«Клоун», или Я падаю к себе

Мраморной лестницей в колодце выпачканных неряшливым временем стен спускался Семен, впервые быть может за время жизни в этом доме, без спешки, был уверен – никто в доме не чувствует уюта, не спит в эту невероятно холодную ночь. Массивный куб векового здания кренился, опрокидываясь в эфир, стыл, как и его обитатели, коченея изнутри. Дверь парадного громыхнула с тяжким прихлопом, метущийся ветер толкнул настырно, ожалил льдистым крошевом.

Город этот год не освещался вовсе. В белом мраке в гуще ветра Семен наискось пересек площадь Садового кольца, не осматриваясь по сторонам – машины редки стали в ночную пору. Шел по улице старого города прямо к центру. Он был плохо одет. Серая дерматиновая куртка скрипела даже на небольшом холоде, а на морозе, как в ту ночь больше студила. Но он не мерз, стужа города уравновешивалась холодом внутри него самого, и чтобы еще усилить чувство отчужденности, он шел на «лубянку».

Возле спящей мертвецким сном витрины книжного магазина, буран, тесно зажатый домами, был не такой колкий и напористый, но за углом на площади едва не сшиб с ног. Цель достигнута. Внутренним чувством, проникая во чрево здания, Семен исследовал его глухое нутро, содрогнувшись, тронул камень черного льда. Из ниши высоченного дверного проема отделилась грузная фигура. Постовой в тулупе подошел вплотную, оглядел невесть откуда забредшего коченеющего студента и спросил,

– Что ты здесь делаешь?

Семен не торопился с ответом. Острые льдинки лупили по туго натянутому кожуху тулупа, его ненастоящая куртка звенела противной трескотней,

– Гуляю.

Постовой согласно кивнул.

Обратный путь домой пролегал в гору, но идти было легче, ветер толкал в спину. В конце улочки, на исходе пути в голову полезли противные мысли: «Что он будет делать завтра? Что он будет есть?»

В волнении, не от самих мыслей, а от состояния безысходности, тело покрыла испарина, и в тот же миг уголком глаза он заметил скребущую по инею мостовой, гонимую в припрыг ветром мятую бумажку. Семен догнал и выгреб из поземки негнущейся пятерней комканый рубль, сложил вдвое, положил в карман. Утром будут хлеб, картошка и молоко.

Семен бросил учебу и оказался во взрослой жизни. Оказалось, что он совсем не умеет жить….

Без сожаления Семен принял неизбежность армейской службы. В армии с ним произошел второй невероятный случай.

ГЛАВА 5

В армии я был единственным другом Семена. Он часто много разговаривал со мной. Он меня подбрасывал и думал, – «Как там у него сейчас дома?» Я летел, звенел…. Я отвечал на его вопросы. Я всегда знаю, что сказать. Я знаю, что думает он. Он, конечно, тоже, знает, что будет и что есть, но ему было грустно! Вот я и отвечал на его ненужные вопросы. Мы с ним болтали. Однажды ему надо было подумать самому, а он подбросил меня. Я честно встал на ребро! Я не лгал. Друга нельзя обманывать, когда он этого не ждет. Я был до блеска натерт его руками. Он называл меня талисманом!

В армии я почти всегда был в его кармане один. Я люблю компанию. Небольшую, когда звенишь, и никто тебя не перебивает. Пригоршню терпеть не могу, особенно если в нее влезут гривенники, пятнашки. Железным рублям вообще место только в свиньях-копилках. А как я презираю бумажные! Рваные вечно мятые грязные и, так… дурно пахнут!

У нас есть достоинство! Конечно, не все одинаковы. Ну что копейка? Пустозвонка – стакан газировки выпить, да спичек купить. Вытаращится, звенит противно, …рубль уберегла!? Тьфу…, гадость! Я видел копейку вообще без достоинства! Ее переехал трамвай. Видели бы вы ее – длинная, гладкая, гадкая. А двушки…? От того, что их используют только в телефоне-автомате, они сами с собой разговаривают, шизы. Трешки? Так…, на трамвае можно прокатиться. Вообще-то они симпатичные. Да и …вода с сиропом. А со мной советуются в трудный час – я предрекаю жребий! Пятачком быть очень достойно. Да…! у нас есть свой собственный самостоятельный разум! Так и написано – С С С Р. В армии все люди, как та копейка из-под трамвая – раздавленные и блестящие, да еще в пригоршне.

