Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

Перед носом Турхельшнауба возникла красная книжица, в ней было фото догнавшего его типа, причем тоже в лыжной шапочке. Стояла, как положено, синяя печать и значилось странное имя: Майкл Игоревич Бледовитый.

– Мне некогда, я тороплюсь…

– Ничего, это ненадолго, показания снимем, и все, – настаивал «лыжник».

Турхельшнауб растерялся, сник, погрустнел. Ничего не оставалось, как заползти на заднее сиденье удивительно красивой машины.

Автомобиль бежал плавно и бесшумно по Садовому кольцу. Минут через пять свернули в переулки и въехали во двор тщательно огороженного особняка. Веня прошел через рамки металлоискателя. Дежурный велел уму пройти в кабинет номер сорок восемь, на второй этаж, к старшему следователю. Следователем оказалась на удивление миловидная женщина средних лет, высокая, слегка полноватая брюнетка с короткими завитыми волосами. Одета она была в синюю форму, но немного странную, как бы ненастоящую, а сшитую на заказ для съемок сериала: уж больно игриво выглядели жакет и блузка. Казалось, костюм следователя был призван не прикрыть, а, наоборот, выставить напоказ пышную, но правильную грудь, стройные ноги.

Женщина сидела не за массивным письменным столом, а сбоку, у стеклянного столика, где чья-то заботливая рука сервировала кофейный набор: две чашки, красивый никелированный кофейник, печенье, сливки, сухофрукты и минеральная вода. Хозяйка кабинета расположилась в кресле свободно, положив ногу на ногу, демонстрируя восхитительные коленки из-под укороченной юбки с разрезом.

– Проходите, садитесь, Вениамин Осипович, – сказала следователь, не сводя с него раскосых глаз желтовато-зеленого оттенка, – угощайтесь, вот кофе. Если хотите, я попрошу для вас чаю, можно коньячку или мартини. Вы что предпочитаете в такое время суток?

Веня неуклюже плюхнулся в кресло и снова украдкой посмотрел на женщину. До чего же она была привлекательна! Ему показалось даже, что она смотрится чересчур игриво, словно только что выскочила из объятий любовника. Крупные симметричные формы лица, нереально широкий разрез рта. Взгляд влажный, немного обиженный, немного распущенный. Подобные женщины, напоминавшие тетю Риву из Черкасс, пугали его до нервной дрожи. Какая подвижная мимика, какая бесстыдность манер, какое сладострастие во взгляде, раскованность…

– Меня зовут Дорис Викторовна Скунс, я буду вести ваше дело, – произнесла следователь, – и сразу должна вас предупредить: не пытайтесь изворачиваться. В прошлом я работала психиатром, так что все ваши мужские тайны я просто прочту у вас на лице. Кстати, нашему ведомству и без всякой психологии многое о вас известно.

– Да? Неужели? – удивился Турхельшнауб. – Я вроде ничем таким не провинился…

– Ну, не прибедняйтесь, мелкие грешки за всеми водятся. – Дорис Викторовна улыбнулась так обаятельно, что Турхельшнауб на целую минуту забыл, где он находится.

– Если вы имеете в виду подписи на документах, то меня вынудили. – Он почувствовал, что начал оправдываться слишком рано.

– Вениамин, позвольте мне называть вас так, я должна откровенно признаться: у меня лежит внушительное досье на вас. Если хотите, я вам прочту кое-что.

Она сменила позу, плавно убрала одну ногу с другой, невольно продемонстрировав замысловатый узор чулок. Пододвинулась ближе к нему, распространяя горький миндальный запах дорогого парфюма. Турхельшнауб застеснялся, в голову ему пришла нелепая мысль о том, разрешается ли следователем носить под формой чулки, как у актрис из любовных мелодрам. Невольно он представил себе Дорис Викторовну, сидящую обнаженной, бесстыдно раздвинувшую ноги. От этой мысли у него кровь бросилась к щекам.

