Реестр Эпизодического Счастья

Комната Мефодиевны напоминала музей, а цветной телевизор она смотрела с типовыми пластиковыми советскими наушниками, из которых доносился чуть ли не киловатт звука. Каждое утро бодрая старушка, которой было глубоко за 80, открывала оба окна в своей комнате, обливалась холодной водой и делала зарядку. Курила она махорку, забивая её в потрошённые «беломорины», а приезжавший к ней сын был седым стариком. Увлекалась Надежда Мефодиевна шитьём. В особенности ей удавались «таблетки» – небольшие женские, модные до войны, шляпки. Она каким-то неведомым образом выстрачивала их на своём старом чугунном «Зингере».

Некоторое время Мефодиевна приятельствовала с моей мамой. Мама частенько заглядывала на чай в пропахшую нафталином и махоркой комнату старушки. И в знак особого расположения, Надежда Мефодиевна сшила маме «таблетку». Надо сказать, что это получилась просто-таки киношно-музейная вещь, но носить эдакий старомодный аксессуар мама, конечно же, не стала, а просто положила велюровую шляпку в ящик коридорного шкафа.

Затем маму вызвали в милицию. С её слов – Мефодиевна, памятуя о том, что данная схема раньше работала, написала донос в органы о том, что мать вела антисоветские речи. Впрочем, в милиции `85-го года только посмеялись над старушкой, но дружеские соседские отношения Надежды Мефодиевны и нашей семьи были безвозвратно утрачены.

Я, в силу своего юного возраста, стал методично издеваться над пожилой соседкой (да простит она меня за это!). Выключал ей в ванной свет; пугал в тёмном коридоре лицом, подсвеченным фонариком… Но однажды придумал более изощрённую месть: положил ту самую «таблетку» на стол Надежды Мефодиевны в общей кухне и стал ждать реакции соседки… И к моему вящему удивлению, с утра шляпка лежала на столе нашем. Видимо, благородное сердце старушки не принимало подобных коллизий, и забрать обратно подаренную вещь она не могла. Я снова положил головной убор на её старинный, окрашенный в белый цвет кухонный стол, но через некоторое время «таблетка» вновь оказывалась на нашем столе. Так продолжалось длительное время: я уже машинально клал шляпку на стол Надежды Мефодиевны – она, при посещении кухни, возвращала «таблетку» обратно на стол её владелицы. Это стало для меня неким ритуалом, сродни традиционной утренней процедуре: почистил зубы, позавтракал, переложил «таблетку», пошёл в школу…

Но однажды «таблетка» исчезла. Её не было ни на кухне, ни в шкафу, и даже мама не знала о дальнейшей судьбе этого велюрового головного убора. Ну, исчезла, так исчезла, мало ли?! Я благополучно забыл про шляпку, да и эта «игра» с перекладыванием «таблетки» уже исчерпала быстроменяющийся интерес ребёнка…

В середине девяностых старушки не стало. Коммуналку, как водится, расселили. Жильё долгое время пустовало, а открыть замок двери в свои бывшие апартаменты я мог гвоздём. Уже повзрослевшие, мы зашли с тем приятелем в расселённую квартиру. Каково же было моё изумление, когда я, зайдя на кухню, увидел на нашем старом столе (который мы не стали вывозить при переезде) ту самую чёрную велюровую шляпку-таблетку…

* * *

Детство моё можно чётко поделить на три части: жизнь с отцом, жизнь без отца, появление отчима. Но всё-таки ещё один момент в РЭС я уверенно занести могу.

Пятый класс. Мы сдружились с одноклассником – Мишей. Он был из нормальной, полной семьи. Его мама и отчим – инженеры. Я любил после уроков приходить к нему в его новостройку. Миша жил в двушке на Детской улице на последнем 15-м этаже, и с его балкона было прекрасно видно поле стадиона, где гоняли в футбол местные команды. Его родной отец (родители Миши тоже были в разводе) строил в Пупышево деревянный дом, и они с Мишей пригласили меня на несколько дней зимних каникул в этот садоводческий посёлок – помогать строиться. Жили мы в вагончике-времянке, питались разогретыми консервами, посветлу с удовольствием пилили и поднимали свежие ароматные доски, а когда темнело, шли с Мишей к ж/д станции – играть в войнушку. Станция была огромна. Или так казалось в детстве?… И вот момент: падает и искрит от станционных фонарей мягкий пушистый снег, на улице достаточно тепло (или мы разогреты от беготни), носимся с какими-то палками, прячемся друг от друга, валяемся в сугробах, перелезаем под сцепками цистерн и товарных вагонов… В общем, этот эпизод я тоже заношу в РЭС под номером 2.