В одну воинскую часть с Семеном попал некий Лященко. Лященко был худой, слабый, долговязый и беззащитный. И свора назначила его жертвой – кто его пнет, тот с ними. Лященко вызывал чуть брезгливую жалость.

Лященко застрелился. Брезгливость стала постыдством.

Из армии Семен вынес два наблюдения: когда людям плохо, они становятся скотами, и еще – хорошо людям не бывает, по крайней мере, в армии.

Воинская часть стояла в сопках. В сопках водились звери. Солдаты ставили петли на звериных тропах, офицеры стреляли из карабинов.

Попался в петлю барсук. Мясо барсука мало пригодно для еды, но он был добычей. Барсук бегал по «караулке», прятался под столом и топчанами. Солдаты гоняли его с улюлюканьем шваброй. Они загнали барсука в пустую комнату-сушилку. Барсук прижался к стене и затих, вздрагивая всем тельцем.

Сделать «это» вызвался Васька-сибиряк. Добрейший парень с лицом «лесовика» и душой младенца. Васька мог в любой момент даже разбуженный среди ночи, не раздумывая сказать время с точностью до минуты. Он был уникум. Служить Ваське оставалось не много. Он мечтал вернуться домой, уйти в тайгу и там жить. Его судили за издевательства над инородцами из младшего призыва. Васька не был злодеем. Ему казались хитрыми дети, прибывшие из Азии, и он не мог терпеть их хитрость. Те дети просили за Ваську, им было жаль его, но процесс состоялся показательный, и запутавшегося Ваську отправили в дисбат.

Васька решил убить барсука ударом приклада автомата в лоб. Он медленно подходил, а барсук метался. От удара барсук упал, боднув головой и дернув ножками. Реальность отрезвила и разочаровала, все стали разбредаться, переговариваясь, как приготовить мясо барсука и готовить ли вообще. Но барсук встал, прошел, цокая коготками по дощатым половицам несколько шагов, стал посреди комнаты. Ваське пришлось поднять автомат снова. Барсук не метался, он медленно пятился, пока не наткнулся на стену и уставился на Ваську маленькими злобными глазками. Васька ударил второй раз. Он не хотел убивать барсука. Барсук вскоре опять ожил, в его глазах теперь уже не было злости. Кто измерит чужую боль? Зверек стоял посреди комнаты и смотрел мимо всех, а на глазах его навернулись слезы и поползли по волосатой мордочке.

Дверь «караулки» распахнулась, с проверкой пришел взводный «старлей». «Старлей» сказал, чтобы барсука подняли за задние лапы. Барсук выгнулся свесившимся тельцем. «Старлей» ударил барсука по затылку прикладом автомата.

Для Семена все это было не так важно, потому что накануне он смотрел по телевизору тираж спортлото и угадал 5 номеров из 6-и. И еще он уже научился в особенно трудные минуты жить немного в будущем, недалеко, всего на пол мига, но от этого все происходило с ним чуточку в прошлом.

Иногда старослужащие напивались, догонялись анашой и… ехали на танцы. Они запрягали водовозку, сбрасывали бочку, вваливались в телегу и по главной аллее части с песнями под гармошку мимо офицерских домиков через центральный КПП уносились в деревню. Офицеры задергивали шторы, гасили свет и, наверное, вздрагивали со своими женами.

В части служили 120-ть солдат, по 30-ть от призыва. По двое солдат в каждом призыве не доживали до конца службы, или пытались не дожить. Один солдат бежал, но его поймали и отправили в дисбат.

Самым большим наказанием стало лишение человека воли. Человек становился обреченным кричать. Люди делали плохие дела, как работу. Людям не оставалось пути к счастью, ноги сами шли путем несчастья, а руки его творили. Воля оставалась у очень злых, и очень добрых людей. Семен не был ни тем, ни другим, он ждал и терпел.

АРМЕЙСКИЙ ПОКЕР.

В караульной избе пятеро «старослужащих» солдат и один «молодой», только что из карантина в первом караульном наряде Семен. Играют в покер. Правила игры примитивные. Ставка – удары картами по ушам проигравшему. Пятеро «старослужащих» против Семена. Он обречен. К середине игры набегает ударов по 50 от каждого. Все заинтересованы, – как поведет себя «молодой»?

