История Рима от основания Города

Бежавшие латины скрылись в Минтурнах. После сражения лагерь был взят; в нем захвачено было живыми много людей, особенно же кампанцев. Тело Деция в этот день не было найдено, так как отправившихся на поиски за ним людей застигла ночь; на следующий же день оно оказалось среди огромной кучи убитых неприятелей и все было утыкано стрелами. По распоряжению товарища устроено было соответствующее его славной смерти погребение.

К этому необходимым считаю присовокупить, что, обрекая на гибель неприятельские легионы, полководец – консул ли он, диктатор или претор – не обязан был обрекать на смерть непременно самого себя, но мог выбрать любого гражданина из формально набранного римского легиона. При этом, если обреченный на смерть умирал, то это было хорошим признаком, если же не умирал, тогда зарывали в землю изображавшую его статую в семь футов или больше и убивали жертвенное животное для умилостивления богов; на то место, где была зарыта статуя, нельзя было ступать никому из римских должностных лиц. Но если полководец обрекал себя на смерть, как это сделал Деций, и не умирал, то он не мог после этого совершать надлежащим образом жертвоприношения ни за себя лично, ни за государство. Но закон разрешает, если угодно, принести в жертву Вулкану или какому-либо другому божеству свое оружие, заколов при этом жертвенное животное или другим каким-либо подобным образом. Копье, стоя на котором консул молился, не должно попадать в руки врагов, если же попадает, то Марс умилостивляется принесением в жертву свиньи, овцы и быка.

11. Хотя все установления божеские и человеческие, вследствие предпочтения всего нового и чужого старому и отечественному, преданы забвению, тем не менее я признал уместным сообщить о них, и притом в той же форме, в какой они были сделаны и переданы.

У некоторых писателей я нахожу известие, что самниты выжидали исхода битвы и только по окончании ее прибыли на помощь римлянам; а равным образом жители города Лавиния, потратив много времени на размышление, пошли на помощь к латинам уже после того, как они были разбиты. Передние знамена и часть отряда уже вышли за городские ворота, когда получено было известие о поражении латинов. Когда они, повернув знамена, возвращались обратно в город, то, говорят, претор их Милионий сказал, что за этот короткий путь гражданам придется дорого заплатить римлянам.

Латины, оставшиеся в живых после сражения и рассеявшиеся по многим дорогам, собрались потом вместе и нашли убежище в городе Весции. Здесь на собраниях союзных начальников латинский полководец Нумизий утверждал, что на самом деле исход битвы был одинаков и что оба войска потерпели равный урон; в руках-де римлян находится только слава победы, в остальном же и они терпят участь побежденных: обе палатки консулов имеют траурный вид – одна вследствие казни отцом собственного сына, другая вследствие убиения обрекшего себя на смерть консула; все войско разгромлено, перебиты гастаты и принципы, впереди знамен и позади их произведена страшная резня, и лишь триарии наконец придали битве счастливый оборот. Хотя и войска латинов потерпели не меньший урон, однако для пополнения их Лаций или вольски находятся ближе, чем Рим для римлян, поэтому, если им угодно, он вызовет поспешно молодых людей из земли латинов и вольсков, возвратится с готовым к сражению войском в Капую и своим внезапным прибытием врасплох застигнет римлян, менее всего ожидающих теперь сражения. Разосланы были лживые письма по Лацию и земле вольсков, и так как не принимавшие участия в битве очень легко верили всему без разбора, то отовсюду собралось поспешно набранное и поэтому беспорядочное ополчение. Против этого отряда у Трифана, расположенного между Синуэссой и Минтурнами, выступил навстречу консул Торкват. Прежде чем выбрано было место для лагеря, оба войска бросили свою поклажу в кучу, сразились и закончили этим войну; ибо латины потерпели такое страшное поражение, что когда консул повел победоносное войско для опустошения их владений, то все они сдались ему, а их примеру последовали и кампанцы.

Лаций и Капуя поплатились своими владениями; владения латинские с привернскими и фалернские, принадлежавшие кампанцам, вплоть до реки Волтурн разделены были между римскими плебеями. В области латинов дали каждому по два югера земли, причем количество это пополнено было на три четверти югера из привернских полей. В Фалернской области каждый получил по три югера земли, причем одна четверть югера была прибавлена по случаю отдаленности этих мест. Избегли наказания лаврентийцы, жившие в земле латинов, и кампанские всадники, потому что ни те ни другие не изменили Риму. С лаврентийцами велено было возобновить договор, и он с тех пор стал ежегодно возобновляться в одиннадцатый день Общелатинского празднества[494 - …Общелатинского празднества. – Это древнее торжественное собрание союза латинских городов под гегемонией Альбы Лонги. По разорении этого города, при царе Тулле Гостилии, и по переселении жителей его в Рим римские цари встали во главе союза и совершали ежегодно союзное жертвоприношение – сначала в храме Дианы, построенном при царе Сервии Туллии на Авентинском холме, а позже опять на Альбанском холме. Это празднество сохранилось до позднейших времен, и ежегодно оба консула должны были отправляться на Альбанский холм для принесения жертвы. Празднество это относилось к передвижным праздникам, и поэтому его приходилось объявлять заранее.]. Кампанские всадники получили право римского гражданства, и в знак этого события повешена была в храме Кастора в Риме медная доска. Сверх того, остальные кампанцы обязаны были уплачивать каждому из этих всадников ежегодную подать в размере 450 денариев, число же всадников простиралось до 1600 человек.

12. Таким образом окончена была эта война, распределены были соответственно заслугам каждого награды и наказания, и Тит Манлий возвратился в Рим. Когда он подходил к городу, навстречу ему, как известно, вышли только люди пожилые: молодежь и в то время, и после, в течение всей его жизни, презирала и проклинала его.

