Свобода или совесть. Разговор с Дж. Ст. Миллем

Кроме неузнанного в свое время Конст. Леонтьева. Впрочем, Леонтьев, при всей его исключительной прозорливости, не разглядел как следует Дж. Ст. Милля, и даже с сочувствием о нем отзывался. Я никоим образом не упрекаю Леонтьева за недостаток предвидения, т. к. предлагаемая Миллем программа последнего и окончательного рассвобождения в то время должна была выглядеть просто игрой ума. Никто из современников не поверил бы в возможность практического ее приложения.

[

?3

]

«Необходима также защита, – говорит Милль, – против тирании господствующего мнения и чувства; против склонности общества навязывать, средствами отличными от гражданских наказаний, свои собственные понятия и образцы поведения тем, кто восстает против них; против склонности сковывать и, если удастся, пресекать развитие любой личности, не разделяющей господствующих обычаев…»

[

?4

]

«Власть может воздействовать на поступки члена цивилизованного общества, против его воли, в том единственном случае, когда речь идет о предотвращении вреда по отношению к другим членам общества. Благосостояние личности, как физическое так и нравственное, недостаточная причина для вмешательства в ее жизнь. Нельзя принудить к одному и заставить воздерживаться от другого только по той причине, что это сделает личность лучше или счастливее, или потому, что, с точки зрения других, делать одно и воздерживаться от другого было бы мудро или даже праведно. Единственная часть поступков личности, в которой она подотчетна обществу, есть та, что касается других людей. В той части, которая затрагивает только личность, и более никого, ее независимость должна быть абсолютна. Собой, своим телом и разумом, человек может распоряжаться совершенно свободно».

[

?5

]

«Это учение должно прилагаться только к человеческим существам, достигшим зрелости своих способностей. Мы не говорим о детях, а также о молодых людях не достигших определенного законом возраста зрелости. Те, чье состояние еще требует сторонней заботы, должны быть защищены от своих собственных поступков также, как и от чужих обид».

[

?6

]

«Свобода, как принцип, приложима только к высоким ступеням развития, на которых человечество становится способным к самоулучшению путем свободного и равного обсуждения».

[

?7

]

«Единственная свобода, заслуживающая этого имени – свобода преследования своего блага на своих путях, до тех пор, пока мы не пытаемся лишить других их собственных благ, или воспрепятствовать их усилиям на пути достижения этих благ. Каждый является наилучшим стражем собственного здоровья, как для тела, так и для ума или духа».

[

?8

]

Смешение категорий, которое он допускает, требуя «свободных споров» о вере между теми, кто молится и теми, кто не молится, можно сравнить только с требованием предоставить участие в решении трудных вопросов правописания тем, кто не умеет писать, наравне с теми, кто умеет.

[

?9

]

Я сознаю, насколько далек образ Сократа от образа «проповедника положительных ценностей», но всё же – в самом последнем счете – Сократ учил правильному мышлению, о котором никак нельзя сказать, будто оно не является положительной ценностью.

[

?10

]

«В этих пределах свобода личности должна быть ограничена: личность не должна причинять вреда другим людям. Но если она не вредит другим в делах, которые их касаются, и только поступает в соответствии с собственными наклонностями и суждениями в делах, касающихся ее одной, ей, по общему правилу свободы мнений, должна быть предоставлена свобода, без вреда для других, следовать своим мнениям на практике, на свой страх и риск».

[

?11

]

«До тех пор, пока люди несовершенны, следует быть различным мнениям, различным опытам жизненного поведения; нужна свобода для личного разнообразия, за исключением вредного для других; пригодность различных образов поведения должна быть проверена на практике, силами тех, кто сочтет нужным их испробовать. Коротко говоря, желательно, чтобы в вещах, не имеющих первостепенного отношения к другим людям, личность требовала признания своих прав. Там, где не личные склонности человека, но обычаи большинства управляют его поведением, недостает одной из главных составляющих человеческого счастья, и, пожалуй, главной составляющей личного и общественного развития».

[

?12

]

Если, конечно, это сказано с надлежащей серьезностью; для самого Милля слова «высокий», «возвышающий» должны были значить очень мало и совсем ничего, учитывая его веру в «полезность» как высшую меру блага. Какое дело «полезному» до «высокого»?

[

?13

]

«Когда мнения множества совершенно средних людей повсюду становятся или уже стали господствующей силой, противоядием и поправкой может быть всё более ярко выраженная индивидуальность тех, кто стоит на высоких ступенях умственного развития. Именно в этих обстоятельствах выдающиеся личности должны быть не ограничиваемы, но поощряемы в поступках, отличающихся от поступков толпы. В другие времена необычный поступок имел цену, только если это был лучший поступок. В наши дни простой пример неподчинения, простой отказ преклонить колени перед обычаем является услугой обществу. А именно, посколько тирания общественного мнения осуждает всякую эксцентричность, ради разрушения этой тирании желательно, чтобы люди были эксцентричны. Эксцентричность всегда изобиловала там и тогда, где изобиловали сильные характеры; и мера эксцентричности в обществе была в общем пропорциональна количеству таланта, умственной смелости и моральной отваги, этому таланту присущих. В то, что столь немногие ныне осмеливаются быть эксцентричными, главная опасность нашего времени».

[

?14

]

Тем более, что – по существу – мнения Христа и христиан, с точки зрения Милля, никакой ценности не представляют, и Христа он называет «благодетелем человечества» только с известным дипломатическим лицемерием…

[