К сожалению, Миши в 2019-м году не стало.

Глава 2

С появлением отчима моя детская жизнь круто изменилась. Это был приезжий товарищ – классический шестиструнный гитарист-самоучка, которому нужна была прописка, чтобы его взяли на работу в Ленконцерт. Его даже не приняли в среднее учебное музыкальное ленинградское заведение, и он поступил заочно в музыкальное училище города Архангельска, куда периодически отъезжал чего-то сдавать. Пробуждался он после полудня и тренькал на своей «балалайке» до поздней ночи, уставившись в вечно работающий ч/б телевизор «Горизонт». Завтракая перед уходом в школу, я размешивал чай маленькой деревянной лубочной ложкой: малейший звук, способный его разбудить – и в мою голову тут же летело что-нибудь увесистое. Мне плевать, каких там успехов в мастерстве он достиг. Играл он, в основном, одно и то же. Сосредоточиться на домашних заданиях из-за постоянного воздействия на уши однообразного звука – я не мог. Никакие беруши от этих прошибающих слух в маленькой комнатушке звенящих струн не спасали. Заниматься же на общественной кухне, куда выползали готовить свои варева соседи – тоже не представлялось возможности. Да и стол на кухне у нас был такой – малюсенький. Весь забитый скарбом. Всё это вылилось в жуткую неуспеваемость, несмотря на то, что мать больше не отправляла к репетиторам.

В 5-м классе, когда появился отчим, меня (видимо, чтоб не мешался) отправили в санаторий для кожников под Сестрорецком: с января по конец апреля. Жили мы там в полупокосившихся деревянных бараках, а все «процедуры» заключались в приёме каких-то ванн с тёмной водой.

В сентябре мать забеременела. Видимо, отчим, наплодивший и бросивший до того момента трёх дочерей от двух жён, счёл правильным закрепиться и прописаться именно таким (надо отдать ему должное) – безотказным способом. Избивал он меня не то что как Cидорову козу – я у него по длинному коммунальному коридору футбольным мячиком летал. А мать, ухмыляясь, глядела на эти экзекуции: мол, «наконец-то в доме появился мужик… мужское воспитание…».

Из школы я шёл, загадывая на светофоры: если сейчас загорится зелёный, то, возможно, ЕГО нет дома. Потом гадал на таксофонах (время в них можно было узнать бесплатно, без оплаты двумя копейками): чётные минуты – ЕГО нет дома, нечётные – ОН там. Домой шёл не спеша, останавливаясь у стендов с газетами, проходя по нарочито обходному пути. Приблизившись к входной двери, где в большую дырку от некогда вырезанного замка можно было увидеть, стоят ли его тапочки у двери в комнатушку или нет, я, сродни заядлому картёжнику, прикрывал ладонью эту дырку и неспешно-осторожно, дабы не спугнуть удачу, сквозь длань, заглядывал в коридор… Увы, его тапочки почти всегда стояли у нашей двери, а если и не стояли, то он мог быть на кухне – где угодно. Ещё не факт, что он не в квартире… А я всего-то и хотел поставить чайник, смешать кипяток с заваркой ? la «„алыча“ Ивана Ильича» и съесть что-нибудь хлебобулочное (если такое в доме имелось) под вещание трёхпрограммного громкоговорителя «Веспер» или, если повезёт, под какую-нибудь детскую телепередачу. Но… БЕЗ ГИТАРНОГО АККОМПАНЕМЕНТА и отчимовского присутствия в комнате! К сожалению, это были невоплотимые мечты. Как правило, вибрации от дёрганья струн доносились, лишь только я открывал входную дверь коммуналки.