Области Остийская, Ардейская и Солонийская подверглись нападениям со стороны антийцев. Консул Манлий, не будучи в состоянии вследствие расстроенного здоровья вести эту войну, назначил диктатора в лице Луция Папирия Красса, который в то время как раз был претором, а он избрал себе в начальники конницы Луция Папирия Курсора. Но против антийцев диктатор не сделал ничего замечательного, несмотря на то что в продолжение нескольких месяцев стоял лагерем в их владениях.

За этим годом [340 г.], ознаменованным победой над столькими весьма могущественными народами и, сверх того, славною смертью одного из консулов и насколько беспощадным, настолько же достопамятным применением власти другого, последовал год консульства Тиберия Эмилия Мамерцина и Квинта Публилия Филона [339 г.]. Им не представилось случая совершить подобные подвиги, да и сами они больше заботились о своих личных интересах или интересах своей политической партии, чем об отечестве. Латинов, которые были раздражены против Рима за потерю своих владений и поэтому возобновили войну, они разбили на Фенектанской равнине и отняли у них лагерь. Публилий, под личным предводительством и главным начальством которого велась эта война, принимал сдачу от тех латинов, воины которых здесь были перебиты, а Эмилий в то время повел свои войска к Педу. Жителей Педа защищали тибуртинцы, пренестинцы и обитатели Велитр, пришли также вспомогательные войска из Ланувия и Антия. Римляне, правда, во всех битвах одерживали верх; но у самого города Педа и смежного с ним лагеря союзников дело еще не начиналось; тем не менее Эмилий, узнав о назначении своему товарищу триумфа, не окончив войны, внезапно бросил ее и возвратился в Рим, требуя и для себя разрешения триумфа до победы. Такое требование оскорбило отцов, и они отказали консулу в триумфе, прежде чем Пед не будет взят или сам не сдастся. С этого времени Эмилий изменил сенату и стал исправлять консульскую должность, как мятежный трибун. В самом деле, в продолжение своего консульства он не переставал обвинять патрициев перед народом, не встречая никакого сопротивления со стороны товарища, который тоже был плебейского происхождения. Материалом для его обвинения послужила слишком скупая раздача плебеям участков в Латинской и Фалернской областях. Поэтому, когда сенат, желая скорее прекратить власть консулов, приказал назначить диктатора против возобновивших войну латинов, то Эмилий, который был тогда облечен властью, назначил диктатором своего товарища, а этот избрал начальником конницы Юния Брута. Диктатура Публилия приобрела любовь народа, отчасти благодаря произнесению исполненных упреков речей против патрициев, отчасти благодаря проведению трех законов, весьма благоприятных для плебеев и невыгодных для знати. Первый закон гласил, что постановления плебеев должны быть обязательны для всех римских граждан; по второму – проводимые в центуриатных комициях законы должны были до начала голосования быть утверждаемы отцами; третий закон повелевал, чтобы один из двух цензоров был непременно плебей, так как дело дошло уже до того, что оба они могли быть из плебеев[495 - …чтобы один из двух цензоров был непременно плебей, так как дело дошло уже до того, что оба они могли быть из плебеев. – Ранее у Тита Ливия не приведено ни одного случая, на основании которого можно было бы признать этот мотив правильным; в VII, 42 речь идет о консулах, а не о цензорах.]. В один этот год, по мнению патрициев, консулы и диктатор принесли больше вреда внутри государства, чем расширили его владения победою и военными подвигами.

13. В следующем году [338 г.], в консульство Луция Фурия Камилла и Гая Мения, сенат настоятельно требовал употребить вооруженные силы и все средства для завоевания и разрушения города Педа, чтобы тем яснее поставить в упрек консулу предыдущего года, Эмилию, неисполнение этого предприятия. Новые консулы, будучи поставлены в необходимость заняться этим делом прежде всего, выступили в поход.

Жители Лация находились уже в таком положении, что не могли переносить ни войны, ни мира: для ведения войны у них недоставало средств, а мир казался презренным вследствие негодования, вызванного потерею владений. Им казалось, что следует держаться середины и оставаться в городах для того, чтобы римляне, не будучи вызываемы на сражение, не имели никакого повода продолжать войну, но при известии об обложении ими какого-либо города всем отовсюду спешить на помощь осажденным. Однако жителям Педа оказали помощь лишь весьма немногие народы: дошли до Педа тибуртинцы и пренестинцы, владения которых находились вблизи; на жителей же Ариции, Ланувия и Велитр, которые готовы были соединиться с антийскими вольсками, Мений внезапно напал у реки Астура и разбил их. Камилл сражался у Педа с тибуртинцами – войском в высшей степени сильным: хотя битва эта была гораздо труднее, однако окончилась так же счастливо. Особенную тревогу произвела внезапная вылазка горожан во время битвы. Но Камилл обратил против них часть своего войска и не только прогнал их в город, но в тот же день, разбив их вместе с их вспомогательными отрядами, при помощи лестниц овладел самим городом.

После завоевания одного города увеличилось усердие и мужество, и консулы уже решили вести победоносное войско дальше из одного места в другое для усмирения Лация. И действительно, они успокоились только тогда, когда подчинили своей власти весь Лаций, завоевывая города или принимая их безоговорочную капитуляцию. Затем, расположив гарнизоны по занятым городам, консулы отправились в Рим для получения назначенного им с общего согласия триумфа. Кроме триумфа, им оказана была еще другая честь: на форуме поставлены были их конные статуи – явление редкое в то время.

