Пусть всегда будет атом

Хутор встретил их нехорошей тишиной. Обойдя издали вышку, где горел огонек самокрутки часового, они спешно нырнули в густую тень окружавшей дома стены. Возведенная сразу после Войны для сдерживания банд стена сейчас, в более спокойные времена, обзавелась множеством лазов и дыр, устроенных самими хуторскими, обделывающими по ночам свои делишки.

Хутор спал. Все окна – черные провалы, но где-то фырчал генератор и уличные фонари кидали в ночь яркие полосы света, освещая все вокруг так, словно и не было никогда Войны.

– Ишь, куркули, бензина-то не жалеют! – прошипел Степка, первым осторожно выходя из тени возле стены. Пригнувшись, троица быстро пошла по улочке, туда, где высила свои стены сектантская церковь. Ночью она производила еще более гадкое впечатление, походя в холодном электрическом свете на странный, украшенный маковкой скотомогильник.

Перед дверями в церковь, находился единственный сторож, сидящий на колченогом стуле с кокетливой, гнутой спинкой. Дробовик хуторянина был спокойно прислонен к стене, а все внимание мужчины было поглощено куском жареной курицы, которой он неспешно перекусывал, кидая обгладываемые косточки прямо к человеческим останкам у стены.

Подождав, пока хуторянин доест и сойдет с крыльца, то ли для обхода, то ли по малой нужде, Степка подкрался к нему сзади и, взяв в удушающий захват, споро оттащил в темноту. Подождав, пока он затихнет, парень ловко (сказывался милицейский опыт), связал часового и, заткнув ему рот тряпкой, оставил сектанта в ближайших кустах.

Тяжелый навесной замок на бурых от крови дверях храма поддался найденному в карманах хуторянина ключу, и троица вошла внутрь, погружаясь в слепящую после уличного фонаря темноту.

Щелкнули фонарики, заплясали пятна света на стенах. Настя не знала, что они увидят внутри, но ей представлялись распятые трупы и чудовищные росписи на штукатурке. Свет фонариков не нашёл ничего. Только голые, побелённые стены большого помещения. Ни крови, ни костей, ни пугающих идолов – ничего, только уложенный бетонными плитами пол и пустота вокруг.

Олег уже хотел было что-то сказать, как вдруг луч его фонарика провалился, исчезая во тьме. В стене пустой церкви явно был еще один проход, уходящий куда-то в гору, к которой жался сектантский храм.

– Идем вперед. Чтобы тут ни было, без реквизиции я возвращаться не намерен, – подытожил Степка и первым шагнул в темноту. Проход оказался началом шахты, пустынной, как и все вокруг. Бетонные стены и потолок. Металлическая полоса гермозатвора в полу, проёмы огромных грузовых лифтов и лестница, ведущая куда-то вниз. Было заметно, что лестницей пользовались часто, настолько часто, что ступени не просто блестели – в бетоне читались ясные углубления, вытертые множеством ног проходивших по ним людей.

Они шли долго и опустились вниз точно больше, чем на десяток этажей, прежде чем ступени исчезли, и перед ними вновь открылся коридор.

Помещения, в которые они попали, были столь огромными, что фонарики, питаемые слабыми, полу разряженными батареями едва выхватывали потолок гигантской штольни. Сперва шахта показалась пустой, и свет фонарей нашел лишь какие-то плакаты и расписания, махровые от грязи кабели, запыленные сирены и мертвые телефоны на стенах. Затем к этому добавились пустые стеллажи, возле которых желтели ржавые, раскуроченные автопогрузчики. Однако не прошли они и пары сотен шагов, как все это сменили поднимающиеся до самого потолка штабеля ящиков, закрывающие собой стены штольни. Они как зачарованные шли вдоль стеллажей, доверху забитых консервами и концентрами супов, сахаром и крупами, зерном и подсолнечным маслом, эти стеллажи сменялись коробками лекарств и бочками с консервированной водой, бензином и керосином, а шахте все не было и не было конца.

