ж авторитет мужика будешь иметь.

Мне приходилось слышать о таких лагерях, но и четыре года было немало. Я был в ужасном состоянии.

– Мать твою… – выматерился я. – Мог же он и по-другому обделать это дело.

– Он большого куша ждет.

– От кого? – удивился я.

Тамаз усмехнулся:

– Ты что, и впрямь думаешь, что он мстил за Хаима?

Тут уж я окончательно запутался:

– А как же?

– Ему заказали.

– Кто?

– Это дело уже не только семьи Хаима, оно коснулось еврейских традиций.

– Ну и что? – Как бы то ни было, исключать из этого дела дружбу Хаима и Трокадэро казалось мне глупостью.

– Ему доверились из-за Хаима, – сказал Тамаз, – это да. А он сумел так обтяпать дельце, что всем стало ясно, что к чему. Теперь об этом деле полгорода судачит. Евреи показали зубы – не трогайте нас.

Я пытался понять услышанное.

– В другом случае, если б не Хаим, он бы и пальцем не пошевелил. Но если б все-таки пошли на такое, порешили бы тех сукиных детей так, что комар носу не подточит.

Это уже походило на правду. Некоторое время мы молчали.

– А может быть, найдется человек, который видел, как все случилось на самом деле? – сказал я.

– Только видеть – почти ничего не значит. Да к тому же надо быть ненормальным, чтоб захотеть сунуть нос в такое дело. Кто ж ему это простит?!

Я совсем ослабел, во рту пересохло, хотелось пить, но не было сил встать.

Мы снова помолчали.

– Ну, что надумал? – спросил он наконец.

Что мне было отвечать?

– Может, научишь, что сказать и как себя вести, когда заявлюсь туда?

– Погоди, дай подумать, сейчас тебе нельзя ошибиться.

Он встал и начал ходить взад и вперед перед тахтой, потом подошел и взял пистолеты. Пуль не оказалось ни в одном.

– А об этом что скажешь?

– А что говорить?

– Скажешь, что после похорон спустился вниз, в овраг, увидел там ворону и обе обоймы в нее выпустил.

– И попал?