Прежде чем центуриатным комициям предложено было избрать консулов на следующий год, Камилл доложил сенату дело о латинских народах и сказал следующее: «Все то, сенаторы, что нужно было сделать в Лации войною и оружием, доведено уже до конца благодаря милости богов и храбрости воинов. Неприятельские войска разбиты у Педа и Астуры; все латинские города и Антий в земле вольсков или взяты силою оружия, или сами сдались и заняты вашими гарнизонами. Но так как они часто беспокоят нас своими восстаниями, то остается обсудить вопрос, каким образом нам удержать их в постоянном мире и спокойствии. Бессмертные боги дали вам полную возможность решить этот вопрос, так что от вас всецело зависит, быть ли Лацию на будущее время или не быть. Поэтому относительно латинов вы можете устроить себе постоянный мир или путем жестокой расправы, или путем прощения. Если вы хотите жестоко поступить с побежденными и сдавшимися, то вы можете опустошить весь Лаций и превратить в необитаемую пустыню ту страну, которая часто доставляла вам превосходное союзное войско во многих и важных войнах. Если же вы хотите, по примеру предков, увеличить могущество Рима принятием побежденных в число граждан, то теперь вы имеете удобный случай умножить с величайшей славой свое население. По крайней мере, та власть считается самой прочной, которой подчиняются с радостью. Однако, как бы вам ни угодно было решить относительно их, нужно это сделать поскорее: ведь вы держите в нерешительности, между надеждой и страхом, много народов; поэтому вы должны по возможности скорее и с себя сложить заботу о них и, пока они находятся в напряженном ожидании, поразить их или наказанием, или милостью. Наша задача состояла в предоставлении вам всевозможных способов для обсуждения этого вопроса; ваше дело теперь решить то, что, по вашему мнению, более всего полезно для вас самих и для государства».

14. Старшие сенаторы одобряли доклад консула относительно этого вопроса в целом, но говорили, что, так как положение различных народов различно, то дело о воздаянии каждому по заслугам его может быть решено лишь в том случае, если консулы сделают доклад о каждом народе отдельно и поименно. Поэтому о каждом народе в отдельности был сделан доклад и постановление. Ланувийцам предоставлено право гражданства и возвращены их святыни, но с тем условием, чтобы храм и роща Юноны Соспиты[496 - …храм и роща Юноны Соспиты… – Юнона Соспита (Спасительница) – покровительница латинского народа; главный культ ее находился в Ланувии; она же покровительница всего Римского государства.] были общим достоянием как жителей города Ланувия, так и римского народа. Жители Ариции, Номента и Педа приняты в число граждан с такими же правами, как и ланувийцы; за тускуланцами оставлено то право гражданства, которое они имели раньше[497 - …то право гражданства, которое они имели раньше… – См. VI, 26.], причем вина их в восстании приписана не общей измене, а лишь немногим зачинщикам. Старые граждане римские, жители Велитр, за свои неоднократные восстания были подвергнуты жестокому наказанию: стены города были разрушены до основания, а сенаторы[498 - …а сенаторы… – По обычаю своему приписывать римские учреждения другим городам Тит Ливий в данном месте говорит о сенате в Велитрах.] выведены оттуда с приказанием поселиться на правой стороне Тибра; при этом от всякого из них, пойманного на левой стороне Тибра, требовали выкуп до тысячи ассов, а поймавший мог освободить пойманного из оков лишь после уплаты установленной суммы денег. В поля сенаторов посланы были колонисты, с поселением которых в Велитрах город принял опять вид прежнего населенного города. В Антий посланы были новые колонисты с тем условием, чтобы и антийцам было позволено приписаться в качестве колонистов, если они того пожелают. Военные корабли были уведены оттуда, и антийцам было запрещено пользоваться морем, но дано право гражданства. Тибуртинцы и пренестинцы лишились своих владений. Им поставлено было в вину не только недавнее восстание сообща с другими латинами, но и то обстоятельство, что, тяготясь господством римлян, они некогда заключили вооруженный союз с полудиким народом – галлами. У прочих латинских народов отнято было право заключения между собою законных браков и право вести торговые дела и созывать собрания. Кампанцы из уважения к их всадникам, которые не захотели принять участия в восстании латинов, а также жители Фунд и Формий, через владения которых римляне всегда могли проходить безопасно и мирно, приняты в число граждан, но без права участвовать в голосовании; жителями Кум и Свессулы решено было предоставить те же права и то же положение, как и жителям Капуи. Корабли антийцев были частью отправлены на римские верфи, частью сожжены; носами их решили украсить построенную на площади кафедру, отчего и это место получило название «Ростры».

15. В консульство Га я Сульпиция Лонга и Публия Элия Пета [337 г.], не столько вследствие римского могущества, сколько вследствие любви, приобретенной ласковым обращением с побежденными, повсюду в государстве царил мир и спокойствие; но в это время между сидицинами и аврунками вспыхнула война.

Аврунки, сдавшись консулу Титу Манлию, не восставали более против римлян и тем больше имели права просить у них помощи. Сенат предписал защитить аврунков; но прежде чем консулы выступили с войском из города, распространился слух, что аврунки под влиянием страха покинули свой город, бежали с женами и детьми и укрепились в Свессе, которая теперь стала называться Аврункийской, древние же стены и сам город разрушены сидицинами. Поэтому сенат, озлобленный против консулов, вследствие медлительности которых были преданы союзники, велел назначить диктатора. Диктатором был назначен Гай Клавдий Регилльский, который выбрал себе в начальники конницы Гая Клавдия Гортатора. Но затем возникло сомнение относительно правильности выбора диктатора, и когда авгуры сказали, что, по их мнению, он выбран ненадлежащим образом, диктатор и начальник конницы сложили с себя должности.