Они почти не говорили, потрясенные величием этого места. Лишь когда троица дошла до огромных, в два человеческих роста, лопастей вентиляторов, что стояли в гигантских воздуховодах в стене тоннеля, они наконец опомнились, поняв, что еще нужно возвращаться назад.

– Что это вообще за место? – хрипло спросил Олег, все еще смотря на бесконечные штабели ящиков, уходящих еще дальше во тьму.

– Хранилище Госрезерва. Вот что это, – тут же откликнулся охрипшим от волнения голосом Степка. – Рассказывали, что в Советском Союзе их строили как раз на случай войны. Делали запасы для восстановления страны. Их еще в восемьдесят шестом, сразу как Мировая кончилась, вскрывали. А это выходит так целым и простояло все это время…

Степка вдруг осекся и посветил фонариком на свои часы.

– Задержались мы, уходить надо. Ищем лекарства и на выход. А как вернемся, нашим расскажем про то, что тут происходит. Этих запасов всем поселкам вокруг на много лет вперед хватит.

VI

Настя сдувала со лба мокрые от пота пряди: с забитыми антибиотиками и другими лекарствами рюкзаками, они почти бегом, без остановки одолевали бесконечные пролеты ведущей наверх лестницы, возвращаясь обратно в храм.

Едва они вошли в церковный зал, как глаза резануло болью – это под потолком зажглась лампа, высвечивая фигуры ждущих их хуторян. В руках местных были крепко зажаты винтовки и автоматы Калашникова.

Старик Невзор стоял позади хуторян, внимательно разглядывая людей.

– Да что ж такое… Сколько ни распускай слухи про Сатану, сколько ни таскай со всей Пустоши кости, все равно, что ни год, то какая-то сволочь залезет. Падаль я эту поселковую давно ожидал здесь увидеть, скажу честно, а вот тебя, Настенька, не думал… Воровство – это грех… Или не учили тебя? Не оглядывайтесь, выход из хранилища только здесь, через храм. Оружие – на пол и лицами – к стене.

Степка в ответ лишь хмыкнул, выразительно ухватывая обрез поудобнее.

– Это вы здесь воры, а не мы. И хранилище это вам не принадлежит.

Невзор посмотрел на младшего милиционера, удивленный его наглостью:

– А если не нам, то кому ж тогда? Мы тут живем, с самой Войны, это наша земля и все, что на ней, и все, что под ней, – тоже. И это наше. И это я в Госрезерве тридцать лет до войны отслужил, а не ты, щенок. Не твое это, не поселковых и не городских, а нашей общины.

– Да тут всем же хватит, на всю Пустошь, – Степка говорил спокойно, зная, что, если дойдет до стрельбы, шансов у их маленькой группки не будет никаких.

– Тут для нас до конца мира хватит. Потому что мы не жадные, в отличие от вас, мы берем столько, сколько нужно. А если другие узнают, если городские набегут, тут и пяти лет не пройдет, как все выжрут. А как выжрут, снова у них будет голод. Так что лучше уж мы для себя хранилище попридержим. Ружьишки свои бросайте и к стеночке. Последний раз говорю.

Степка стоял вплотную к Насте.

Вентиляцию в шахте помнишь? – услышала девушка его шёпот. – Может по этим тоннелям можно будет вылезти на поверхность. Как скомандую – беги. Нужно рассказать людям об этих запасах. Это наш долг…

– Хватит, пристрелите их, да кончим дело, – скомандовал потерявший терпение Невзор, не дав Степке договорить. Однако, прежде чем хуторяне успели что-то сделать, Олег вскинул винтовку и выстрелил в Невзора. Тяжелая, отлитая из свинца, самодельная пуля заставила главу хуторян охнуть, валясь на пол. Вал ответного огня смял Олега, кинул к стене изодранной, окровавленной куклой.

Грохнул обрез Степки, и крупная картечь разнесла лампу под потолком, погружая зал в темноту. Пущенные вслепую очереди хуторских забили по стенам, но младший милиционер уже схватил Настю за шиворот и рывком утянул ее вглубь шахты, к лестнице.

