Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба
Тимофей Ковальков

Москву атакует новый вирус. Злоумышленники выводят на острова Вануату огромные суммы с помощью коня. Герой, угнетенный семейным конфликтом и угрозой ареста, сбегает в Паттайю. Но судьба неумолимо ведет его в подземелье, скрывающее страшную тайну. Книга содержит нецензурную брань.

Шестая брамфатура

Или Сфирот Турхельшнауба

Тимофей Ковальков

© Тимофей Ковальков, 2023

ISBN 978-5-0059-7487-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По многочисленным просьбам друзей я наконец написал повесть о банках, но не только…

Рисунки автора.

Вторая редакция.

Посвящение

Посвящается выпускникам Московского инженерно-физического института и иным заблудшим душам этого мира.

Дисклеймер

Герои и события повести выдуманы автором из головы, высосаны из пальца и взяты с потолка. Любые совпадения с реальностью случайны, а сюжет целиком и полностью – плод фантазии. Автор может быть не согласен с высказанными героями суждениями, равно как и с мнениями, выраженными от третьего лица в контексте данного повествования. Автор ни к чему не призывает, ни на чем не настаивает и приветствует исключительно разумное, доброе и вечное. Повесть написана в год начала пандемии, что наложило неизгладимый отпечаток на ее содержание.

Стекание струй

– Какое счастье, что я не сменила фамилию! – Это была ее коронная фраза – сигнал начала тяжелой семейной сцены.

Он стоял на пороге – униженный, промокший, пахнущий коньяком, рвотой, мочой и чужой женщиной. В руках его так и осталась бесполезная связка ключей: пока он пытался просунуть нужный ключ в замочную скважину непослушными дрожащими руками, супруга открыла дверь изнутри. Она стояла в едва запахнутом халате, накинутом на голое тело, привлекательная, несмотря ни на что, вызывающая желание даже сейчас. Видимо, вскочила с постели, услышав царапание у железной двери. В глазах ее не проглядывало ни тени сочувствия.

– Кого ты на этот раз соблазнил, мразь? Отвечай! Мне осточертели твои бесконечные любовницы. Я тоже человек. Сколько ты выпил?

Насчет бесконечных любовниц она преувеличивала. Да, он чуть было не изменил ей сегодня, но ничего не вышло. Проклятое стеснение, мучившее его с самого детства. Панический страх перед незнакомым красивым женским телом возникал с того дня, как незабвенная тетя Рива из Черкасс застала его голым в спальне с журналом женской моды в руках. Сколько ему было тогда? Тринадцать лет, не больше. Он боялся прокручивать в памяти подробности, чем там все кончилось. Травма зафиксировалась на всю жизнь. С тех пор ему всегда требовался в постели особый, извращенный контекст.

– Что ты молчишь как партизан? А ну-ка иди на свет.

Она потащила его за рукав плаща в прихожую, как теленка на убой. Всмотрелась в лицо, принюхалась. Тонкие нервные выразительные черты лица ее исказилась, выдав сразу целую гамму чувств: отвращение, любопытство, страдание и даже некое восхищение собственной безукоризненной позицией объективного судьи. Недаром она в молодости подрабатывала актрисой на детских утренниках, изображая добрых фей и сказочных лошадей. Сейчас не пахло ни сказкой, ни добротой. Назревала истерика.

– Не смей трогать меня!

Она одернула его руку, потянувшуюся к ее шее. Халат окончательно распахнулся, показалась низкая правильная грудь, стройная, чуть полная в бедре нога, низ живота со шрамом от операции. На нервах она уже не могла справиться с поясом и надежно запахнуть халат. От стыда он опустил голову вниз и посмотрел на брюки: какими-то подозрительными коричневатыми струйками с них стекала вода на кафельный пол, вылизанный до блеска приходящей уборщицей.

– Что ты сопишь? Коньяка нализался? Сколько выжрал? Бутылку ноль семь? Точно, не меньше, судя по ароматам. С кем я связалась! Мои нервы! Какой идиот! Почему ты весь мокрый и грязный? В канаве валялся? Ты что, блевал?

