Выше ноги от земли

– Ну ты как, боец?

Мальчик молчал.

– Здесь сильно болит?

Руднев легко коснулся груди больного, в которой терлись друг о друга переломанные ребра.

Почувствовав прикосновение, грудь мальчика заходила от частых, почти лихорадочных вздохов. Руднев отнял ладонь. Он увидел, как мальчик жмурится изо всех сил, прогоняя от себя незнакомца и пришедшую с ним боль.

– Да что же ты? Не бойся.

Илья ушел, так и не дождавшись, когда мальчик посмотрит на него.

Утренний двор. Пустынный. Только молодая лохматая собака шуршала в листве. Завидев человека, пес отряхнулся и с настроением бросился к нему. Он подпрыгнул, ткнул носом руку. Но молчаливый человек не хотел играть, и у него не было для него угощения. Он даже не шевелился, просто стоял, как неживой, и глаза его были закрыты. Тогда пес окликнул человека лаем, и тот что-то ответил. Голос его был короткий и хриплый, как рык, а глаза сделались злые. Пес склонил голову и лег рядом.

Небо посветлело. Со стороны главных ворот доносились голоса. На посту охраны кто-то громко кашлял от курева, над головой кашляли вороны.

– Прочь! – снова сказал Руднев.

А пес смотрел на него добрыми, блестящими, как лужи, глазами и словно был рад новому дню. Он, балбес, не знал, как давно тянется это утро. Он, дурак, – счастливый. Руднев опустился и положил руку на мокрую, острую собачью спину. Смена Ильи была окончена, но не окончена работа.

Лестницу украшали детские рисунки: шестикрылая бабочка, медведь, собирающий мухоморы, домик у реки, а в реке, конечно, – пиратский корабль.

Отшагнув от перил, дорогу Рудневу преградила женщина.

– Вы из реанимации?

Немигающие глаза требовали мгновенного ответа.

– Туда нельзя.

– А когда мне прийти?

– У нас там труп, пока нельзя.

Лицо ее странно задергалось. Было похоже, что женщина хочет чихнуть и не может. Он постояла, прикрыв ладонью рот, и тихо завыла.

– Это он умер?

– Кто – он?

– Мальчик! Мальчик! – ее крик покатился по лестнице с грубым керамическим дребезгом. – Мне сказали, он здесь!

– Как его зовут? – спросил Руднев, догадавшись, что она не знает имени.

Женщина заревела. Она плакала нервно, не контролируя брызжущие слезы. Только успевала утирать их и опять заходилась в новом приступе. Илье нужен был ответ или хотя бы подтверждение, что он верно понял, о ком идет речь.

– Я не… не знаю! – выдавила она.

– Мальчик лет четырех? Светленький?

– А-а-а!

– Кто вы ему?

– Это я, это я его!

Теперь Руднев точно знал, кто перед ним.

– Вы его сбили?

Женщина не могла уже выговорить ни одного слова и только кивала. Тогда Руднев продолжил быстрым холодным тоном:

– Тот мальчик… Он в порядке. Был разрыв селезенки, поврежден кишечник, сломаны два ребра. Он потерял много крови, но сейчас все хорошо. Селезенку удалили, кишку сшили… Живой! – наконец он подобрал нужное слово.

Оно подействовало.

– А теперь идите домой. Мне нужно работать.

– Нет, я буду здесь.

– Как вас зовут?

– Дарья.

– Послушайте, Дарья, в самом деле, вам лучше поехать домой и выспаться.

– Куда же? – спросила она. – Надо гостиницу. Какая гостиница тут ближе? Мне нельзя уезжать. Только отпустили.

– Не переживайте. Ребенок будет жить.

– Счастье! Две ночи держали. Я говорю им, что никуда не денусь. Взяли подписку. Я же из Москвы. Как я устала! – затараторила она. – Как я устала…

И внезапно она начала оправдываться перед Ильей: стала убеждать, что не виновата, что она ехала ровно, не спеша, а мальчик возник из темноты, что там кругом лес и неоткуда взяться пешеходам.

– Оставьте мне свой телефон и идите отдыхать. Извините, но у нас там…

– Ох, конечно-конечно! – вспомнила Дарья и зажмурила маленькие глаза.

4

Когда Руднев приехал домой, у него начался длинный, темный и туманный, как бессонница, день. Он, будто прибывший с войны в короткий отпуск, разглядывал свою комнату и удивлялся ее спокойствию. В голове слышался родительский плач, но вокруг уже было тихо, и в этой тишине скрывалась большая ложь.

Руднев стянул пальто и завалился в одежде на диван. Война стала необходима ему. Илья был уверен, что стоит прекратить бой или хотя бы подумать об этом, в тот же миг кончится он сам. Что жизнь или имитация жизни невозможна теперь без искупления, и только в работе, в спасении человека от смерти можно его найти. Перед сном мысли становились тягостней – сегодня он опять проиграл. Илье не терпелось вернуться в больницу. Зачем ждать два дня? Пусть бы отдых был только сном, большего не надо. К чему ему лишний день? Пить, бродить, терзаться воспоминаниями? Занимать себя бестолковыми делами – а они все-все бестолковы! В любых внебольничных занятиях Руднев видел только ложь и протест против жизни.

Несколько часов прошли в беспокойной дреме. Приходили полицейские и спрашивали, не умер ли мальчик, и Руднев бежал проверять, как будто в этот миг он и правда должен был умереть. Маша что-то хотела от него: то шприцы, то трубки, а он искал и не мог ей дать, явилась та самая женщина, которая была виновата в аварии, явилась почему-то в красном, искрящемся влагой плаще. Руднев отгонял их всех по очереди, переворачиваясь с боку на бок, затем не выдержал, протер глаза и, наглотавшись воды из-под крана и накинув опять пальто, вышел из дома.

Он пригнулся под козырьком с потухшей вывеской «Гринсливс – Ирландский Паб» и спустился по узким ступеням к просвету входной двери. Внутри было пусто и тихо, стулья задвинуты, барная стойка необитаема и чиста, только под цокольным окошком сидел одинокий человек. Он был широкоплеч, толстоват, имел одичавшую бороду. Пред ним на столе в беспорядке лежали исписанные листы.