Мать, видимо, в воспитательных целях, навострилась ближе к ночи выгонять меня из дома. Несколько зимних вечеров я просто катался на автобусах – ЛиАЗах, поскольку там было тепло (но они ходили до 0:00 с небольшим), потом шёл в один облюбованный подъезд во дворе, подкладывал найденную на помойке длинную фанерку возле батареи на нежилом верхнем этаже. Все жильцы в это время спали. Время было такое, что в ночи мало кто шлялся. Всем утром на работу (да и алкогольную продукцию после вечерних закрытий магазинов не отпускали). За тунеядство легко могли привлечь и даже за 101-й км выслать. Я дремал до раннего утра, подложив шапку-ушанку под голову и укрывшись типовым детским клетчатым пальто. Потом, жутко голодный, заходил в коммуналку, умывался в грязной общественной ванной, брал из сломанного на одну «ногу» коридорного шкафа портфель и чапал в школу. Есть хотелось жутко, но денег взять было неоткуда. Хорошо, сердобольная тётенька-раздатчица в школьной столовой тайком и без талончиков меня подкармливала, видя мой затрапезно-помятый несчастный вид. Затем мать сжаливалась надо мной и, после долгого допроса: «Ты будешь хорошо учиться, протирать пыль, мыть посуду?» и т. д. – запускала меня обратно – на типовое раскладное кресло-кровать, с жутким скрипом выдвигаемое перед сном по деревянному, облупленному от коричневой краски полу в центр комнаты (места в комнатушке было очень мало).

Вот тогда я и взял моду ездить на Варшавский вокзал, предвкушая пусть ещё не скорый и нелёгкий, но всё ж таки отъезд в областной городок к бабушке на каникулы. У бабушки с дедушкой (маминых родителей) была трёшка в хрущёвке на первом этаже. Мне выделялась ОТДЕЛЬНАЯ комната. В квартире был даже цветной телевизор «Рубин». Мы ездили на летних каникулах с моей двоюродной младшей сестрой в бабушкин огород с домиком в садоводстве и вдоволь наедались разнообразными ягодами. Дрались с ребятами из соседнего двора. Но у нас сложилась своя, местная дворовая компания, так что силы были практически равны. Что тут какие-то детские кулачки, после тяжёлых отчимовских конечностей?! С удовольствием отвешивал противникам ростом повыше из красной кирпичной пятиэтажки и слыл отъявленным «хулиганом»… Даже к бабушке приходили жаловаться.

Однажды мы с дедушкой отправились в местный спортивный магазин, и он приобрёл мне за 100 советских рублей складной велосипед «Салют» зелёного цвета. Возвращаясь с дедушкой из магазина и ведя за руль эту новую сверкающую машину, я испытал свой третий детский момент невероятного восторга, который можно смело занести в РЭС.

Появилась мечта: постучав на настоящей импортной ударной установке в Орле, где папа сверхурочно руководил ВИА при местном депо, я решил стать крутым драммером. Мать поддержала мою идею, и я, пройдя конкурс – двадцать человек на место – поступил в музыкальную школу на класс ударных. Только вместо установки – мне выдали фанерку с набитой на ней тугой резиной, ксилофон, учили «отбивать ударчики» и играть на «кислофоне»/металлофоне «Во поле берёзка стояла». Одним словом, классическая оркестровая школа ударных инструментов не имеет ничего общего с роковой/джазовой – это в тарелки в оркестровой яме бить, в большой барабан стучать колотушкой, да на малом барабане «отдрабливать» «Болеро» Равеля. «Шляпа» в общем, а не «крутой драммер». Но ходить туда два раза в неделю пришлось – за самодельный ксилофон было уплачено 36 рублей…

Желая навалять отчиму, я пошёл с другом Мишей в секцию самбо при университете, но тренер лишь гонял нас рысцой по кругу около месяца, да были ещё какие-то нехитрые тренировки, типа «упал-отжался». Ни о каких навыках рукопашного боя, как я понял, там не могло идти речи ещё довольно долго. Мы покинули самбо и перешли на секцию борьбы дзюдо на Большой проспект В. О. Дзюдо как-то больше впечатлило. К нам даже заходил на тренировки молодой дзюдоист Владимир Путин со своими товарищами, и они показывали нашей ребятне мастер-классы. Впрочем, «навал» отчиму пока представлялся довольно эфемерным: захват, бросок, сбив ногами с нижнего положения… Для меня этот лось пока был слишком крупным, но надежды я не терял…

Впрочем, буквально через некоторое время месть отчиму занимала мой мозг уже постольку-поскольку. Я влюбился. Первый раз в жизни и, как мне казалось, – по-настоящему. Это была одноклассница – Алёна. Самая красивая девочка в классе с огромными карими глазами и стройными ножками, в типовой школьной девичьей форме. Она аккуратно носила заплетённые в тёмные косы банты, передничек и хорошо отглаженный пионерский галстук.