В этом году весталка Минуция, вследствие большей, чем то дозволялось весталкам, изысканности своего костюма, сперва была заподозрена, а потом и обвинена пред понтификами доносчиком-рабом; решением последних ей приказано было отказаться от исполнения священнодействий и запрещено отпускать на волю своих рабов[499 - …запрещено отпускать на волю своих рабов… – Цель этого запрещения состояла в желании дать возможность обвинителю допросить под пыткой рабов и воспользоваться их показанием.], а по произнесении приговора она живою была зарыта в землю у Коллинских ворот, вправо от мостовой – на Преступном поле, которое, я думаю, и получило свое название от прелюбодеяния, совершенного этой весталкой.

В этом же году впервые из плебеев был избран претором Квинт Публилий Филон, несмотря на сопротивление консула Сульпиция, который заявил, что не будет принимать в расчет его кандидатуры, однако сенат, не имея возможности закрыть плебеям доступ к высшим должностям, не особенно отстаивал претуру.

16. Следующий год [336 г.], в консульство Луция Папирия Красса и Цезона Дуиллия, ознаменовался не столько значительной, сколько небывалой войной с авзонами. Народ этот жил в городе Калы. Авзоны соединили свои вооруженные силы с силами соседей-сидицинов, и в одном, едва ли заслуживающем даже упоминания, сражении римляне рассеяли войско обоих народов: вследствие близости своих городов оно очень охотно бежало и в этом бегстве было вполне в безопасности. Однако отцы не оставили без внимания этой войны, потому что сидицины уже много раз или сами предпринимали войну, или подавали помощь другим, предпринимавшим ее, или, наконец, были причиной войны. Поэтому-то были употреблены все старания, чтобы избрать консулом в четвертый раз величайшего в то время полководца – Марка Валерия Корва; в товарищи Корву дали Марка Атилия Регула. И чтобы как-нибудь не произошло ошибки, просили консулов, чтобы Корву без жребия поручено было ведение этой войны.

Приняв победоносное войско от прежних консулов, Корв отправился к Калам, откуда началась война; и так как враги трепетали еще от страха при воспоминании о прошлой битве, то, рассеяв их при первом натиске и крике, он стал осаждать сами стены. И воодушевление воинов было так велико, что они изъявили желание тотчас же подступить к стенам с лестницами и утверждали, что взберутся на них. Но так как это было делом трудным, то Корв предпочел окончить его, скорее усилив труды воинов, чем подвергая их опасности. Для этой цели он насыпал вал, возвел винеи и придвинул осадные башни к стене; но употребление последних в дело предупреждено было представившимся кстати удобным случаем. Дело в том, что римский пленник Марк Фабий, пользуясь беспечностью стражи, в праздничный день разбил свои оковы и через стену, при помощи привязанного к зубцам ее каната, спустился на руках к осадным сооружениям римлян и побудил полководца напасть на усыпленных вином и пиршеством врагов. Авзоны и город их взяты были с таким же небольшим усилием, с каким они были рассеяны на поле битвы. Взята огромная добыча, в Калах поставлен гарнизон, а легионы отведены в Рим. Согласно сенатскому постановлению консул получил триумф, а чтобы и Атилий не был лишен славы, обоим консулам было приказано вести войско против сидицинов. До своего отъезда они по сенатскому постановлению назначили диктатора для председательствования в комициях в лице Луция Эмилия Мамерцина, который назначил начальником конницы Квинта Публилия Филона. Под председательством диктатора выбраны были консулами Тит Ветурий и Спурий Постумий. И хотя война с сидицинами не была еще совершенно закончена, однако консулы вошли с предложением вывести в Калы колонистов, чтобы этим благодеянием предупредить желание плебеев. Когда состоялось сенатское постановление, чтобы записать туда 2500 человек, то консулы назначили триумвирами для вывода колонии и наделения их землей Цезона Дуиллия, Тита Квинкция и Марка Фабия.

17. После этого новые консулы, приняв войско от прежних консулов, вступили в неприятельские владения и, опустошая их, дошли до самых стен города. Но сидицины собрали здесь большое войско, и так как очевидно было, что и сами они намерены были сражаться с ожесточением ввиду крайнего отчаяния, а сверх того ходили слухи, что и самниты собираются начать войну, то консулы, согласно решению сената, избрали диктатором Публия Корнелия Руфина и начальником конницы – Марка Антония. Но затем возникло сомнение относительно правильности их выбора, и они отказались от должности. А так как вслед за этим наступила моровая язва, то дело дошло до междуцарствия [332 г.], как будто бы происшедшею при избрании диктатора ошибкой осквернены были все ауспиции. И только пятым междуцарем от начала междуцарствия, Марком Валерием Корвом, избраны были консулы – Авл Корнелий (во второй раз) и Гней Домиций.

Среди общей тишины слух о войне с галлами произвел действие нашествия, грозящего Риму, так что решено было назначить диктатора. Диктатором назначен был Марк Папирий Красс, а начальником конницы Публий Валерий Публикола; они производили набор с большей энергией, чем для войн с соседями, но посланные лазутчики принесли известие, что в Галлии все спокойно. Подозрительны были и самниты, так как они уже второй год волновались, стремясь к переменам, а поэтому войско римское не было уведено из сидицинских владений.

Самниты, впрочем, отвлечены были в область луканцев войною с Александром Эпирским: оба эти народа сражались с царем эпирским соединенными силами, когда он делал высадку со стороны Песта. В этой борьбе Александр одержал верх и заключил мир[500 - В этой борьбе Александр одержал верх и заключил мир… – Так как с римлянами Александр не воевал, то надо думать, что Тит Ливий имеет в виду заключение договора и вызванные им мирные отношения.] с римлянами; но неизвестно, с какою верностью он стал бы соблюдать его, если бы остальные предприятия его были удачны.

