Джуд неудачник

Джуд неудачник
Томас Гарди

«Школьный учитель оставлял село, и все обитатели его казались грустными. Мельник из Крескома дал ему небольшую крытую повозку с лошадью для перевозки пожиток в город к месту его назначения, миль за двадцать отсюда. Эта колесница оказалась совершенно достаточно вместительною для имущества уезжавшего педагога. Дело в том, что часть домашней обстановки учителя была доставлена администраторами и составляла принадлежность школы, а единственный громоздкой предмет, принадлежавший учителю, в дополнение к чемодану с книгами, заключался в деревенском фортепиано, купленном им на одном аукционе в тот год, когда он мечтал об изучении инструментальной музыки. Потом этот пыл прошел, – оказалось, что учителю не суждено отыскать и развить в себе музыкальный дар, и купленный инструмент сделался для него вечным мучением при перекочевках с одного места на другое…»

Томас Гарди

Джуд неудачник

Часть I

Меригрин

«Многие сошли с ума из-за женщин и сделались рабами чрез них. Многие погибли и сбились с пути и согрешили через женщин… О мужи! Как-же не сильны женщины, когда так поступают они?»

    2 Ездры, IV, 26. 27. 32.

I

Школьный учитель оставлял село, и все обитатели его казались грустными. Мельник из Крескома дал ему небольшую крытую повозку с лошадью для перевозки пожиток в город к месту его назначения, миль за двадцать отсюда. Эта колесница оказалась совершенно достаточно вместительною для имущества уезжавшего педагога. Дело в том, что часть домашней обстановки учителя была доставлена администраторами и составляла принадлежность школы, а единственный громоздкой предмет, принадлежавший учителю, в дополнение к чемодану с книгами, заключался в деревенском фортепиано, купленном им на одном аукционе в тот год, когда он мечтал об изучении инструментальной музыки. Потом этот пыл прошел, – оказалось, что учителю не суждено отыскать и развить в себе музыкальный дар, и купленный инструмент сделался для него вечным мучением при перекочевках с одного места на другое.

Директор школы отлучился на этот день, так-как не долюбливал никаких перемен, и не намеревался возвратиться до вечера, когда приедет и водворится новый учитель и все опять пойдет как по маслу.

Кузнец, местный староста и сам учитель стояли в недоумевающих позах в гостинной перед инструментом. Учитель заметил, что если он даже и взвалит его на тележку, то все-же не будет знать, что с ним делать по приезде в Кристминстер, город, куда он переезжает, где на первое время ему придется поместиться во временном жилище.

Какой-то мальчик, лет одиннадцати, задумчиво помогавший в укладке вещей, подошел к этим людям, и, когда они почесывали в затылках, он смело проговорил, краснея от звука собственного голоса: «У тетки моей есть большой угольный сарай, куда пожалуй можно-бы поставить фортепиано, пока вы найдете ему у себя настоящее место, сэр».

– Верно сказано, – одобрил кузнец.

Решено было отправить депутацию к тетке мальчика, местной старой деве, спросить ее, поместит-ли она у себя фортепиано, пока м-р Филлотсон пришлет за ним. Кузнец и староста пошли посмотреть, насколько пригодно указанное помещение для рояля, а мальчик и учитель остались вдвоем.

– Жалеешь, что я уезжаю, Джуд? – спросил учитель ласково.

Слезы выступили на глазах мальчика, не смотря на то, что он не был из постоянных дневных учеников, стоявших гораздо ближе к жизни учителя, и посещал вечерние классы только в последнее время. Обыкновенные ученики, сказать правду, в настоящий момент оставались в стороне (подобно известным историческим ученикам), не чувствуя желания оказать какую-либо энергичную добровольную помощь своему учителю.

Мальчик неловко раскрыл книгу, которую держал в руке, подаренную ему при разлуке на память м-м Филлотсоном, и признался, что жалеет его.

– И я тебя тоже, – сказал м-р Филлотсон.

– Зачем вы уезжаете, сэр? – спросил мальчик.

– Ах, это длинная история. Ты не поймешь моих побуждений, Джуд. Поймешь, пожалуй, когда будешь старше.

– Я думал, что вы сейчас объясните, сэр.

– Ну, хорошо, только не болтай об этом никому. Знаешь-ли ты, что такое университет и университетский диплом? Это необходимый ярлык для человека, желающего достигнуть чего-нибудь в деле преподавания. Мой план или мечта – это сделаться кандидатом богословия и затем посвятиться в духовный сан. Отправляясь на житье в Кристминстер или его окрестности, я буду, так сказать, в главной квартире, и если вообще мой план осуществим, то полагаю, что нахождение в этом пункте даст мне больше шансов для его осуществления, нежели где-либо в другом месте.

Между тем кузнец и его спутник возвратились. Сарай старой мисс Фолэ оказался сухим и весьма удобным, и она охотно согласилась дать в нем помещение для рояля. Поэтому он был оставлен в школе до вечера, когда можно найти более свободных рук для его переноски. Уезжавший учитель бросил последний взгляд кругом.

Мальчик Джуд помогал в укладке кое-каких мелких вещей. В девять часов м-р Филлотсон уселся рядом с своим чемоданом и другими пожитками, и распростился с провожавшими друзьями.

– Я не забуду тебя, Джуд, – сказал он, улыбаясь, когда повозка тронулась. – Помни-же, будь хорошим мальчиком, добрым к животным и птицам, и читай все, что можешь. А если когда попадешь в Кристминстер, то не забудь разыскать меня, по старому знакомству.

Повозка заскрипела по лужайке и исчезла за углом дома ректора. Мальчик возвратился к колодцу у края лужайки, где он оставил свои ведра, когда пошел помогать в сборах своему патрону и учителю. Губы его нервно дрожали, и открыв накрышку колодца, чтобы приступить к спусканию бадьи, он задумался, уставившись головой и руками в блок, причем лицо его выражало серьезность впечатлительного ребенка, которому рано пришлось почувствовать первые уколы жизни. Колодезь, в который он смотрел, был так-же стар, как самая деревня, и при теперешном положении Джуда казался глубокой цилиндрической перспективой, кончающейся блестящим диском дрожащей воды на глубине сотни футов. Ближе в верху сруба зеленела полоска моха и еще какой-то поросли. Тут мальчик несколько расчувствовался. Вспомнилось ему, сколько раз, вот таким-же утром, учитель накачивал воду из этого колодца. Больше он уж никогда не будет этого делать. «Я видел однажды, как он смотрел в глубь колодца, утомленный вытягиванием ведра, – вот как и я теперь устал, – и как он отдыхал минутку перед тем, как нести ведра домой! Но он был слишком умен, чтобы жить здесь дольше, в такой сонной жалкой деревушке!»

Слезы скатились с его глаз в глубину колодца. Утро было довольно туманное и дыхание мальчика клубилось еще более густым туманом в тихом и тяжелом воздухе. Неожиданный крик вывел его из раздумья.

– Неси что-ли воду-то, лентяй!

Этим восклицанием разразилась какая-то старушка, высунувшаяся из двери близлежащего, крытого тростником, коттеджа. Мальчик живо кивнул головой в ответ, вытянул бадью с большим усилием, так-как был хилого сложения, наполнил пару своих более легких ведер, и, остановившись, чтобы перевести дух, пошел с ними по вязкой лужайке почти в самую середину небольшего селения или, скорее, деревушки.

Деревушка была стародавняя и маленькая и лепилась на взгорье, примыкающем к дюнам северного Вессекса. Впрочем, как ни была она стара, блочный колодезь был вероятно единственной сохранившейся в прежнем виде реликвией местной истории. Много жилых домов с тростниковыми крышами и слуховыми окнами были снесены в последние годы и много деревьев порублено на лужайке. Но прискорбнее всего, что оригинальная церковь, с горбатой крышей, с красивыми архитектурными изломами и деревянными башенками, была так-же разрушена, и кирпич её или разбит на кучи щебня для трамбовки улицы, или пошел на стены свиных закут, садовые скамейки, устройство оград и на бордюры цветочных рабаток у соседей. Взамен этой церкви появилось высокое новое здание германо-готической архитектуры, чуждой английскому вкусу, воздвигнутое на новом месте каким-то разрушителем исторической старины, примчавшимся из Лондона и в тот-же день уехавшим обратно. Место, где так долго стоял старинный храм в честь христианских святых, не был даже чем-нибудь отмечен на зеленой и ровной лужайке, с незапамятных времен бывшей церковным двором, и только обвалившиеся могилы были увековечены грошовыми чугунными крестами, разрешенными в последние пять лет.

II

Как ни тщедушен был на вид Джуд Фолэ, он нес домой два полные ведра не отдыхая. Над дверью коттеджа имелась прямоугольная синяя дощечка, на которой желтыми буквами было написано: «Булочница Друсилля Фолэ». За маленьким оконцем с мелким переплетом, единственным остатком уцелевшей старины, виднелись пять бутылок с сиропом да три лепешки в плетеной корзинке.

Сливая ведра у заднего крыльца домика, Джуд мог слышать оживленный разговор, происходивший в комнате между его теткой, означенной на дощечке Друсиллой, и зашедшими к ней соседками. Они видели, как уезжал учитель, и теперь обсуждали подробности этого события и пускались в предсказания относительно его дальнейшей судьбы.

– А это кто? – спросила одна из собеседниц, по-видимому не здешняя, когда вошел мальчик.

– Э, охота вам спрашивать, мистрис Вильямс. Это мой племянник, пришедший ко мне уже после того, как вы у меня были здесь в прошлый раз.

Отвечавшая на вопросы обитательница этого жилища была худощавая старушка, говорившая высоким слогом о самых обыкновенных вещах и обращавшаяся поочередно к каждой из собеседниц.

– Он пришел с год тому назад из Мельстока, в южном Вессексе, – плохое место для мальчишки, Билинда! (Она повернулась вправо). Отец его который там жил, был сражен ударом и умер в два дня, как вы знаете, Каролина (Она обратилась влево). Было бы истинное счастье, еслиб Господь милосердый прибрал и тебя за твоими родителями, несчастный бесполезный мальчишка! Но я взяла его к себе, чтобы присмотреться, на что он годен, и должна была предоставить ему какой-нибудь, хоть пустяшный, заработок. Вот теперь он пугает птиц на огороде фермера Траутхэма. Это спасает мальчишку от праздности. Чего ты отворачиваешься. Джуд? – продолжала она, обращаясь к племяннику, заметив, что тот, в смущении от ехидных взглядов посетительниц, отошел в сторону.

Одна из собеседниц, местная прачка, заметила, что вполне одобряет решение мисс или мистрис Фолэ (как они безразлично называли ее) держать его при себе: – Чего же ему лучше, как жить в вашем уединенном обществе, носить воду, закрывать ставни вечером, да мало-мальски помогать в булочном деле.

Мисс Фолэ сомневалась в этом.

– Почему ты не просил учителя взять тебя с собою в Кристминстер и поместить в школу? – продолжала она с шутливой серьезностью. – Я уверена, что он ничего лучшего не мог-бы сделать. Мальчик помешан на книгах, – вот он у меня какой! В этом он в наш род пошел. Его двоюродная сестра Сусанна тоже такая, как я слышала. Но я столько лет ужь не видала девочку, хотя она родилась в этом самом домике, – в этих четырех стенах. Вот как дело было. Моя племянница и муж её после свадьбы долго не имели своего дома, а как только обзавелись домиком… нет, уж об этом лучше не распространяться. Смотри, Джуд, никогда не женись, мой голубчик. Не для Фолэ писана такая судьба. Эта племянница, единственная из всех, была мне как родная дочь, Билинда, пока над ней не разразилась беда. Ах, кабы бедняжка знала что будет!