Я начал воображать пред ней на переменах, но получал ноль внимания с её стороны. Затем, поддавшись непреодолимому чувству, стал следить за ней после уроков, но подойти не решался. Все мои мысли занимала исключительно Алёна. Я выяснил, где она живёт, и заводил будильник на пятнадцать минут раньше, чтобы прийти к её дому и увидеть, как ОНА выходит из подъезда и шествует в школу.

Вечером, сбросив в коммуналку портфель и сменку, я снова ехал на 13-ю линию, где жила Алёна, и ждал что, возможно, объект когда-нибудь выйдет на прогулку. Даже облюбовал подъезд напротив, через дверное стекло которого прекрасно можно было наблюдать лестничные пролёты ЕЁ подъезда с большими окнами.

И однажды мне повезло: около 20:00 с последнего этажа этого подъезда стал спускаться вприпрыжку знакомый силуэт. Только он был не один – с силуэтом бежало вниз ещё и огромное серое четырёхлапое существо… Алёна вышла гулять с собакой.

«…У НЕЁ ЕСТЬ СОБАКА! А значит, гулять она выходит примерно в одно и то же время…» План вырисовывался…: «…идти ей навстречу и сделать вид, что столкнулись случайно… мне в школе, типа, к ней не подойти… я – мелкаш… двоечник… ещё и из коммуналки, а ОНА – отличница-прилежница, живёт почти во дворце, и, явно, в отдельной квартире…»

(Впрочем, ещё в раннем детстве я обратил внимание на сей факт: в неформальной, не школьной обстановке дети как-то становятся мягче и дружелюбнее, случайно встретив вне уроков своих, вечно «форменных» и напряжённых одноклассников.)

Я стал следить за её маршрутом. На это ушло несколько вечеров. Путь Алёны и её собаки Ялки (так она её всё время подзывала) лежал примерно по одному и тому же маршруту.

«…что ж, надо решаться на подход. Продумать всё, дабы не облажаться. Да и вообще результат может быть неизвестен… Могу быть просто банально „отфыркнут“ как персонаж в нашем классе далеко не положительный. Да и раньше я на такие „подвиги“, как-то, никогда не сподабливался…» Я жутко стеснялся своей влюблённости, пытаясь скрыть её даже от самое себя. Только один Миша всё знал. Я делился с ним своей историей, а он со мной – своей. Нам крупно повезло, что наши истории не соприкасались, а то бы дружбе – конец.

Готовясь отыграть полную незаинтересованность и случайность встречи (хотя не факт, что она меня не спалила, когда я воображал на переменах, а потом следил за ней), встал метров за 300 до точки, где она должна была пройти примерно в 20:06—20:08. Неспешно выдвинулся. «О, привет. Привет!…» Слово за слово – и уже дальнейший путь с её собакой мы уже идём, как бы, вместе, о чём-то непринуждённо переговариваясь… Так я впервые проводил девочку до подъезда.

На следующий день – в 19:55 – я уже стоял на своём «боевом посту» в подъезде напротив, ожидая спуска Алёны по хорошо просматриваемой лестнице. Ровно в 20:00 она снова вышла на прогулку. Я сразу же подошёл. Алёна как будто даже рада была меня видеть, и мы снова целых полчаса гуляли с её собакой по тёмно-зимним, тусклым окрестностям. Так продолжалось несколько вечеров…

…мы договорились мигать друг другу светом: она три раза включала и выключала бра на кухне на своём этаже (сигналя о выходе из дома), а я отмигивал в ответ светом подъезда, благо выключатель подъездного освещения был прямо у входной двери. Так мы и делали. И вот этот вот перемигивание светом и томительное, но радостное ожидание её выхода – я бы занёс в РЭС под №4.