Они бежали, перескакивали пролет за пролетом, пока сзади плясали фонари преследователей и летели пули, перебивая перила, кроша ступени, стены и высекая в темноте оранжевые искры. Сердце билось бешено, отдаваясь в оглохших от звуков выстрелов ушах, и Настя бежала, бежала по лестнице.

Лестница кончилась, и Степка остановился, указывая на темноту: «Беги, Насть, а я их немного попридержу». Он мазнул по ее лицу фонариком, будто желая запомнить его еще сильнее и оттолкнул Настю вглубь штольни, принявшись перезаряжать обрез.

Она хотела поспорить и потащить Степу за собой, но в голосе парня было что-то такое, ослушаться чего она не могла. И она побежала. Бежала, глотая слезы, бежала, когда позади раздался выстрел из обреза, за ним надсадный, свиной вой хуторянина, а затем длинная, дробная очередь Калашникова.

Настя бежала, бежала через темноту и слезы на глазах, бежала вдоль молчащих, мертвых телефонов, вдоль мешков с зерном, мимо бесчисленных штабелей консервов, бежала во тьму.

Она скорее почувствовала, чем различила гигантские маховики остановившихся навсегда вентиляторов. Грудь жгло огнем, но она кинулась из последних сил, кинулась вперед, кинулась, не обращая внимания на боль в ногах и груди, туда, где за запыленными лопастями чернела спасительная темнота воздуховода.

Ее поймали, когда она уже коснулась рукой стенки вентиляционной шахты. Тяжелая, пахнущая луком и зубной гнилью фигура сбила её с ног, повалила, прижимая к полу. Настя ещё пыталась вырваться, сопротивлялась, вцепившись зубами в руку хуторянина и почувствовав, как на языке стало железно от крови, но человек лишь отвесил ей оплеуху, а затем, намотав на кулак ее волосы, пару раз с силой приложил лицом о бетон.

Настю тащили обратно, через коридор, который уже начал заполняться светом от запущенных генераторов, через лестницу, у ступеней которой лежал хрипящий, пробитый длинной очередью Стёпа, успевший после выстрела из обреза зарезать еще одного хуторянина ножом. Увидев ее, он дернулся, захрипел, пытаясь что-то сказать, но проходящий мимо хуторянин с хрустом вбил в его висок окованный металлом сапог, и глаза младшего милиционера остекленели.

Ее тащили по избитым пулями ступеням, тащили, чтобы наконец бросить в храме, к ногам Невзора, морщившегося от движений хуторянина, бинтующего его голову, вскользь задетую пулей.

– Третьего пристрелили, отец, – мужчина волокший Настю отдышался.

Она поняла, что это был Матвей.

– Этот пострелец в храме тоже сдох, ну да туда им всем и дорога, – Невзор, морщась, ощупал бинт на голове. – Отправь людей обыскать пустошь вокруг да посмотреть, нет ли там подельничков. А ты, Славка, дай-ка мне ножичек.

Настя с ужасом наблюдала, как бородатый мужик с почтением передает Невзору широкий длинный тесак. Проверив лезвие на остроту, Невзор легко и привычно шагнул к девушке и, схватив за волосы, откинул голову назад.

– Не надо, отец, – Матвей положил руку на плечо главы общины. – Приглянулась девка мне.

Матвей кинул взгляд на свой прокушенный рукав, пропитавшийся кровью.

– Красивая ж баба и с норовом, как я люблю. Дурная правда, но это от того, что городская, уж я её перевоспитаю, – Матвей поднёс кулак к лицу Насти и несильно, играючи, ткнул её в зубы, заставив вскрикнуть и выплюнуть кровь.

Невзор, все еще держащий девушку за волосы, обдумывал сказанное, задумчиво водя лезвием по коже девушки.

– Отец, ладно тебе, дай девку, ведь Машка ж моя сдохла, все равно бабу искать придется. Чего ходить?

Невзор, по-своему любивший сына, наконец сдался и кинул Настю на бетон, обезоруживающе улыбаясь:

– Хорошо, Матвейка, но чур держать её будешь только в подвале.