«Клоун», или Я падаю к себе

«Сотая» была хорошей квартирой не в пример «50-й», как шутили случайно загостившие в ней люди – актеры, художники, студенты и прочие. У всех этих людей были проблемы, и преодолевать их им помогал Вадим.

Вадим был единственным коренным обитателем коммунальной квартиры владельцем одной из трех комнат. Он был безработным режиссером. Некогда в компании сподвижников Вадим создал театр абсурда, но театр закрыли. В театре рождались странные идеи, а странные идеи не удобны властям. Вадима лишили работы и грозили привлечь за тунеядку. Но Вадим был дипломированным режиссером, и власти обязаны были обеспечить его работой, которой лишили. Игра длилась много лет. Участковый приходил, грозил, вежливо выслушивал объяснения и уходил на год, оставляя в покое беспокойную квартиру.

Вадим отлично жарил картошку с румяной поджаркой без масла. Огромная чугунная сковорода была фетишем в его хозяйстве. Она была пропитана маслом, как смыслом. Все, кто находился рядом с этой сковородой, были сыты.

Вадим был очень длинным и внимательным, как все очень длинные люди. Высоким его назвать было бы не правильно, он лежал большую часть своей жизни на диване и говорил. Он был мудрым.

Вадим рассказал Семену об испещренной скале страха в горах Тибета. О том, как учитель на веревке спускает по лабиринту ученика в пещеру в глубь скалы. Туда, где нет ни света, ни звука, ничего кроме биения собственного сердца, дыхания в груди и страха. Там достаточно тепла и воздуха, но больше ничего нет. И нет возможности выбраться. Учитель сажает ученика в тесную пещеру не для того, что бы тот начал испытывать страх. Ученик уже его испытывает. В пещере он должен избавиться от страха. Учитель приходит, спускает на веревке в пещеру хлеб и воду. Ученик теряет ощущение времени. Он не знает, сколько дней или недель сидит в пещере. Учитель высвобождает ученика из заточения, когда страх проходит. Он точно это чувствует. Бывает, страх не проходит. Тогда учитель говорит ученику, что тот, сам, должен стать учителем.

В большинстве своем «сотую» населяли сверстники Семена, его друзья. Один из них заблудился ночью в облаке на вершине горы. Его нашли на рассвете умершим. В застывшем взгляде его читался ужас. Решили, что его напугал зверь.

Другой… – красавец, умница, спортсмен. «Почему?» – спрашивал он, – «Выпью 100 г – страха нет?! Через два часа опять…». Так он и пил каждые два часа днем и ночью не пьянея уже несколько месяцев. Семен знал, что такое страх и еще знал, что если задуматься всерьез, то можно найти ответ на любой вопрос, нужно только время. Семен понимал точно, пить нельзя —

НЕЛЬЗЯ БЕЖАТЬ, ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫХОДА НЕТ.

Но как избавиться от страха, не знал.

Приятель его повесился.

Семен пришел в «сотую». Вадим принял хорошо, он видел состояние Семена и хотел помочь. Аркаша жил в той же квартире, снимал в «100-й» одну из комнат. Аркаша жил обособленным хозяйством, у него уже была невеста и громадный шкаф. В комнате Аркаши на шкаф поставили портрет. К Аркаше Семен не заходил, портрет свой не видел. Аркаша спросил Семена: «Неужели живопись для тебя важнее жизни твоих детей?» Семен не ответил. Он подумал, что не знает, что такое жизнь и есть ли она вообще, но этот ответ вряд ли был нужен Аркаше, а другого ответа у Семена не было.

Вадим изменился, похудел. Вадим улыбался своей доброй и, как казалось Семену, еще чуть более внимательной улыбкой. Вадим жарил картошку, конечно же, без масла и рассказывал очередную историю своей жизни. Семен знал эту историю. Семен знал, какая история будет рассказана следом за этой – у Вадима был четко очерченный круг событий его жизни. Память грустно ходила по этому кругу. Новых событий Вадим не хотел. Периодически он пускался в воспоминания и пару месяцев кряду в хронологическом порядке говорил свои истории. Менялись слушатели, истории – нет.

Сальные стены кухни крашенные липкой ядовитой масляной краской; паутина на черном от копоти потолке кухонного колодца; массивные каменные стены «сталинского» дома, улыбающийся Вадим – все говорило Семену, что он не у себя дома, что у него нет дома. В духоте кухни внезапно навалилась усталость. Семен слышал спертый запах газа, капающий кран и с трудом сидел на стуле. Спина надламывалась. Безысходность кольнула в сердце. Он мог бы, наверное, сказать Вадиму, – «Прости, Вадим. Я очень устал. На улице холодно. Позволь, я отдохну у тебя». Вадим, конечно, сделает все, чтобы ему было удобно. А завтра? Что изменится через месяц? Стать обузой, приспособиться? …Нет. Полупрозрачные в пыльных разводах окна седьмого этажа, нависшие над каменным дном, показались ненадежной преградой. Мысль о суициде крепла. Из первоначальной идеи познания скончавшегося мира она выросла в настырное самостоятельное существо. Жить, ни на что не уповая, ежесекундно укрываясь от всевидящего ока кары, Семену не удалось. Он придумал хитрость, надо быть готовым к смерти. Там интересней, чем в жизни. Там или есть ответ, или нет. Смерть была рядом, он носил ее в кармане всюду при себе. Он говорил себе – станет невмоготу, есть выход. Сам построил себе западню. Смерть ожила. Сначала страхом, а потом настойчивой силой. Эта сила толкала Семена на последний шаг. Страх стал сменяться паническим ужасом перед неведомой волей, живущей внутри него, перед последним шагом. Ежесекундно Семен боролся с собой, не доверял себе. Хотел от себя спрятаться, бежать. Но как? Куда?

Ко времени обеда «сотая» оживала. Приходили завсегдатаи. Витал нерв. Все предвещало пьянку, но денег хватало либо на закуску, либо на бутылку вина. Необходимо же было бутылок, как минимум, …пять.

Семен сгреб в пригоршню собранную на столе мелочь и сказал, что деньги добудет. В конце концов, он обязан был проставляться за новоселье, а своих денег у него не было. Был день заездов на ипподроме. Воскресенье. Если поторопится, он успевал на последние три или четыре заезда.

Он знал, что делает.

Семен вышел из дома, не торгуясь, заплатил таксисту рубль из собранных четырех и через двадцать минут уже делал ставку в кассе ипподрома. Времени было мало, он старался максимально вырастить оставшуюся трешку.

Два рубля Семен поставил на комбинацию в «длинном одинаре» – здесь максимальная выдача – и рубль в «паре», чтобы в случае удачи иметь возможность поставить еще и на последние два заезда в «двойном». Он выиграл во всех четырех заездах. Через полтора часа он уносил с ипподрома 32 рубля – студенческую стипендию! – и отталкивал прицепившегося к локтю ипподромного «жучка», настойчиво добивавшегося от него, – «Где ты узнал выигрышных лошадей?!»