– Интересно, что же я такого натворил, по-вашему?

– Вот, смотрите, в шестом классе вы прогуляли торжественную линейку в честь дня антифашиста…

– Но я болел, у меня случилась дизентерия, кажется.

Турхельшнауб поразился абсурдности постановки вопроса. «Какого черта! Ну при чем тут школьная линейка?» – подумалось ему.

– Не стоит оправдываться, вы пока не в суде. Наш следственный отдел занимается предварительным опросом свидетелей. Вы понимаете, на что я намекаю?

Дорис Викторовна посмотрела на него так нежно, как если бы только что узнала, что он ее родственник, считавшийся погибшим, но внезапно возвратившийся в лоно семьи. Большая грудь ее ритмично вздымалась при каждом вдохе.

– Нет, ничего я не понимаю, – промямлил он.

– Разрешите мне продолжить. Итак, в двенадцать лет и вы отдыхали у родственников в Черкассах, тетя Рива застала вас обнаженным в спальне, разглядывающим один неприличный журнал. Ох, пресловутый пубертатный период! А на прошлой неделе вы уж вовсю изменяли своей жене Капитолине с одной из сотрудниц банка. Помнится, девушка числится в вашем отделе и ее зовут Наталья Поперхон.

– Нет, неправда! Откуда вы знаете? Я хотел сказать… это не совсем правда. Я не изменил. То есть я, конечно, хотел, но ничего такого не вышло в итоге, я застеснялся. К чему вам все эти личные сведения? – Турхельшнауба затрясло.

– Это еще не конец. Пять лет назад вы отказались стоять в очереди на поклонение мощам святой Варвары. Как же так? Вся православная интеллигенция собралась, люди регистрировались, писали номера на ладошках химическим карандашиком, перекликались, а вы просто сбежали.

– В те дни мороз ударил, я честно отстоял три часа, потом почувствовал простуду и ушел. Разве это преступление? – Его голос срывался на крик.

– Не далее, как десять дней назад вы поставили подпись на аналитической записке по сделке с банком «ЖМУР». После чего исчезло шестнадцать миллиардов, – подвела наконец беседу к главному пункту Дорис Викторовна, игнорируя возмущение собеседника.

– Меня вынудили, то есть меня попросили, я не мог отказать. Светозар Бздяк, начальник инвестиционного отдела, беспредельщик известный, им требовалось для плана…

– Вениамин, вы же интеллигентный человек, а верите в сказки. Как вам не стыдно? – Дорис Викторовна помахала тонким, чрезвычайно длинным наманикюренным пальчиком в воздухе и продолжила речь:

– Наконец, вчера утром вы затопили квартиру снизу. Разве это хорошо? Кстати: а где была ваша супруга? Мои сотрудники отметили в рапорте, что последние две ночи вы провели в квартире один.

– Мы разошлись недавно. Жена съехала к отцу в Пережогино… Но какое отношение к нашей беседе имеет моя жена? При чем тут затопление, которого, кстати, не было? Почему вы меня мучаете такими нелепыми вопросами? Кто вас уполномочил лезть в мою личную жизнь? – У Турхельшнауба сдавали нервы.

– Ах вот как! Значит, вы не настолько безнадежно женаты… Такое обстоятельство в корне меняет угол зрения, под которым я собиралась вас сегодня рассмотреть.

Дорис Викторовна взглянула на него хитрым, испытывающим взглядом, потрясла бархатными ресницами и задумалась. По-видимому, хозяйка кабинета не собиралась отвечать на его вопросы. Она поднялась из кресла, прошла, шурша юбкой, к письменному столу, вынула листочек бумаги, что-то написала на нем, потом обернулась и отдала Турхельшнаубу. Он прочитал: «Наш разговор записывается. Заткнитесь! Не произносите больше ни слова о работе!» Вениамин удивленно уставился на следователя. «О боже, как же она хороша, тварь!» – снова пронеслось у него в голове.

