Едкое солнце

– Вы очень галантны, Нино, но мы с Орнеллой всё-таки предпочитаем независимость. – Крёстная взглянула на меня. – Верно, моя дорогая?

Я пожала плечами, их мгновенно сковала апатия.

Вечером, смыв с себя день и ряд неприятных мыслей, я заколола волосы – несколько прядей оставила обрамлять лицо – и надела платье, весьма простое, ничего экзотического или шикарного. Косметика меня не привлекала, на губы я нанесла только бальзам с малиновым вкусом, мне нравилось ощущать его сладость и аромат. Нюанс вроде алой помады, может, и не был бы лишним, но я не собиралась производить фурор. Я желала потанцевать и знала, что Нино хотел меня поцеловать. Зачем нам посредник в виде помады? Хватало и одной Валентины.

– По-моему, Нино – славный мальчик, – сказала она, когда мы встретились в коридоре.

На ней было платье в пол из тёмной струящейся ткани. Я была очарована и так восхищена её зрелой грацией и подлинным шармом, которому нельзя научиться, что машинально оставила её замечание без комментариев. Сама она не выразила никаких эмоций по поводу моего вида. Её загадочно-усталые зелёные глаза посмотрели в мои, словно вдруг попытались передать что-то, какую-то мысль, просьбу или бог знает что ещё. Так как я не мастер разгадывать шарады, я кротко улыбнулась, и мы загрузились в её автомобиль.

Я всё ещё не была уверена, какую роль играла моя крёстная – противной наседки или благородного сводника. С одной стороны, ей нравился Нино, его манеры, покорность, деньги, отец. С другой, была наша с ней междоусобица, а в ней – шитьё, воспитание, молитвы и независимость от мужчин.

В дороге мне удалось рассмотреть её макияж, он был безупречен, как и её аккуратная причёска и стиль вождения. Может, меня раздражал её врождённый лоск? Я уже тогда понимала, что не догоняю Валентину в вопросах класса. Но тогда я и не стремилась ни к чему такому.

Летняя ночная Тоскана прекрасна не меньше, чем в ярких лучах дня. Разогретый воздух был пьяняще нежен, и нас сопровождало большое небо, усеянное ранними звёздами. Сиена встречала нас огнями, голосами, музыкой из кафе; всюду мерещился запах вина – мне не терпелось напиться и забыть два первых тоскливых дня.

Ужин прошёл, в общем, мило. Нино заказал какое-то немыслимо дорогое шампанское и пасту с устрицами, от которых меня едва не стошнило, но, может, дело было в выпитых перед ними трёх бокалах алкоголя. С тошнотой ко мне подкрадывалась скука.

– Как вы думаете, Иисус тоже ел устрицы?

Валентина тактично проигнорировала мой выпад, однако Нино явно не уловил издёвки.

– Понимаете, – живо заговорил он, – Иисус питался рыбой, но «чистой», той, что с чешуёй. А так как у моллюсков нет чешуи, они считаются «нечистыми»…

– Это была шутка, – перебила я, глядя с тоской сквозь Нино.

Он притих, и я великодушно добавила:

– Прости меня, Нино, просто я никак не пойму: можно ли почитать Иисуса и при этом есть устрицы?

У меня не было цели доказать двуличность Нино – как понимаете, это было слишком просто. У меня вообще никакой, кроме танцев, цели не было. Но возможно, если бы Нино не вытряхивал из башки так много всего, он бы больше походил на мужчину в моих глазах.

Минуя десерты, мы наконец добрались до цели – бурлящей магмы счастливых лиц и тел на открытом воздухе. Мы с Нино сбросили балласт в виде Валентины у бара и протиснулись поглубже, в гущу танцующих. Я обратила внимание, как несколько синьоров проводили взглядами нашу странную компанию, только мы вошли, но в основном их интересовала Валентина. Я танцевала, и тёплая ночь становилась всё прекраснее. Оказывается, Нино отлично двигался, хоть и чересчур старался меня впечатлить. Я где-то слышала, что о мужчине можно судить по тому, как он танцует. Что бы эта премудрость ни означала, я и без неё уже давно всё решила.

Через полчаса я прокричала Нино на ухо:

– Давай сбежим!

Он посмотрел слегка испуганными глазами, напоминая школьника. Его лицо и волосы взмокли. Я обвила его шею руками, почти повиснув на ней, и прильнула к его губам. Время вокруг замедлилось, стук моего сердца стал ощутимее. Это было приятнее, чем всё, что я до сих пор испытывала. Нино прижал меня к себе, тут кто-то из танцующих толкнул нас, я почти упала.

– Я сейчас!..

Я ощущала приятный озноб во всём теле. Пока я пробиралась сквозь толпу, пыталась грамотно составить план действий, чтобы поскорее разобраться с Валентиной и как можно яснее и кротче ответить на её возражения. Внутри меня был сплошной кисель, и, кажется, не только в голове.

Валентина сидела там же, у бара, её вниманием владел взрослый синьор, его губы клонились к её уху – так и норовили чмокнуть, он эмоционально о чём-то рассказывал. Когда перед ними явилась я, Валентина протянула руку, чтобы я подошла ближе.

– Ваша сестра? – поинтересовался улыбчивый синьор.

– Дочь, – равнодушно ответила крёстная.

На смуглом жизнерадостном лице синьора проступило разочарование.

– Ну, всё, – сказала я, – вы добились своего.

– О чём вы? – спросила Валентина.

– Ну, как. Я и славный мальчик Нино. Спасибо, крёстная, можете ехать домой. Дальше – я сама.