Но в те моменты я ещё не ведал ближайшее будущее. Даже не представлял себе его.

Мама решила выяснить, куда это я каждый вечер ухожу и столь поздно возвращаюсь, «хотя уроки ещё не сделаны»? Мне ничего не оставалось, как под её мощным психологическим прессингом рассказать правду. Она уточнила фамилию одноклассницы и, вроде как, успокоилась. Но однажды я позвонил по Алёниному номеру (там обычно брала трубку её бабушка, а затем подзывала Алёну), и бабуся мне ответила, дословно: «Алёна не будет со мной гулять и не подойдёт к телефону, пока я не начну хорошо учиться». Ни больше, ни меньше! Оказывается, мать выяснила их номер, позвонила и нажаловалась Алёниным родителям: «успеваемость хромает из-за этих прогулок»; «вот станет хорошо учиться, тогда пусть и гуляют»; «повлияйте на него, пожалуйста»…

С Алёной мы продолжали встречаться, но отношения уже были, как будто бы, немного подпорчены. «А может тебе действительно начать хорошо учиться?» – спросила она. Да и как-то было всё совсем по-другому. Словно появилась какая-то стена… Я перестал приходить в тот подъезд и мигать светом. Но после зимних каникул решился встретить её перед первым уроком второго полугодия у дома. Алёна была, вроде как, рада. Отношения будто снова заискрились. А эти материнские звонки уже и забылись её бабушкой – она снова стала подзывать Алёну к трубке, хотя лучше учиться я так и не стал.

Так продолжалось до первых зелёных листочков, когда уже можно было сменить серое клетчатое пальто и шапку-ушанку на куртку и «лыжную» шапочку. В один прекрасный вечер, непосредственно в 19:55, я заметил у её подъезда одноклассника, «восьмилетку» (из тех, кого отдали в 1-й класс с 8 лет), что выше меня на целую голову и сантиметров на пять шире в плечах. Помнится, мы с ним некоторое время даже приятельствовали, но дружба как-то не задалась. Мы любезно поздоровались, затем вышла Алёна. Теперь с её собакой мы гуляли втроём… В окончании одной из прогулок, когда мы дошли до Алёниного подъезда, одноклассник вопросил меня: «Неужели ты не понимаешь, что мы хотим гулять вдвоём?» Я посмотрел на Алёну. Она промолчала…

Что ж, я сдержанно распрощался и почапал в сторону своей коммуналки. Сказка закончилась.

Глава 3

В середине мая 1987-го мама родила сестру. Я лично довёл её до Института им. Отто, когда начались схватки. Отчим был занят. Видимо, тренировался на гитаре.

Каким-то непонятным образом навсегда рассорились с Мишей и лишь сталкивались на дзюдо, куда ещё записалось с полдюжины наших одноклассников. Наступили летние каникулы, и я снова отправился на все три месяца к бабушке, даже не догадываясь о том, что ожидает меня по возвращению…

В следующем учебном году стало постепенно обнаруживаться странное поведение полугодовалой сестры: она, вроде как, остановилась в развитии 4-х месячного младенца. Мать забила тревогу и стала мотаться по разного рода больницам и врачам. Отчиму было на всё это абсолютно плевать. Казалось, ничего более, кроме бесконечного треньканья на гитаре, его не интересует. Теперь – к постоянному давлению на уши отчимовской «балалайкой» – добавились ещё и ночные, явно болезненные, крики сестрёнки. Она действительно остановилась в развитии и так и продолжала лежать грудничком с согнутыми ножками. При этом сестрёнка мотала головой и постоянно хлопала в ладоши. Врачи ставили различные диагнозы: от ДЦП до каких-то эпилептических историй. Но ни один из эскулапов не попал даже в «молоко»: о её настоящем заболевании в СССР тогда ещё не ведали.

Успеваемость моя скатилась не то, что ниже плинтуса – она пробила пол и упала к соседям снизу. Ни делать уроки, ни полноценно высыпаться – я не мог. Сестра орала от боли каждую ночь и успокаивалась лишь под утро.

Мать приняла решение: поскольку ей с моей сестрой предстояли долгие обследовательские отлёжки в различных стационарах – отправить меня жить в Орёл – в новую семью отца. И уже в середине января на орловском ж/д вокзале меня встречал папа.