Коварная представительница юстиции села в кресло, без всякой необходимости оправила юбку на широких округлых бедрах и заговорила без видимой связи с предыдущей беседой:

– Я вижу, Вениамин, вам нехорошо, вы побледнели. Выпейте кофе с сахаром, скушайте печенья. Может быть, у вас давление упало? Молчите! Я знаю, что вас похмелье не отпустило. Я все про вас знаю, но не обольщайтесь. Даже я что-то пока о вас не знаю. Это нормально, существует принцип относительности субъективных знаний. Чем больше изучаешь человека, тем меньше его знаешь. Пейте кофе, не хватает мне еще скорую к свидетелям вызывать. Да не волнуйтесь, вы пока что свидетель. Никто вас ни в чем пока не обвиняет. Нет, не подумайте, что я гарантирую вам статус свидетеля навечно. Не подумайте ничего плохого о наших методах.

– Как я могу плохо подумать, если я не в курсе, что за методы?

– Я вам все сейчас объясню. – Женщина говорила нежно, с придыханием. – Вы читали классиков немецкой философии? Знаю, что читали. Вы в курсе, что мы неизбежно продвигаемся к светлому будущему? Вы изучали теологию и другие предметы, и вы знаете, что по мере развития нашего общества растет и кассовая борьба, потому что денег в бюджете все меньше, желающих нечестно нажиться пруд пруди.

– Но при чем тут я? Я мелкий служащий, делаю что прикажут. Мне и по должности не полагается знать лишнего, за бюджет начальство отвечает. – Турхельшнауб не понимал, куда клонит следователь.

– Вы здесь при том, дорогой Вениамин, что вы свидетель. – Дорис Викторовну как будто радовало обзывать его свидетелем. – Вы не удивляетесь, отдельных безобразий творится немало. Что это означает? Каждый гражданин о чем-нибудь может нам сообщить. Здесь нужна правильная стратегия работы со свидетелем. А для этого и создали наш отдел.

– И как вы работаете со свидетелем, если не секрет?

– Мы смотрим и пытаемся определить степень вины свидетеля, и для этого берем за основу принцип относительности. Этот принцип гласит: нельзя быть невиновным сразу по всем признакам. Чем меньше мы наблюдаем вины в одном аспекте дела, тем больше ее скрыто в каком-то другом аспекте.

– Как это непостижимо! – пробормотал Веня.

– Вы не волнуйтесь, пожалуйста, к настоящему моменту вы только свидетель, так что сидите тихо, пейте кофе… Давайте сейчас мы с вами прервемся. Ступайте домой, отдохните. В банк не ходите. И без вас там разберутся, кого наказать. Поняли? Ну что вы сидите, мусолите целый час эту чашку кофе? Вставайте, идите. Хватит философствовать. Развалились! Здесь вам не ресторан и не клуб дискуссий!

Турхельшнауб озверел от галиматьи, произносимой следователем, но сама женщина так нравилась ему, что он согласился бы часами ловить каждый ее жест. Только вот проклятое смущение, не дававшее ему свободно вздохнуть. Он послушно встал, пошел к двери, обернулся, еще раз грустно взглянул на нее и вышел из кабинета. Следователь догнала его в коридоре.

– Возьмите открытку! – прошептала эксцентричная служительница Фемиды и протянула конверт.

– Какую открытку?

– Вы забыли, какой сегодня день?

– Какой? – удивился он.

– Четырнадцатое февраля, День всех влюбленных, – шептала умопомрачительная Дорис Викторовна в самое ухо. – Вот я вас и поздравляю. Вы же влюбленный? Только не говорите мне, что я вам хоть немножечко не нравлюсь, не поверю!

Дорис Викторовна улыбнулась так мечтательно, словно вспомнила романтический момент из любовного фильма.

– Нравитесь, – прошептал он, невольно почесывая ухо, растревоженное ее горячим дыханием. У него закружилась голова.