Абдул Толик

Все смело выпили. Муслим снова полез за трубкой. Накрошил туда какой-то трухи, зажег спичку, дунул и передал Толику. В итоге все дунули по одному разу и запили пивом.

На улице стемнело. Общаться не хотелось, но было нужно – за дружбу. На крыше соседнего здания зажегся рекламный щит; нарисованные кое-как старики в чалмах светились луной и хитро друг другу улыбались, вертя в руках сухие корешки.

– Лекари. Рекламируют народное средство от насморка, – пояснил догадливый Степан.

Николай опять налил шесть полных стаканов. Парни обмякли. Абдул стал говорить совсем медленно. Его глаза, и так мутные, вообще потухли. Я встал и пошел в «Дом культуры» искать туалет. За мной увязался, покачиваясь на ходу, уже пьяный, Толик. В фойе, прикуривая сигарету, он спросил:

– Хочешь… смотреть концерт?

Затем, не дождавшись ответа, дернул за бронзовую ручку высокой двери и исчез в темноте концертного зала с сигаретой в руке.

Я не сразу разглядел форму железнодорожников. Их пуговицы блестели ровными рядами; между ними иногда взрывались хлопушки в виде бурных аплодисментов. Кажется, все места были заняты. На освещенной софитами сцене голосил небольшой хор – народная песня широкой волной обрушивалась на строгие мундиры. Одинокий Толик носился по проходам с сигаретой, размахивая руками: смотри мол, как тут у нас… вообще… в принципе, петь умеют. Было не совсем ясно, отчего никто не обращает на него внимания. Толика следовало бы отловить и свезти в участок.

Вечер кончался трудно. Пока я ходил в туалет, Абдула и Степу потянуло к «девушкам». Муслим и Толик тоже запросились. Николай отказался, поскольку женский пол его не интересовал. Опять взяли такси; приехали на вокзал и нашли гостиницу. Устроились в стандарте на троих, оставили там Николая и сразу ушли на поиски подружек.

«Ночь нужна для того, чтобы спать» – тысячу лет убеждают свое население китайцы. Короткие сумерки, словно гипнотизер, проводят рукой по глазам горожан и улицы сразу пустеют. Дух базара Думу трясет костяшками разврата в каждом темном углу. «Эй, Грумм-Гржимайло, что такое это «Думу»? «Я решительно уклоняюсь от неприятной обязанности писать на подобную тему» – отвечает мне шестая глава, – «если хочешь, раскинь мозгами».

Пока я «раскидывал своими мозгами», впереди появился широкий проспект и сверкающая гостиница. В фойе, подпрыгнувшего в ночное небо на четыре звезды отеля, открылась вся страшная правда о дружбе китайцев и уйгуров – наших парней туда не пустили. Но «студенты» не растерялись и двинулись по переулкам дальше, в дебри ночных кварталов.

В конце короткой улицы засияла витрина парикмахерской. Над входом висел транспарант, который перечислял главные особенности заведения: ТОЛКАЮЩИЙ МАССАЖ ЗДРАВООХРАНИТЕЛЬНОЕ МЫТЬЕ НОГ ОСКОРБИТЬ УЛОЖИТЬ ЗАВИТЬ ВБЛОСЫ ПОСТАТЬ БАНК ДЕВУШКА ИМЕЕТ СПЕЦИАЛЬНЫЕ УСЛУГИ. Соседняя дверь вела в «Магазин полового культинвентаря». Я понял – мы пришли куда надо.

Конкретно в этой цирюльне наших уйгуров опять обидели. Молоденькая, мелкая как кнопка, девушка, увидев нашу компанию, аккуратно пристроила закладку между страниц книжицы, которую мирно читала в углу, сунула ее под лампу и стала внимательно слушать пышную речь Абдула. Абдул ее в чем-то убеждал, но в ответ Кнопка усердно мотала головой. Их речь гортанно заметалась по тесному помещению и, обернувшись повышенным тоном, выскочила за дверь.

Подключились Муслим с Толиком. Мало-помалу возникла перебранка. Голос у Кнопки стал зычным и тонким. Студенты наседали на Кнопку с увещеваниями – Кнопка не сдавалась. Как только чрезмерно живая беседа сорвалась в крик и вопли, из соседней комнаты появились три крепких китайца. Наши «дружки» неожиданно для себя оказались на улице. Толик, кажется, получил по уху. Я понял – это серьезная дискриминация.

Степан внес средства, ему вручили товар – худую низкорослую китаянку, которая уже имела «специальные услуги». Я остался сидеть с Кнопкой. Девушка опять достала свою книжку, поерзала на табурете, поправила лампу и, не стесняясь, вдруг спросила, пользуясь русским языком: «А вы откуда к нам приехали?».

Всю ночь Степа громко храпел, но это не помешало мне под утро увидеть дурной короткий сон: в светлой пустой комнате появился лысый человек, и, закрыв пушистой головой, яркий проем окна, навис надо мной мрачной тенью. Я в ужасе проснулся и увидел Абдула. Немного поморгал, в надежде на более подходящий исход; но нет – сон сросся с реальностью. За Абдулом, где-то в дверях, щурился веселый Толик. Наступило утро следующего дня.

– Вам чего, ребята? – вздохнул со своей койки Степан.

– Добрый утро… брат, – приблизился и сел на мою кровать Абдул.