Вопросы так и сыпались из ее рта, очерченного тонкими влажными губами, складывающимися в безупречные линии, чуть открывающие ровные острые зубы, любившие кусать плоть в те редкие моменты упоения, когда ее саркастичный ум полностью отключался. Почему женщинам надо задавать одновременно столько вопросов? Ему и на один трудно ответить. Из пересохшего горла вырываются только хрип и мычание. Да, он блевал, а сколько пил, разве упомнишь. Да и какая теперь разница?

– Вот мразь! Кого на тот раз ты затащил в постель? Весь свой отдел перетрахал? Впрочем, про какую постель я говорю? Вы где развлекались, под дождем, что ли? Романтик хренов. Надеюсь, на этот раз хоть с совершеннолетней связался.

Вопрос возраста потенциальных любовниц ее волновал больше всего. На втором месте было количество выпитого. Она ценила точность. Видимо, по некой известной ей формуле вычисляя степень вины. Нет, скорее степень эмоционального накала, которую она должна будет обрушить на его голову. Сегодня формула давала сбой. Он был на корпоративе, не предупредив, не позвонив, и теперь вернулся «на рогах» в пять утра, с запахом коньячной блевотины и каких-то приторных фруктовых духов, к тому же мокрый и грязный. Тонкие брови, выведенные в идеальную дугу десятилетием труда первоклассного косметического салона, хотели нахмуриться, но это было технически невозможно.

– Марш на кухню, сволочь! Опохмеляйся, если хочешь. На этот раз ты доигрался, я собираю вещи и уезжаю к отцу на дачу. Живи один, раз тебе дороги твои шалашевки и алкоголь. Мне тридцать семь лет! Мне надоело служить тебе доброй мамочкой и психиатром в одном лице. Утешать тебя после работы, расследовать твои психозы, подставлять свое тело, как кукла, когда ты заявляешься среди ночи и тебя тянет с новенького на старое для контраста.

Упоминание возраста означало, что дело дрянь. Он огорчился, понимая, что ничего сейчас не изменишь, хоть башкой треснись о стену. На всякий случай он все-таки стукнулся лбом о дверь. Несильно: членовредительства она бы не простила. Затем зашел на кухню, достал из морозилки бутылку, выпил полстакана ледяной водки и заперся в ванной, захватив бутылку с собой. Пока он отмывался, она собрала вещи и постучала в дверь.

– Я ухожу, алкаш. Тебе повестка, кстати, пришла: вызывают как свидетеля. Доигрался со своими схемами, разбирайся теперь сам. Если посадят – поделом. Говорила, ничего не подписывай. Моцарта и Сальери не забудь покормить. Пока!

Моцарт и Сальери были двумя котами, временно отвлекавшими ее от мыслей о несуществующих детях. Первый – белый игривый пушистик, второй – черный прожорливый жирдяй. Когда он выбрался из ванной, жены и след простыл. Только халат лежал в белом кожаном кресле. Он посмотрел равнодушно в повестку:

«Следственный отдел… по делу о превышении полномочий кредитного комитета… для предварительного допроса в качестве свидетеля…»

Он накапал себе валокордину и завалился в смятую, пропахшую ее телом кровать, закутался с головой одеялом, представил себя полярным летчиком, потерпевшим крушение, в палатке, занесенной снегом, и уснул.

Ближе к вечеру он проснулся с головной болью, сварил себе куриный суп, попробовал дозвониться жене. Капитолина предсказуемо не брала трубку. За окном было мрачно и сыро. Плотный ледяной дождь окутывал улицы. Мутный тяжелый лед накапливался панцирем на автомобилях и деревьях. Прогноз погоды не обещал ничего хорошего.

В эту минуту он стал противен сам себе. В мозгу его гудело бесконечное тупое нытье. Говорят: внутренний диалог. Он ощущал по-другому: будто два актера в голове сводили счеты, словно в бездарном и бесконечном сериале. Вдобавок его душило чувство вины. Что бы там ни думала его жена Капитолина, на корпоратив он идти категорически не хотел. Зачем ему было продлять офисную каторгу? Он и так ходил на работу с настроением висельника. Понедельник растягивается сначала на неделю, а потом на год, в одну сплошную полосу мелких, ранящих душу конфликтов. Ни малейшего желания видеть своих ехидных коллег в неформальной обстановке он не испытывал. Пусть они там беснуются на дискотеках без него, как макаки в зоопарке, а он с удовольствием поваляется на диване с ноутбуком.

