Самолет улетит без меня

Дым и гвалт шли со стороны телебашни.

– Какую умную вещь я сделала, – белыми губами прошептала Наталья, – что не пошла туда работать…

Подтверждая ее правоту, со звоном вылетели стекла. Пригнувшись, мы переползли в кабинеты.

– Интересно, попаду я завтра в бассейн или нет? – Я вдруг вспомнила про купальник.

Наталья и Миранда посмотрели на меня странными глазами и открыли рты для очередной душеспасительной тирады, как вдруг дверь с визгом распахнулась, грохнув ручкой о стенку. Посыпалась штукатурка.

На пороге стоял шеф.

– Кто сегодня был на площади? – гаркнул он.

Я поднялась с места.

– Репортаж начну уже сегодня, но…

– Это задание отменяется. О митинге буду писать я.

– Но вы же там не были, – смутные догадки зашевелились в моей голове.

– Молчать!! – Он гаркнул на порядок сильнее. – Вопросов не задавать! Никому ничего не рассказывать! Черт бы побрал эту работу!!

Мы потрясенно молчали, пока шеф не ушел. Когда шаги затихли в коридоре, Наталья поднялась, закрыла дверь и сказала шепотом:

– Жалко его, в самом деле.

На следующее утро купальник снова висел на оконных ручках.

За покупками вы выходите в том же, в чем бродили по дому: к чему формальности, если в этом городке шлепки и шорты – нормальная одежда.

Самолет

Интервью Лики с начальником аэропорта сложилось быстро и удачно: он оказался каким-то дальним знакомым дяди, быстро и четко надиктовал информацию для статьи, отнесся со всем уважением, угостил лимонадом и кофе и поинтересовался, где она училась.

– Хотела в аспирантуру, но здесь… нет для меня научного руководителя, – слегка приврала Лика.

– Не хочешь в Москву? У нас послезавтра хороший рейс, – предложил начальник. – Если хочешь, могу отправить. Потом с рейсами будет все хуже, народ ломится, видишь как. Все бегут куда подальше.

– Это было бы очень удачно, – вежливо согласилась Лика, стараясь, чтобы начальник не услышал бешеный стук ее сердца.

Уехать! Улететь! Начать новую жизнь! В большом городе, где ее никто не знает, и никому не быть обязанной.

Все уехали, а Лика осталась. Здесь нет ничего для нее: ни тепла, ни любви, ни дома. Она здесь только для спокойствия родителей.

А теперь – приоткрылась железная дверца, и оттуда потянуло вольным ветром.

Она взойдет по трапу и в последний раз обернется посмотреть на любимый город-предатель.

Будет лететь сквозь облака, грозы и дожди туда, где ее никто не ждет.

Там никто не будет беспокоиться, поздно ли она приходит ночевать.

Там никто не будет спрашивать, когда она выйдет замуж.

Там нет ее дома – там ей все чужое, и поэтому будет легко.

Она оторвется от этого замшелого городка, так болезненно любимого, равнодушного и любопытного, от его вязкого медленного времени, от бесконечных сонных дождей и покрытых плесенью стен, от бессовестных взглядов и убивающей жалости и улетит в просторное, продуваемое ветрами, огромное место, где ее никто не знает.

Конечно, там будет трудно на первых порах, но неужели труднее, чем здесь?

Не надо будет каждые выходные ездить в деревню и утешать маму, слушая ее причитания, что никто уже на Лике не женится.

Не надо будет работать просто затем, чтобы на вопрос «Ты работаешь?» отвечать – «Да».

Лика готова мыть лестницы, выгуливать собак и укладывать чужих детей спать – но только чтобы за это платили.

И она не хочет всю жизнь делать интервью с какими-то скучными обормотами, которые никто не читает, а заворачивают в них копченую скумбрию.

Мамочка и папочка, вы немного понервничаете и перестанете, потому что здесь я просто умру.

Полевой чемоданчик вместил в себя хаос и со скрипом закрылся.

Теперь надо было как-то незаметно его вынести. До назначенного времени оставалось меньше часа – как раз хватит на дорогу в аэропорт. Лику будет видно всем во дворе, но уже все равно: письмо написано и лежит в хлебнице.

Она выглянула во двор: надо как-то хитро выйти через черный вход, а то вон соседка Заира сидит на скамеечке с ребенком, задержит, как пить дать задержит.

Сердце опять забилось в горле, ладони заскользили.

– Спокойно, спокойно, – громко сказала она в пустоту. – Сейчас или никогда. Они прекрасно справятся и без меня. Сейчас или никогда.

Стараясь ступать как обычно – как будто идет снова по делам, подумаешь, с чемоданом – это вещи на переделку портнихе теть Шуре, она сказала сегодня принести, завтра новые заказы будут, – Лика вышла из квартиры и, подумав, пошла к лифту.

Кнопки все были продавленные и опаленные, пахло – ну чем пахнет в старых лифтах.

Как раз из лифта пойду через черный ход, а там поймаю такси – и стрелой до аэропорта.

– Ну, с Богом, – нажала Лика кнопку со стершейся цифрой «1».

Лифт подумал, сердито крякнул, нехотя закрыл двери, дернулся и пошел вниз.

Вот как раз сейчас он и накроется, истерически-весело подумала Лика – она уже летела, летела в самолете, и земля уходила все дальше и дальше вниз, пассажиры сидели в три ряда, и стояли, держась за поручни, как в троллейбусе, и двигатели гремели так страшно и оглушительно, потому что перевес, и живот свело, и вскоре покажется море, похожее сверху на тарелку остывающей виноградной каши, и надолго уйдет с глаз долой, его застят облака.

И все пойдет по-другому.

Будет другая жизнь.

И тут погас свет.