В том же году сделана была перепись и внесены в цензорские списки новые граждане. Вследствие этого прибавлено было две трибы – Мецийская и Скаптийская; это прибавление сделали цензоры Квинт Публилий Филон и Спурий Постумий. Жители Ацерры стали римлянами после проведения претором Луцием Папирием закона, по которому им были предоставлены все права гражданства без права подачи голоса. Таковы были мирные и военные события этого года.

18. Следующий год [331 г.], в консульство Марка Клавдия Марцелла и Гая Валерия, был несчастным годом, или вследствие неблагоприятной для здоровья погоды, или вследствие человеческого преступления. В летописях я нахожу различные имена второго консула – то Флакк, то Потит; в данном случае, впрочем, неважно, что тут правда; но я больше желал бы, чтобы оказалось ложным то предание (тем более что не все писатели свидетельствуют об этом), которое гласит, что все те, вследствие смерти которых год этот заклеймен был названием морового, были отравлены. Однако я должен излагать событие так, как оно передано, чтобы никому из писателей не отказать в доверии.

Дело в том, что когда знатнейшие люди города стали умирать от одинаковых болезней и все почти одинаковым образом, то одна рабыня заявила курульному эдилу Квинту Фабию Максиму, что она укажет причину общественного бедствия, если он даст слово, что такое показание не принесет ей вреда. Фабий немедленно известил об этом консулов, а консулы доложили сенату, и по общему согласию сенаторов доносчице была обещана безопасность. Тогда она открыла, что государство страдает от козней женщин и что матроны приготовляют этот яд; если-де сенаторы последуют немедленно за нею, то виновных можно захватить на месте преступления. Тогда последовали за доносчицей и нашли нескольких женщин, занятых приготовлением каких-то снадобьев, а другие снадобья спрятанными.

Все это принесено было на площадь и через курьера призвано около двадцати матрон, у которых были найдены эти снадобья. Когда две из них, Корнелия и Сергия, обе патрицианского рода, уверяли, что это полезные лекарства, доносчица, опровергая это показание, предлагала им выпить их, чтобы изобличить ее во лжи. Матроны потребовали времени для переговоров, и, когда народ посторонился, они на глазах всех присутствовавших представили это условие остальным своим сообщницам, причем те также изъявили согласие выпить этого снадобья; исполнив это, все они погибли от своих собственных козней. Схвачены были тотчас их служанки, указавшие большое число матрон, из которых осуждено было около ста семидесяти.

До сих пор в Риме никогда еще не разбиралось дел по поводу отравления ядом; факт этот признан был роковым предзнаменованием и, казалось, походил более на дело людей помешанных, чем преступных. Поэтому, найдя в летописях известие, что некогда во время удаления плебеев диктатором был вбит гвоздь[501 - …некогда во время удаления плебеев диктатором был вбит гвоздь… – Ничего подобного Тит Ливий не рассказывает ни в II, 32; III, 50 ни в VII, 42, так что нельзя определить, какой случай он имеет в виду.], и люди, разобщенные раздором, благодаря этому средству пришли в себя, решено было назначить диктатора для вбивания гвоздя. Назначенный диктатором Гней Квинктилий выбрал себе в начальники конницы Луция Валерия, и оба они, по вбивании гвоздя, сложили с себя должность.

19. Консулами выбраны Луций Папирий Красс (во второй раз) и Луций Плавтий Венокс. В начале этого года [330 г.] прибыли в Рим послы из страны вольсков от жителей Фабратерии и от луканцев с просьбой принять их под покровительство римского народа; они говорили, что если римляне защитят их от самнитского оружия, то они станут верными и послушными подданными римского народа. Тогда сенат через послов объявил самнитам, чтобы они воздержались от нападения на области этих народов. Это посольство имело успех не столько потому, что самниты желали мира, сколько потому, что они не приготовились еще к войне.

В тот же год вспыхнула война с привернатами, союзниками которых были фунданцы и далее предводителем был фунданец Витрувий Вакк, человек известный не только у себя на родине, но и в Риме; он имел дом на Палатинском холме, который впоследствии был разрушен, а земля конфискована и получила название «Вакков луг».

Когда он на обширном пространстве стал опустошать Сетийскую, Норбийскую и Корскую области, против него отправился консул Папирий и расположился станом вблизи его лагеря. У Витрувия не было ни достаточно здравого смысла, чтобы держаться внутри вала в виду более сильного врага, ни достаточно мужества, чтобы сражаться подальше от лагеря. Едва все войско его построилось за воротами лагеря, как он без всякого плана и без отваги начал битву, тогда как воины его скорее имели в виду бегство, чем сражение с неприятелем. Хотя его победили быстро и решительно, однако самая незначительность расстояния и легкость отступления в столь близко расположенный лагерь дали ему возможность без труда спасти воинов от страшного избиения: и действительно, почти никто не был убит во время самой битвы; только немногие из бежавших сзади пали среди суматохи, когда стремительно бросились в лагерь. Оттуда с наступлением ночи они поспешили в беспорядке в Приверн, чтобы за его стенами найти лучшую защиту, чем за валом.

От Приверна второй консул Плавтий, опустошив всю страну и угнав добычу, повел римское войско в область фунданцев. Когда он вступил в фунданские пределы, ему вышел навстречу местный сенат и говорил, что пришел просить не за Витрувия и его сообщников, но за фунданский народ, который, по признанию самого Витрувия, неповинен в войне, так как он выбрал местом убежища Приверн, а не свое отечество Фунды. Поэтому-де в Приверне должно искать врагов римского народа и преследовать их, потому что они в одно и то же время изменили фунданцам и римлянам, позабыв о том и о другом отечестве; фунданцы же живут в мире с римлянами, имеют римские убеждения и с благодарностью помнят о полученном праве гражданства. Они просят консула воздержаться от войны с невинным народом; их поля и город, сами они с женами и детьми теперь находятся и всегда будут во власти римского народа.