Мужчина сурово, по-отечески, на меня взглянул и, по правде, на секунду меня напугал. «По-отечески» – я говорю фигурально, ведь отец ни разу не смотрел на меня подобным образом, тем более когда был под хмельком, как сейчас этот господин. Я всегда была его совёнком, забавным и глупым, могла говорить ему всё, что вздумается, любые фривольности. Он только смеялся и всё покачивал головой.

Я впилась глазами в крёстную, ища вдруг поддержки. Она продолжала держать мою руку в своей, сохраняла невозмутимый вид и почему-то молчала. Лучше бы она говорила – я бы обязательно ей возразила, что как-то бы укрепило моё состояние. Она резко стала мне чужой, и люди вокруг внезапно показались врагами, чужими, от них веяло обманом. Я захотела домой. Мне становилось хуже. Настолько хуже, что, едва я почувствовала сжатую кисть Валентины на моём запястье, меня скрючило и стошнило прямо под ноги синьора. Он разразился проклятьями и жестоким хохотом.

– А ведь совсем ещё малютка! Надеюсь, не забудете позвать на крестины! – балагурил он, явно презирая меня.

Он решил, что я беременна. Валентина преспокойно полезла за платком. Я понемногу разогнулась, боясь смотреть в стороны. Я могла смотреть только на крёстную, на её руку, вытиравшую мне губы. В огнях веселья – теперь они чудились мне чёрно-белыми – её рука была самой женственной и нежной. Я боялась, что за спиной стоял Нино. Я надеялась, что он ничего из этого не видел.

Милая синьора быстро прочитала всё на моём лице.

– Ждите меня у машины, – велела она ласково.

Она сделала вид, что ушла искать Нино. Я направилась к машине, не оборачиваясь, но гадкое чувство, что Нино стоял позади и видел мой позор, не отпускало меня всю дорогу до самого дома.

Глава 5

Одно из правил беззаботной жизни отца гласило: похмелье стирает лишнее из памяти. Однако прошлый вечер овладел мной в паре с пульсирующей головной болью, едва открылись не без усилий мои глаза. Я помнила свой позор во всех подробностях. Во рту была горечь, словно ночью там сдохла устрица. Проклятые устрицы! Я вмиг ощутила припухлости под глазами, лицо ныло, почти кричало, ненавидя меня, от неудобной позы затекли конечности. Мои волосы были повсюду, но главным образом на моём лице. Когда я убрала их назад, в глаза ударил резкий солнечный свет, затопивший мою комнату.

Утро было не раннее, если то вообще было утро. Я чувствовала себя безобразным мешком с костями, сваленным в овраг, и, наверное, хуже я в своей жизни не выглядела. Теперь обо мне будут помнить как о барышне, чьи внутренности видел весь свет Сиены. Меня это неожиданно развеселило, придало сил, и я села и, пока вытягивалась, коснулась носками холодной плитки. Шло «пробуждение милого чудища», как прозвал сей процесс отец, обычно он посмеивался в дверях с чашкой кофе. Я даже сейчас ощутила его присутствие, он стоял и наблюдал за своим совёнком, родным очаровательным чучелком, трогательным, точно агнец на заклании.

Только не в дверях, почему-то он смотрел из окна, где роща… Я метнула быстрый взгляд на окно… Я взвизгнула, подскочила в кровати, пытаясь прикрыться одеялом, на котором стояла.

– Ты что, дурак?! – крикнула я.

Я приняла его сослепу за дикое животное. Но дураком оказался человек, обладатель глубоких тёмных глаз на смуглом лице, наблюдавших без стыда моё ниже некуда состояние. Его голова с копной тёмных волос безмятежно покоилась на согнутых на моём подоконнике руках.

– Господи, да уберись же ты! – Я пыталась выдернуть из-под себя одеяло и, в конце концов, рухнула на пол.

Он поднял голову, убрал локти с подоконника, словно потеряв интерес к зрелищу. И пропал.

– Эй!..

Я зачем-то попыталась его остановить, но он исчез. Растворился. Я подлетела к окну, солнце ударило прямо в глаза, и я почти обожгла зрачки. Минуты две я сидела на полу и держала ладони у лица, пока не полегчало. Я умылась холодной водой, пришла в себя и тогда только решилась на встречу с отражением в зеркале… Вам знакомо изображение Бефаны?[3 - Бефана – итальянская фея в образе ведьмы.], бродящей по улицам в крещенский сочельник?

Я вошла на кухню. Валентина… Бог мой, что это был за ангел на фоне залитой светом террасы! Она вся сияла, как молочница Вермеера. И белоснежный фартук на ней сиял, и нож в её руке сверкал сталью.

– Дорогая, вот и вы! Вам нетрудно принести петуха из курятника?

Я замешкалась, соображая. Почему я должна была нести петуха? Я хотела сказать про юношу в окне… С другой стороны, я бы хотела принести петуха. Не знаю как, рассуждала я, но это странное действие могло бы мне как-то помочь разобраться с мыслями… могло бы отвлечь. Во всяком случае, оно не выбивалось из череды странностей этого утра. В конце концов, кто ж ещё, если не я? Мой вид располагал более чем для похода в сарай. Куда ещё? Я всё драматизировала. Очевидный признак никчёмности.

Я нашла петуха рядом с дверцей. Он всё знает, думала я. Он гордый представитель рода своего и готов доблестно встретиться со смертью клювом к клюву. Я осторожно подобрала его, а он отвернулся. Должно быть, уже был наслышан о моём моральном падении.