Однако пойти пришлось. Турхельшнаубу прозрачно намекнули, что начальство требует его присутствия. Якобы сам Витопластунский желает лично провести с ним беседу после корпоратива. И он пошел, сдерживая нервную дрожь, с перекошенным лицом. Простоял весь вечер в углу, щедро подбадривая себя марочным коньяком, благо последний лился рекой. Зайдя в туалет, он посмотрелся в зеркало, преувеличенно застеснялся своей внешности, после чего с горя нализался в хлам.

В кабинет шефа он вошел, что называется, «на бровях», но вошел твердо, переступая одеревеневшими ногами по ковру без посторонней помощи. Достижение, достойное продвижения по службе. Какая ирония судьбы: возможно, шеф вызвал его именно с целью сообщить ему о грядущем повышении. В последнее время за Турхельшнаубом числились два или три неподписанных документа, а именно в них был кровно заинтересован один акционер по фамилии Боговепрь, чиновник из министерства. Визировать этот документ было опасно, да и уровень ответственности был не его. Речь шла о банальном выводе активов куда-то на острова Вануату. А вот если Вениамина приподнять на ступеньку, тогда все встанет на свои места. Таков был расклад, к тому же он ранее выказал лояльность и одну стремную бумажку все же подмахнул. Поэтому теперь и валялась у него дома смятая повестка.

Он робко втиснулся в кабинет и увидел легендарного Боговепря, лысого господина, загорелого до черноты в круизах по тропическим морям. Из расстегнутого пиджака Боговепря торчало аккуратное круглое пузо, которое тот поглаживал маленькой жирной ручкой.

– Здрасте. Вызывали?

– Заходите, заходите, Вениамин, мы вас с нетерпением поджидаем.

Витопластунский плеснул подчиненному от барских щедрот полный пузатый бокал коньяку. Турхельшнауб послушно чокнулся и выпил залпом, перебарывая нервную дрожь. Дальнейших слов начальства он уже не слышал. Наступил провал памяти, чернота.

Очнулся он уже под утро, на подземной стоянке, на заднем сиденье собственного автомобиля. Очнулся и не поверил глазам: рядом с ним дышало жаром обнаженное влажное от пота тело, принадлежащее сотруднице подчиненного ему отдела, по имени Наталья Поперхон. Уши его тем временем, наряду со вздохами и стонами, ловили слова, которые женатый мужчина слышать не желает даже на пьяную голову:

– Ко мне переедешь, дочку родим. Крохотную такую, будет бегать и кричать: «Папа, папа…»

Ему хотелось самому кричать: «Мама, мама!» Обоняние портило дело больше всего: изо рта Поперхон разило как из бочки, причем каким-то сладким пойлом, что вливают в себя молодые, очень здоровые женщины на корпоративах. Картину запахов довершал приторный аромат духов в сочетании с едким духом секреций возбужденного тела. Трахать собственную сотрудницу – он всегда считал это низкопробным инцестом. Его начало тошнить. Он попытался набрать воздуху в легкие и задержать дыхание, но не смог.

Оттолкнув партнершу, Вениамин открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного. Незачем Капитолине было переживать.

Помучавшись вдоволь угрызениями совести и опустошив кастрюлю жирного куриного супа, он протрезвел и в ночь на воскресенье уснул здоровым и освежающим сном. Приснилось ему пророческое видение. Будто бы понедельник – это демоническое чудовище на шкале времени был кем-то отменен. На стеклянной двери офиса банка, как это давно следовало сделать, повесили ржавый замок и табличку «Опечатано в связи с утратой доверия». Веня мчался на поезде, а впереди вырисовывались берег моря, закат и обнаженная всадница неописуемой красоты, мчавшаяся галопом на белом коне. Всадница была почти так же красива, как тетя Рива из Черкасс, в которую юный Веня навсегда влюбился в тринадцать лет.

Деменция Карловна

Разбудил его дверной звонок, заливавшийся соловьиными трелями. Турхельшнауб, наполовину парализованный сном, натянул тренировочные штаны, засунул ноги в резиновые шлепанцы и посмотрел на будильник: пять утра. Кряхтя, как старик, он поплелся открывать дверь.

– В ваших трубах протечка! Вы нас затапливаете!