Консул похвалил фунданцев, отправил в Рим письмо с известием, что они остаются верны римлянам, и повернул по направлению к Приверну. По свидетельству Клавдия, консул прежде наказал тех, которые были зачинщиками заговора; около 350 заговорщиков было связано и отправлено в Рим, но сенат не принял выдачи этих людей, полагая, что фунданцы хотят отделаться наказанием этих бедных и ничтожных граждан.

20. В то время, как два консульских войска осаждали Приверн, один из консулов отозван был в Рим для председательствования в комициях. В этом году [329 г.] впервые построены в цирке загородки перед ареной[502 - …впервые построены в цирке загородки перед ареной. – По объяснению Варрона, загородки эти служили для того, чтобы удерживать колесницы и не допускать появления их на арене ранее знака магистрата. До этого времени carceres устраивались каждый раз лишь на время игр, а теперь, очевидно, их установили навсегда.].

Еще римляне не освободились от заботы о войне с привернатами, как распространился ужасный слух о нападении галлов, которого никогда почти отцы не оставляли без внимания. Поэтому новые консулы, Луций Эмилий Мамерцин и Гай Плавтий, в самый день вступления своего в должность, именно в квинктильские календы, получили приказание согласиться между собою насчет театра военных действий. Мамерцин, на долю которого выпало ведение галльской войны, стал набирать войско, не соглашаясь никого освобождать от военной службы. Говорят, что призывались даже ремесленники и мастеровые, народ совершенно негодный к военной службе, и в Вейях собралось огромное войско, чтобы оттуда идти навстречу галлам: уходить дальше сочли невыгодным из опасения, чтобы неприятель, отправившись к городу другой дорогой, не ускользнул. Потом, спустя несколько дней, когда получено было достаточно достоверное известие, что в Галлии теперь царит тишина, все силы римлян обратились вместо галлов на Приверн.

О последующем существует двоякое предание: по одному, город был взят приступом и Витрувий живым попал в руки римлян; по другому, жители сами до штурма подчинились консулу, неся перед собою жезл мира, а Витрувий был выдан своими согражданами. Запрошенный относительно Витрувия и привернатов, сенат повелел консулу Плавтию разрушить стены Приверна и поставить в нем сильный гарнизон и назначил ему триумф; Витрувия же приказал держать в темнице до возвращения консула, а затем высечь розгами и казнить. Дом его на Палатинском холме решили разрушить, а имущество посвятить Семону Сангу[503 - …посвятить Семону Сангу… – Семон Санг – сабинское божество, перенесенное в Рим, первоначально олицетворяло небо; отождествлялось с Дием Фидием как божество договоров и супружества.]; на деньги же, вырученные от продажи этого имущества, сделаны были медные круги и поставлены в часовне Санга, напротив храма Квирина. Относительно привернатского сената сделано постановление, чтобы каждый сенатор, оставшийся в Приверне после измены города римлянам, поселился за Тибром на таких же условиях, как и жители Велитр. После такого решения о привернатах не было речи до самого триумфа Плавтия. После триумфа, когда Витрувий и его соучастники были казнены, консул, полагая, что он может вполне безопасно внести в сенат, удовлетворенный уже казнью виновных, предложение о привернатах, сказал следующее: «Так как виновники измены понесли уже достойное наказание и от бессмертных богов, и от вас, сенаторы, то что вам угодно будет сделать с множеством невинных людей? Что касается меня, то хотя роль моя узнавать прежде ваши мнения, чем предлагать свои, однако, помня, что привернаты живут в соседстве с самнитами, с которыми у нас теперь мир весьма непрочен, я желал бы, чтобы между нами и привернатами оставалось как можно меньше злобы».

21. Дело было уже само по себе сомнительно, потому что всякий, согласно своему образу мыслей, подавал или более суровый, или более мягкий совет; но один из привернатских послов, думавший больше о том положении, в котором он родился, чем о настоящем бедствии, подверг все еще большему сомнению; ибо на предложенный одним сторонником строгого решения вопрос, какого, по его мнению, наказания достойны привернаты, он ответил: «Такого, какого заслуживают те, которые считают себя достойными свободы». Консул заметил, что этот гордый ответ еще больше озлобил тех, которые уже раньше восставали против привернатов, и поэтому, желая доброжелательным вопросом вызвать более мягкий ответ, спросил: «А если мы освободим вас от наказания, то какого мира можем ожидать от вас?» Посол ответил: «Если вы предложите выгодный мир, то он будет верен и вечен, если же невыгодный, то он не будет продолжителен».

Тогда некоторые воскликнули, что привернат открыто угрожает и что подобные речи, несомненно, возбуждают к восстанию умиротворенные народы. Более благосклонная к привернатам партия в сенате давала этому ответу гораздо лучшее толкование и утверждала, что это слова, достойные мужа и человека свободного. «Разве можно, – говорили они, – поверить, чтобы какой-нибудь народ или отдельный человек захотел оставаться дольше, чем это необходимо, в том положении, которым он недоволен? Только тогда мир соблюдается добросовестно, когда он заключен добровольно, а где хотят установить рабство, там нельзя рассчитывать на верность». К этому толкованию склонял умы больше всего сам консул, обращаясь беспрестанно настолько громко, чтобы его слышали и многие другие, к бывшим консулам, которые раньше других подавали мнение; он говорил, что те только достойны сделаться римлянами, которые думают исключительно о свободе. Таким образом привернаты выиграли дело в сенате, и с утверждения отцов сделано было предложение народу о предоставлении им права гражданства. В этом же году послано в Анксур триста колонистов, которые получили по два югера земли.

22. Следующий год [328 г.], в консульство Публия Плавтия Прокула и Публия Корнелия Скапулы, не ознаменован никаким событием ни дома, ни на войне, за исключением того, что во Фрегеллы, земля которых принадлежала сначала сидицинам, а затем вольскам, выведена была колония, и Марком Флавием устроена раздача мяса народу на похоронах матери. Некоторые толковали, что под предлогом оказания почести матери Марк Флавий заплатил народу должную плату, потому что народ оправдал его, когда эдилы назначили ему день явиться в суд по обвинению в обесчещении одной матроны. Устроенная им раздача мяса в благодарность за прежнее решение послужила для него также причиной почести: в ближайшие комиции он получил предпочтение перед другими соискателями на должность народного трибуна, несмотря на то что не присутствовал при выборах.

Недалеко от того места, где теперь находится Неаполь[504 - …где теперь находится Неаполь… – Тит Ливий выражается неточно: Неаполь существовал уже в описываемое время.], лежал город Палеполь; оба города были заселены одним и тем же народом, который происходил из Кум, а куманцы ведут свое происхождение из Халкиды Эвбейской. Благодаря флоту, на котором они приехали из отечества, куманцы достигли большого могущества в той приморской стране, где они теперь живут; сначала они высадились на островах Энарии и Питекуссах, а затем решились переселиться и на материк. Государство это, рассчитывая частью на свои силы, частью на шаткость союза самнитов с римлянами или полагаясь на то, что город римский, как ходили слухи, постигла моровая язва, предприняло ряд враждебных действий против римлян, живших в Кампанской и Фалернской областях. Поэтому в консульство Луция Корнелия Лентула и Квинта Публилия Филона (во второй раз) в Палеполь были отправлены феодалы с целью требовать удовлетворения; но, когда от греков, народа более бойкого на словах, чем на деле, был получен гордый ответ, то народ, с утверждения отцов, приказал начать с палеполитанцами войну. Консулы по обоюдному согласию распределили между собою театр военных действий, и идти войною на греков выпало на долю консула Публилия; Корнелий же с другим войском выставлен был против самнитов, на случай движения с их стороны. А слухи ходили, что, выжидая отпадения кампанцев, они намерены придвинуть свой лагерь. Поэтому Корнелию показалось самым лучшим расположиться лагерем в этом месте.

23. Оба консула уведомили сенат, что на сохранение мира с самнитами мало надежды: Публилий прислал известие, что 2000 ноланских воинов и 4000 самнитских впущены в Палеполь, не столько по желанию греков, сколько по принуждению ноланцев; из сообщения Корнелия в Риме узнали, что властями самнитскими объявлен уже набор, что весь Самний поднят на ноги и самниты открыто побуждают к восстанию соседние народы – привернатов, фунданцев и формиан.

Когда вследствие этого решено было, прежде чем начнется война, отправить послов к самнитам, то самниты дали гордый ответ: они сами жаловались на обиды со стороны римлян и тем настойчивее оправдывались в том, что им ставили в упрек. Они говорили, что помощь грекам оказана без всякого содействия или совета со стороны государства, что они не побуждали к восстанию фунданцев и формиан, потому что у них, самнитов, не было бы недостатка в собственных военных силах, если бы они хотели вести войну; впрочем, они не могут скрыть неудовольствия самнитского государства по поводу того, что римский народ возобновил взятый и разрушенный ими город вольсков Фрегеллы и на самнитской земле возвел колонию, которую римские колонисты называют Фрегеллами. Они примут все меры для снятия с себя этого позора и обиды, если они не будут сняты с них самими виновными.

Когда же римский посол стал звать их на суд перед общими союзниками и друзьями, то один из самнитских начальников сказал: «К чему уловки? Наш спор, римляне, решат не речи послов и не какой-либо судья из людей, а Кампанское поле, где нам с вами придется стать друг против друга, наше оружие и беспристрастное военное счастье. Поэтому разобьем лагерь против лагеря между Капуей и Свессулой и решим, кому господствовать в Италии – самнитам или римлянам». В ответ на это римские послы сказали, что они пойдут не туда, куда их поведет враг, а туда, куда поведут их свои полководцы. Между Палеполем и Неаполем Публилий овладел уже удобной позицией и отнял у неприятелей возможность соединяться и оказывать друг другу взаимную помощь, что они до сих пор делали всякий раз, когда какое-нибудь место подвергалось нападению. Поэтому, так как с одной стороны приближался день комиций, а с другой – для государства было невыгодно отзывать Публилия, который угрожал неприятельским стенам и со дня на день надеялся взять город, то стали вести переговоры с народными трибунами относительно предложения народу, чтобы Квинт Публилий Филон и по сложении с себя консульской должности продолжал осаду как проконсул до окончания войны с греками; а Луция Корнелия, который вступил уже в область самнитов и открыл военные действия и которого поэтому также нежелательно было отозвать, известили письменно о решении сената, чтобы он назначил диктатора для председательствования в комициях.

Он назначил диктатором Марка Клавдия Марцелла, который выбрал себе начальником конницы Спурия Постумия. Но диктатор не созвал комиции, так как возникло сомнение, правильно ли он выбран. Спрошенные авгуры публично заявили, что диктатор, по их мнению, назначен неправильно. Трибуны своими нападками на это заявление сделали его подозрительным и вызвали дурные толки о нем, говоря, что ошибку эту узнать было нелегко, так как консул встал ночью и среди ночной тишины назначил диктатора, а во-вторых – консул никому не писал об этом ни частным образом, ни официально; равным образом нет человека в лагере, который бы заявил, что он видел или слышал что-либо такое, что могло бы остановить гадание по птицам, а авгуры, сидя в Риме, не могли угадать, какую ошибку при совершении ауспиций допустил консул в лагере. Для кого не ясно, что авгуры сочли за ошибку плебейское происхождение диктатора? Трибуны напрасно распускали эти и другие подобные слухи, несмотря на их усилия, дело дошло до междуцарствия, и так как комиции по той и другой причине все откладывались, то лишь четырнадцатый междуцарь, Луций Эмилий, выбрал консулов в лице Гая Петелия и Луция Папирия Мугилана. В других летописях я нахожу имя Курсора.