Пришлось распрощаться с Северной столицей, со своими школами, секциями, с товарищами-приятелями… И начинать новую жизнь.

Ну что ж, Орёл – так Орёл. При одной мысли, что я не буду каждый день видеть отчима и слушать его виртуозную игру, мне уже теплело на душе. Да и ночные крики сестры… Они невыносимы. А эти соседи по коммуналке… Как же мне опостылели они, их поганые запахи, шумы и тряпки. Но и у отца были не хоромы, скажем так: однушка, где проживали до моего приезда четыре человека. У папы и его второй жены родился сын – мой брат, на тот момент ему было пять лет. Папа с женой разместились на кухне, на раскладном диване, а мы – дети – делили комнату на троих. Но даже этот вариант в сравнении с тем, где я жил, казался раем.

Отец – личность стержневая. После развода с матерью – не стал цепляться за ленинградскую прописку (тем более что комнатушка была мамина, она уже потом его туда вписала), а просто поехал по стране и работал, где придётся. Будь то Инта или Евпатория… Потом они со второй женой приняли решение вернуться в Орёл – родной город отца. С маленьким ребёнком особо по стране не помотаешься. В Орле папа трудоустроился в местный ТЮЗ – руководителем оркестра, обучал музыкантов ВИА орловского депо, прекрасно упакованного фирменными инструментами; играл в ресторане «Шипка» на Московском шоссе. Трудности с приёмом ещё одного ребёнка (тем более, подростка), его не смутили, а его вторая жена – прекрасная, милая и добрая женщина – относилась ко мне просто замечательно. Хоть бы слово или пол негативного слова в мой адрес…

Итак, добро пожаловать в Орёл-1988! Микрорайон. Последний «дом-китайская стена» на Московском шоссе, недалеко от памятника сталевару, который местные жители ласково именовали «Алёшей».

Меня определили в школу №20, а так же в музыкальную школу №3 (что находилась в небольшом здании на ул. Металлургов) на класс ударных. Буквально через два с половиной года семья отца навсегда покинет пределы нашей родины, а пока – можно наслаждаться их присутствием здесь.

Попасть новичком в седьмой класс, да ещё и из мегаполиса – дело, сами понимаете, непростое. Был немало удивлён тем, что здешние ученики перебивают учителя громкими отрыжками, швыряются друг в друга учебниками, пуляют из отвинченных корпусов ручек обслюнявленными бумажками и ржут во весь голос, не давая вести урок. Ещё больше поразило то, что учителя как-то не особо напрягались на это всё, а невозмутимо продолжали занятия. На меня же издевательства сыпались, как из «рога изобилия». Погоняло моё было – «Ленинградец». Каждый день после уроков во двор школы выставлялись портфели – и начинался очередной махач. И участником всех этих «зрелищных боёв» – непременно был я. Ребята там немного другие. И понимание жизни тоже – несколько иное. Минимальную толику уважения я смог заслужить только тогда, когда сыграл какую-то популярную песню на фортепиано на уроке музыки. Только с этого момента, вроде как, стал немного своим. Даже заприятельствовал с некоторыми новыми одноклассниками.

Отец отдал меня на секцию бокса при каком-то предприятии, куда я потом ездил на троллейбусе. Тут же поставили в спарринг с подготовленным противником, который отвесил мне прекрасных «люлей» с кровью из носа. Бокс – не дзюдо. Ощущения головы от удара перчаткой в лицо – помню до сих пор, равно как и запах раздевалки. Но заниматься всё равно продолжил, ибо если бы не продолжил, то расписался бы в глазах всех этих ребят, что видели мой позор, – в собственной трусости.

Орёл, конечно, город хороший. Несмотря на пронизывающие зимние ветрищи. Но, увы, я попал туда во второй год перестройки и всеобщего дефицита. Папина жена частенько ездила за колбасой и прочими продуктами на электричке в Москву. Зато запомнились кукурузные палочки в больших пакетах, что в изобилии продавались в универсальном магазине в нашем дворе. А так – постоянное чувство голода и желание съесть что-нибудь вкусное – были моими неотъемлемыми спутниками.