Джуд, видя, что общее внимание опять сосредоточилось на нем, вышел из пекарни, где съел сладкий пирог, приготовленный ему на завтрак. Теперь настал конец его отдыха и он, выйдя из сада через плетень, пошел тропинкой в северном направлении, пока не спустился в обширную и уединенную низину с засеянным полем. Это обширное поле было поприщем его трудов на пользу фермера, м-ра Траутхэма, и мальчик остановился в центре поля.

Серая поверхность посева тянулась кругом в горизонту, где постепенно терялась в тумане, скрывавшем его действительные размеры и обособлявшем от всего окружающего. Единственными приметами на этой однообразной площади были сложенный в прошлогоднюю уборку скирд, стоявший среди пашни, грачи, поднявшиеся с приходом Джуда и тропинка, по которой он спустился в низину. Бог весть кому теперь была нужна эта тропинка, хотя когда-то по ней ходили многие из его умерших родных.

– Как здесь нехорошо! невольно вырвалось у него.

Свежия борозды тянулись подобно дорожкам рубчатого бархата в бесконечную даль, скрадывая перспективу поля и стирая с него мимолетное прошлое последних лет. А между тем в каждом комочке земли, в каждом камне хранилось много воспоминаний и отголосков песен минувших дней жатвы, веселых речей и тяжелых работ. Каждый вершок земли был ареной, где временами разыгрывались энергия, веселье, игры, споры, в перемежку с утомительной работой. Группы собирательниц колосьев кишели на солнце по всему полю. Любовные союзы, давшие население соседней деревушке, заключались здесь между порою созревания и уборки хлеба. Под изгородью, отделявшей поле от далекой плантации, девушки отдавались своим обожателям, которые не захотят и оглянуться на них в следующую жатву. На этом же старом поле не один парень делал предложение девушке, при голосе которой он дрожал в следующий посев, уже закрепив с нею свой союз в соседней церкви. Но ни Джуд, ни окружавшие его грачи, не обращали внимания на эту поэзию, ибо для них это было просто уединенное место. Мальчика оно интересовало как поле его трудовой деятельности, а птиц, как источник зернового корма, который надо клевать.

Мальчик стоял подле скирда, то и дело погромыхивая своей трещеткой. Каждый раз при этом грачи подымались с пашни, но вскоре опять спускались и, недоверчиво поглядывая на мальчика, принимались клевать на более почтительном расстоянии.

Джуд кружил трещетку до того, что рука его онемела. Наконец его сердце смягчилось и уступило упрямству голодных птиц. Грачи, подобно ему самому, жили в свете, который не нуждался в них. Зачем будет он отгонять их от корма? Мальчик все больше и больше видел в них своих друзей и воспитанников, – единственных друзей, на которых он мог положиться, так как грачи были хоть сколько-нибудь заинтересованы в нем, между тем как тетка часто говорила ему, что ей до него нет дела. Он перестал трещать, и птицы снова уселись клевать.

– Бедные, милые птицы! – проговорил вслух Джуд. – Должны же вы иметь себе какую-нибудь пищу. Добра тут довольно – на всех хватит, и вам, и хозяину. Фермер Траутхэм в состоянии прокормить вас. Кушайте же, мои милые грачики, наклюйтесь себе на славу!

Грачи уселись и принялись за свое дело, а Джуд любовался их завидным аппетитом. Сознание общей беззащитной доли невольно пробуждало в одиноком мальчике сострадание к этим гонимым птицам.

С этими мыслями он сел на корточки, отбросив в сторону трещетку, как орудие коварное, равно обидное и для птиц, и для него самого, их покровителя. Вдруг он почувствовал сильный удар по спине, сопровождавшийся знакомым звуком, напомнившим его испуганному воображению противную трещетку. Птицы и Джуд всполошились одновременно, и изумленным глазам мальчика представилась важная фигура самого Траутхэма. Красное лицо его злобно уставилось на жертву, скорчившуюся от страха и боли, а рука размахивала подхваченной трещеткой.