Николай лежал на соседней, но не подавал признаков жизни. Толик подошел ближе, не решаясь присесть. Постоял некоторое время в ногах, но потом осторожно опустил свою задницу на краешек Степиной кровати. Абдул опять достал трубку.

– Это что, вместо кофе? – спросил я. Но Абдул не понял, что я имел в виду.

Ладно – дунули. Николай так и не проснулся. Степан отказался – и правильно сделал. В голове стало светло:

– А что, Абдул Толик? Прогуляемся? – не зная, куда девать свою энергию, предложил я.

Веселый Толик закивал головой вместо Абдула. Улыбка не сходила с его лица; глаза сияли хитрым огнем. Степан сказал:

– Может быть, не стоит?

ЗАМАН ?АЯН – С?Н ШУ ЯН (Каковы веки, таковы и человеки)

«Головы непокорных номадов заперли в деревянные клетки и подвесили на высокие шесты. Их вкопали в желтые склоны, которые, словно гигантские какашки, оставленные гусеницей по имени Борохоро, нависли над городом. Они высохли и окаменели как раз там, где сейчас торгуют разнообразной жестянкой и пекут самсу. Теперь это безымянные трущобы на километр левее Южного вокзала, которым подрезала макушку железная дорога…»

– Будет тебе врать, – опять вмешались Грумм-Гржимайло, – не было там никаких шестов. Головы отрубали разным проходимцам и ставили на перепутьях.

– А это место разве не перепутье? Отсюда хорошо наблюдать за проходящими поездами. Представьте, с каким интересом головы будут заглядывать в окна вагонов, где челноки переупаковывают трусы, майки и кеды.

– Нам не нужны твои фантазии.

– Тогда давайте это предположим.

Гржимайло-старший сложил из шестой главы самолетик и бросил в мою сторону:

– Ты вообще китайцев не знаешь. Несешь всякую чепуху. В наши времена это была просто крепость, которую кое– как слепили из глины, навоза и соломы.

Я подумал: «Какого черта я таскаю эти „Описания“ с собой? Надо было оставить их в гостинице».

Город брезгливо отгородился улицей ШИ ШОН ЛУ от сложенного из сырого кирпича лабиринта хибар, который каждый год взбивает миксер осеннего ветра и дождя, путая его с тибетским чаем. На узком перекрестке, в яме, застрял грузовик. Его деревянный борт треснул и на землю высыпались пустые газовые баллоны. Один из них подкатился к целой груде тазов и корыт, среди которых сидел старик и лудил ржавое ведро.

Мы проходили мимо. Толик всю дорогу показывал мне свои белые зубы, пытаясь что-то рассказать, но у него плохо получалось; Абдул демонстрировал все признаки похмелья. На фоне иконостаса из зеленых ковриков, повисшего на высокой ограде, стоял Муслим и закуривал сигарету. Абдул и Толик нисколько не удивились встрече. Очевидно, мы пришли на стрелку.

Абдул прикурил от Муслима свой окурок и хмуро поздоровался с корешком. Муслим потрепал Толика за вихры, который, обращаясь ко мне, еле-еле сконструировал фразу:

– Сейчас… к Муслим домой, гости. Надо.

– Что, опять пиво?

– Пи-во-во, – потянул губами резину Абдул, параллельно производя в уме простые математические вычисления.

Нас было четверо, поэтому мы купили восемь бутылок уйгурского. (Китайское авторитетный Абдул отверг, поясняя: «Это не пиво. Как на русский сказать? А-а-а, писать… писанки». ) Покупку оплатил Муслим, намекая на гостеприимство. Его усадьба гнездилась в глубине первого яруса. Дом Муслима мог похвастаться обожженным кирпичом и железными воротами, которые вели во внутренний дворик. Верхнюю кромку ограды щедро посыпали битым стеклом.

Двор – это маленький садик. Через него мы вошли в жилище. Посреди гостиной стоял журнальный столик и диван. На стене висел портрет «душистой наложницы» Ипархан в цветном платке. Абдул сразу отвернул его к стене, чтобы борец за свободу уйгурского народа не видела, во что превратились ее потомки.

Потомки затеяли слегка расслабиться. В углу стояли друг на друге два резных сундука – красный и золотой; красный был покрыт золотым орнаментом, а золотой – красным. Оба ящика дополнительно украсили кружевными белыми салфетками. Чтобы совсем уж было глаз не оторвать, сверху водрузили пластиковое дерево с красными плодами, которые я принял за елочные игрушки. На полу гремел вентилятор. Он разгонял воздух, который переместил часть шевелюры Толика ближе к окну.

Мы расселись вокруг стола. Кто-то насыпал в тарелку целую гору семян подсолнуха. Муслим открыл стеклянную дверцу стенного шкафчика и достал пиалы. Там я увидел тульский самовар, из которого торчал лист пальмы. Абдул наполнил фарфоровые емкости. Парни заговорили про свое – про уйгурское. За открытым окном гудел рабочий понедельник.

«Душистая Ипархан» гневно сдвинула брови: компания бездельников плескалась в неге дивных чар.

Голубая вода лагуны подошла к железнодорожным путям. Мы покачивались на ее водной глади, лузгая семечки. Все честные работяги утонули на дне Прекрасного пастбища, подметая улицы и вынося мусор. Время от времени я теребил Абдула вопросами: