Там мы стали другими

– Почему у нас такие имена? – спросила я.

– Они происходят от древних индейских имен. У нас были свои традиции именования, пока не пришли белые люди и не распространили отцовские фамилии, чтобы закрепить власть в семье за отцами.

Я не поняла этого объяснения насчет отцов. Как не понимала и того, что означает Медвежий Щит. То ли это щит, которым медведи защищаются от людей или люди от медведей, то ли сам щит сделан из шкур медведей? В любом случае было довольно трудно объяснить всем в школе, почему меня зовут Медвежьим Щитом, но это не самое страшное. Хуже всего то, что мое первое имя двойное: Опал Виола. Вот и получается, что меня зовут Опал Виола Виктория Медвежий Щит. Виктория – имя нашей мамы, хотя все звали ее Вики, а Опал и Виола достались мне от бабушки, которую мы никогда не видели. Мама рассказывала, что бабушка была шаманкой и признанной исполнительницей духовных песен, так что мне надлежит с честью носить это громкое древнее имя. К счастью, детям в школе не пришлось коверкать мое имя, придумывать рифмы и вариации, чтобы посмеяться надо мной. Они просто проговаривали его полностью, и это звучало забавно.

Мы сели в автобус холодным серым утром в конце января 1970 года. У нас с Джеки были одинаковые потрепанные красные спортивные сумки, не очень-то вместительные, но у нас и вещей было не так уж много. Я упаковала два наряда и сунула под мышку плюшевого медведя Два Башмака. Прозвище придумала моя сестра, потому что ее плюшевый мишка обходился одним ботинком, за что его и окрестили Одним Башмаком. Но, возможно, мне все-таки повезло с медведем, обутым в два башмака. Впрочем, медведи не носят обувь, так что если мне и повезло, то, наверное, в чем-то другом.

Когда мы вышли на улицу, мама повернулась лицом к дому.

– Попрощайтесь с ним, девочки.

Я уже привыкла следить за входной дверью. И не раз замечала на ней объявления о выселении. Вот и на этот раз бумажка болталась на двери. Мама всегда срывала их, чтобы потом сказать, будто никогда их не видела, и тем самым выиграть время.

Мы с Джеки посмотрели на желтый дом. В общем-то, он нас вполне устраивал. Это первый дом, где мы жили без отцов, так что все было тихо и мило, и воспоминания остались самые сладкие, как пирог с банановым кремом, который мама испекла в нашу первую ночь, когда газовая плита работала, но электричество еще не подключили, так что мы ели стоя на кухне при свечах.

Мы все еще думали, что сказать дому на прощанье, когда мама крикнула: «Автобус!», и нам пришлось бежать за ней, волоча за собой одинаковые красные сумки.

В разгар рабочего дня в автобусе почти никого не было. Джеки заняла место поодаль, как будто она не с нами, как будто едет одна. Мне хотелось расспросить маму об острове, но я знала, что она не любит разговаривать в автобусе. Она отвернулась, как Джеки. Словно мы все чужие и не знакомы друг с другом.

– Зачем обсуждать наши дела при посторонних? – обычно говорила мама.

Наконец мое терпение лопнуло.

– Мам, что мы делаем?

– Мы перебираемся поближе к нашим родным. Индейцам всех племен. Мы едем туда, где построили ту тюрьму. Начнем жизнь заново, выбравшись из тюремной камеры, где сейчас находимся, где находится весь индейский народ. Вот куда они нас загнали, даже если не хотят в этом сознаться. Мы найдем выход из этой тюрьмы, прокопаем туннель ложкой. Вот, взгляни.

Она достала из сумочки и протянула мне ламинированную карточку размером с игральную. На лицевой стороне была та картинка, что можно увидеть повсюду, – силуэт печального индейца на коне, – а на обороте надпись: Пророчество Неистового Коня[31 - Неистовый Конь (ок. 1840–1877) – военный вождь племени оглала. Принадлежал к группе непримиримых индейцев, боролся против федерального правительства США, остановил продвижение генерала Крука летом 1876 года, разбил кавалерию генерала Кастера в долине Литтл-Бигхорн.]. Я прочитала:

Настрадавшаяся сверх меры, Красная нация снова восстанет, и это будет исцелением для больного мира. Мира, исполненного нарушенных обещаний, эгоизма и разобщенности. Мира, истосковавшегося по свету. Я вижу смену семи поколений, прежде чем все цвета человечества соберутся под священным Древом жизни и Земля снова станет единым кругом.

Я не знала, что она пыталась сказать мне этой карточкой или объяснением про ложку. Но такая уж наша мама. Говорит на своем, одной ей понятном языке. Я спросила у нее, будут ли там обезьянки. Я почему-то думала, что на всех островах водятся обезьяны. Она не ответила на мой вопрос, лишь улыбнулась и устремила взгляд на длинные серые улицы Окленда, проплывающие за окном автобуса, как будто смотрела любимый старый фильм, но видела его слишком много раз, чтобы заметить что-то новое.

* * *

Быстроходный катер доставил нас на остров. Все это время я держала голову на коленях у мамы. Парни, которые привезли нас на место, были одеты в военную форму. Я еще не знала, во что мы ввязываемся.

Мы ели водянистую тушенку из одноразовых пластиковых мисок, расположившись вокруг большого костра, который развели молодые мужчины. Сильное пламя они поддерживали, подбрасывая в огонь обломки деревянных поддонов. Наша мама прикуривала сигареты прямо от костра за компанию с двумя дородными пожилыми индейскими женщинами, которые громко смеялись. На столах разложили горки нарезанного хлеба, сливочное масло, тут же стояли кастрюли с тушеным мясом. Когда огонь стал слишком жарким, мы отошли подальше и сели на землю.

– Не знаю, как ты, – сказала я Джеки, набив рот хлебом с маслом, – но я могла бы так жить.

Мы рассмеялись, и Джеки прижалась ко мне. Мы случайно стукнулись головами, отчего еще пуще расхохотались. Было уже поздно, и я клевала носом, когда мама вернулась за нами.

– Все спят в камерах. Там теплее, – сказала она. Мы с Джеки устроились в камере напротив мамы. Наша мама всегда вела сумасшедший образ жизни – то работала, то не работала, переезжала вместе с нами с места на место по всему Окленду, сходилась и расходилась с нашими отцами, переводила нас в разные школы, мотала по приютам, но мы неизменно оказывались в доме, в комнате, в постели, по крайней мере. На этот раз мы с Джеки спали в обнимку на индейских одеялах, в старой тюремной камере напротив мамы.

Любой звук, издаваемый в камерах, отдавался бесконечным эхом. Мама затянула колыбельную шайеннов, которую обычно напевала нам, укладывая спать. Я так давно ее не слышала, что почти забыла, и, хотя мелодия звонким эхом отражалась от стен, меня это ничуть не смущало, ведь это был голос нашей мамы. Мы быстро заснули и спали как убитые.

Джеки осваивалась гораздо успешнее, чем я. Она сдружилась с группой подростков, которые носились по всему острову. Взрослые были настолько заняты, что не успевали следить за детьми. Я же болталась возле мамы. Мы ходили туда-сюда, разговаривали с людьми, посещали официальные собрания, где все пытались договориться о том, что делать дальше, о чем просить, какие выдвигать требования. Самые авторитетные с виду индейцы, преимущественно мужчины, заводились с пол-оборота. К мнению женщин не особенно прислушивались, что не очень-то устраивало нашу маму. Первые дни тянулись как недели. Казалось, что мы останемся здесь навсегда и заставим-таки федералов построить нам школу, медицинское учреждение, культурный центр.

Однажды мама попросила меня пойти посмотреть, чем там занимается Джеки. Мне не хотелось ходить по острову одной. Но, когда стало совсем скучно, я все-таки рискнула выйти на волю, захватив с собой Два Башмака. Я знаю, что мне уже не по возрасту таскать за собой плюшевого мишку. Мне почти двенадцать, но я все равно взяла своего любимца. Я направилась в сторону маяка, огибая его с обратной стороны, куда, похоже, детям ходить не разрешали.

Я нашла ребят на берегу, ближе к Золотым Воротам. Они сидели на камнях, показывая друг на друга пальцами и заливаясь диким, жестоким смехом подростков. Я сказала своему мишке, что, наверное, зря мы сюда пришли и лучше бы нам вернуться обратно.