А «молодой» начинает вести себя странно.

Семен понял, что победит – есть лазейка! Бить должны столькими картами, какого достоинства карту он достанет из колоды. Достанет короля – четырьмя, девятку – 9-ю…, но если достанет валета пик, не бьют вообще – амнистия. Семен понял, что достанет этого валета. Он перестал сопротивляться, проигрывал, заказывая взятки наобум. Это не осталось незамеченным, появилась интрига.

Игра закончилась. Посчитали удары. Перемешали на столе закрытые карты. «Тащи», – ребята посмеивались над глупой бравадой Семена. Они желали ему вытащить даму, или десятку. Удары тремя картами сушат уши, а десятью – размолачивают. Уж они то из собственного опыта знали, что и то и другое плохо.

Семен не спешил.

Каждому, наверное, человеку довелось хотя бы однажды испытать внезапную, безотчетную уверенность и совершить в тот миг неповторимое действо – не раздумывая открыть книгу на нужной странице или щелчком пальца послать окурок точно в маленький круг урной – не размышляя и не стараясь. Семен стоял у края стола, возвышаясь над сидящими перед ним партнерами-соперниками, и намеренно ждал этого мига безотчетной уверенности.

Семен слышал раздраженные восклицания сослуживцев, совершенно неизвестных ему еще незнакомых солдат, – «Тащи! давай. Что стоишь…?» – и сосредоточенно ждал. Он навис над картами, замер.

Постепенно голоса смолкли. Семен водил рукой над картами, ища ту одну. Уверенность его росла. И чем больше росла его уверенность, тем слабее опустошеннее становились они. Настал момент, когда они сидели, не понимая, что происходит. Уверенность достигла предела, словно пронзила, и… Семен взял карту. Поднял. Даже не глянув на нее, он проносил карту мимо каждого лица сидящих за столом сослуживцев, уверенный, что это валет пик, – «Вот она!»

И только после посмотрел карту сам.

Да!!! Это был валет пик!

Семен хохотал безудержно, упиваясь восторгом.

Люди почему-то решили, что они добрые. А что значит «добрые»? Если монстр хочет откусить Вам голову, не ждите, открутите ее себе сами, протяните ему, – «На! Кушай». Вдруг он действительно голоден? Вы добры?

В армии хорошо жилось одному только человеку. Его звали Саша Свинарь.

Саша Свинарь был добр.

Саша был небольшой и ладный. С небесной синевы глазами, будто опаленными солнцем ресницами, светлыми волосами и радушной улыбкой. Улыбкой, которой в армии быть нельзя.

Саша Свинарь стрелялся. Пуля прошла в миллиметре от сердца. Его спасли. И он начал жить. Саша лучше всех в части играл в уголки и шашки и когда проигрывал, улыбался. Семену странна была и приятна улыбка Саши. Саша гулял по части, поднимаясь с рассветом, когда все еще спали. Повара находили для него что-то вкусное. Он всем платил своей улыбкой. Кроме офицеров, но и те знали, что он не их.

Он не служил, он просто жил.

Саша был свободен.

ГЛАВА 6

Окончился срок, Семен возвратился домой из армии и ошалел от восторга – вся жизнь принадлежит только ему! Никто никогда не скажет ему, что он должен делать. Он сам будет решать куда идти и что делать! Он будет спать до немоты в теле. Сколько угодно может стоять под теплым душем, вода льется только для него. И Солнце сияет для него.

Семен купил себе джинсы. У Аркаши. У Аркаши можно было купить все – в его институте учились студенты из всех стран мира. У Аркаши были джинсы, …были связи, знакомства, контрамарки на любые спектакли, каждый вечер веселые компании, несусветные идеи и безудержный цинизм. Еще у него была обожаемая девушка родом из загадочной непонятной Венесуэлы. Она почти не говорила по-русски, он совсем не говорил по-испански, но иногда Аркаша, забывшись, вторил ее гортанному, гудящему низко, как гул ветра в горах голосу, – «БЭНЭЗУЭЛЛА…»

Аркаша присел, раскинул руки и, приветствуя Семена, проскрипел, сверкая ядреными зубами,