24. В том же году [326 г.], говорит предание, основана была в Египте Александрия, и Александр, царь Эпирский, пал от руки луканского изгнанника и своею смертью подтвердил изречение оракула Юпитера Додонского[505 - …оракула Юпитера Додонского. – Описание оракула при храме Зевса в Додоне (в Эпире) см. Геродот, II, 52–55.].

В то время, когда тарентинцы пригласили Александра в Италию, оракул предсказал ему остерегаться Ахеронтских вод и города Пандосии, потому что там ему суждено окончить жизнь. Тем поспешнее он переправился в Италию, чтобы как можно дальше уйти от города Пандосии, что в Эпире, и от реки Ахеронт[506 - …от реки Ахеронт… – Река Ахеронт, как сообщает Павсаний, действительно протекает в Феспротиде (область в юго-западном Эпире); древние видели в ней один из притоков подземных рек.], которая из страны молоссов[507 - …которая из страны молоссов… – Молоссы – жители внутренней части Эпира.] течет в подземные болота и впадает в Феспротийский залив. Но, как обыкновенно бывает, человека постигает несчастье, когда он старается его избежать; так и Александр, не раз уже рассеяв бруттийские и луканские легионы, взяв тарентинскую колонию Гераклею, в земле луканцев – Потентию, в Апулии – Сипонт, бруттийскую Консентию и Терину, а затем и другие мессапийские и луканские города и послав в Эпир триста знатных семейств в качестве заложников, занял недалеко от города Пандосии, находящегося на границе луканских и бруттийских владений, три холма, значительно отстоящие друг от друга, чтобы делать оттуда набеги во все стороны в область неприятелей. Он держал при себе около двухсот, по его мнению, верных луканских изгнанников, а они, подобно большинству людей этого племени, меняли свою верность вместе с переменой счастья.

Когда постоянные дожди заливали все поля и таким образом отрезали друг от друга разделенное на три части войско, так что одно другому не могло подать помощи, два гарнизона, в которых не было царя, подверглись нападению внезапно прибывших врагов; уничтожив их, враги все направились осаждать самого царя. Тогда луканские изгнанники послали к своим гонцов и, выговорив себе право возвратиться на родину, обещали выдать луканцам царя живым или мертвым. Но сам царь с отборным отрядом отважился на славный подвиг: он проложил себе дорогу через центр неприятелей и, схватившись врукопашную с луканским вождем, убил его. Затем, собирая своих воинов, рассеявшихся после отступления, он достиг реки, где развалины недавно снесенного напором воды моста указывали ему путь. Когда отряд стал переходить реку вброд в незнакомом месте, то один из воинов, изнуренный страхом и трудом, браня ненавистное название реки, произнес: «Тебя справедливо зовут Ахеронтом» [508 - «Тебя справедливо зовут Ахеронтом». – В переводе на русский язык название этой реки означает «лишенный радостей».]. Лишь только царь услыхал эти слова, он тотчас вспомнил о своей судьбе и остановился в недоумении, переходить ли реку. Тогда один из царских отроков, слуга Сотим, спросил царя, зачем он медлит в такую критическую минуту, и указал ему на луканских изгнанников, которые только ищут случая для засады. Оглянувшись назад и заметив вдали луканцев, идущих целой массой, царь обнажил меч и бросился с лошадью в реку; он уже вышел было на мель, как вдруг луканский изгнанник пронзил его издали дротиком.

Упавшее бездыханное тело с торчащим в нем дротиком течение реки принесло затем к неприятельским постам. Здесь самым мерзким образом тело было растерзано на части: разрубив его пополам, одну часть луканцы отправили в Консентию, другую оставили себе для поругания. Когда ее поражали издали копьями и бросали в нее камнями, к толпе, которая неистовствовала больше, чем позволяет человеческая жестокость, присоединилась одна женщина, просила их на некоторое время остановиться и со слезами рассказывала, что ее муж и дети в плену у врагов и что она надеется выкупить их при помощи царского тела, как оно ни изувечено. Это положило конец истязанию тела; оставшиеся члены преданы были земле в Консентии, благодаря стараниям одной женщины, а кости возвращены врагам в Метапонт, а оттуда увезены в Эпир к жене Александра Эпирского Клеопатре и сестре его Олимпиаде; из них вторая была матерью, а первая сестрою Александра Великого.

Хотя судьба удержала Александра Эпирского от войны с римлянами, однако, так как он вел войны в Италии, то, по-моему, достаточно этих немногих слов для изображения его трагической смерти.

25. В том же году [326 г.] были устроены лектистернии в пятый раз после основания города для умилостивления тех же богов, что и раньше. Затем новые консулы отправили по приказанию народа к самнитам послов с тем, чтобы объявить им войну, а сами стали делать всевозможные приготовления с большею тщательностью, чем против греков. Присоединились сверх того и новые вспомогательные войска, о которых консулы в то время и не думали: луканцы и апулийцы, не связанные до сих пор с римским народом никакими условиями, подчинились римлянам и обещали дать им для войны оружие и войско; таким образом, по договору они были приняты в число друзей римского народа. В то же самое время удачно шли дела и в Самнии: три города подчинились римской власти – Аллифы, Каллифы и Руфрий, а остальная область на широком пространстве была опустошена при первом появлении консулов.