– Сестра, тебе не о чем беспокоиться. Все люди вокруг, даже эти малолетки, – наши родственники. Так что не бойся. К тому же, если кто-нибудь начнет к тебе приставать, я спрыгну и тяпну их за лодыжки. Вряд ли они ожидают такого. А потом я использую свое священное медвежье лекарство, и оно их усыпит. Это будет похоже на мгновенное погружение в спячку. Вот что я умею, сестра, так что не волнуйся. Создатель сделал меня сильным, чтобы защитить тебя, – ответил медведь Два Башмака.

Я сказала ему, чтобы он перестал говорить как индеец.

– Я не понимаю, что значит «говорить как индеец», – возразил он.

– Ты не индеец, ДБ. Ты же плюшевый мишка.

– Знаешь, не такие уж мы разные. Нам одинаково достались имена от свиномозглых.

– Свиномозглых?

– Людей с мозгами свиньи.

– О. В каком смысле?

– Колумб назвал вас индейцами, а мы обязаны своим именем ошибке Тедди Рузвельта[32 - История мишки Тедди связана с именем 26-го президента США Теодора (Тедди) Рузвельта. Со временем плюшевый мишка Тедди помог Рузвельту взойти на президентский пост во второй раз, став его талисманом во время предвыборной кампании.].

– Как это?

– Однажды он охотился на медведя, но встретил тощего старого голодного мишку и отказался стрелять в него. Потом в газетах появилась карикатура на эту охотничью историю, в которой мистер Рузвельт представал милосердным, настоящим ценителем природы, что-то в этом роде. А еще позже умельцы сделали плюшевого медвежонка и назвали его мишкой Тедди, который стал детской игрушкой. Только вот никто не удосужился сказать, что на самом деле именитый охотник перерезал горло тому старому медведю. О таком милосердии предпочитают умалчивать.

– И откуда ты все это знаешь?

– Каждый должен знать историю своего народа. Почему и как вы оказались здесь, что сделали люди, чтобы доставить вас сюда. Мы, медведи, и вы, индейцы, прошли долгий путь и многое пережили. Они пытались убить нас. Но, если их послушать, история выглядит как большое героическое приключение в пустом лесу. А там повсюду были медведи и индейцы. Сестра, они перерезали горло всем нам.

– Почему у меня такое чувство, будто мама уже все это рассказывала нам? – удивилась я.

– Тедди Рузвельт как-то сказал: «Я не зайду так далеко, чтобы говорить, что хороший индеец – мертвый индеец, но думаю, что в девяти случаях из десяти так оно и есть, а в подробностях десятого мне не очень хочется разбираться».

– Черт, ДБ. У меня в голове все перепуталось. Я слышала только о «большой дубинке».

– Эта «большая дубинка» – ложь о милосердии. «Говори мягко, но держи в руках большую дубинку», – вот что он говорил о внешней политике. Вот что они использовали против нас, медведей и индейцев. Чужаков на нашей собственной земле. И своими большими дубинками они загнали нас так далеко на запад, что мы практически исчезли.

Два Башмака затих. Так всегда с ним бывало. Если ему было что сказать, он говорил, а в остальных случаях помалкивал. По блеску в его черных глазах я догадалась, в каком он настроении. Я спрятала мишку за камнями и поспешила к сестре.

Ребята собрались на маленьком песчаном пляже, усеянном валунами, которые едва торчали из воды на глубине. Чем ближе я подходила, тем больше странностей замечала в поведении Джеки – непривычно шумной, с кривой ухмылкой. Она встретила меня приветливо. Слишком приветливо. Подозвала меня, обняла излишне крепко, а потом чересчур громким голосом представила компании как свою младшую сестренку. Я солгала, сказав, что мне двенадцать, но меня даже и не слышали. Я увидела, что они передают по кругу бутылку. И как раз подошла очередь Джеки. Она сделала долгий и жадный глоток.

– Это Харви, – сказала мне Джеки, ткнув бутылкой ему в плечо. Харви взял бутылку и будто пропустил слова Джеки мимо ушей. Я отошла от них и увидела паренька, стоявшего в стороне от остальных. Мне показалось, он ближе всех мне по возрасту. Мальчишка бросал камни в воду. Я спросила его, что он делает.

– А на что это похоже? – ответил он вопросом на вопрос.

– Ты как будто пытаешься по камешку избавиться от острова, – сказала я.

– Жаль, что я не могу выбросить этот дурацкий остров в океан.