Рассказы великой пустыни

? Торопись. Дорога не ждёт.

Они плелись долго, солнце – о солнце! – пекло беспощадно, не предвещая никакой бури. Воздух зазвенел; послышалось шипение, словно десяток змей ползли рядом, но ничего и никого не было, кроме двух странников; в ушах билось что-то, будто кто-то ударял по пустой внутри перкуссии, причём ударял медленно, не спеша…

Показалась деревня. Кочевник шёл впереди, ведя своего верблюда, а красавец преднамеренно отстал немного. Бедуин был невероятно рад, что избежал бури, но недолго уголки его сухого рта чуть поднимались: вдруг ощутил он шорох, обернулся и сразу же отклонился от летящего в руке кинжала. Красавец промахнулся, потеряв единственную возможность исполнить свой подлый план, но затем сразу замахнулся ещё раз, другой, снова. Кочевник глухо кричал:

? Что делаешь? Брось клинок!

Но тот орал в ответ:

? Где револьвер?! – и яростно бранился.

? Вот твоё чёрное оружие! – вскрикнул торжественно кочевник, едва не получив удар в шею, ловко достал из-за пояса два револьвера и выстрелил.

? Как глупо, несчастный… ? бормотал он.

Кровь пролилась на песок и растворилась в бескрайней пучине.

Кочевник положил на грудь мёртвого какую-то цепочку, сходил за его верблюдом и направился к деревне, благодаря песок за «возможность слышать» и своё божество, солнце, за «дар видеть и жить».

* * *

Смерть перекатывала цепочку, взятую с груди трупа, на костяшках пальцев. Улыбаясь, она ждала, когда встретит буря на пути своём маленькую белую деревню.

Одинокая

Тропы не остаются в пустыне, но жительница деревни запомнила один путь в уме. Она легко шла по песку в найденное место, к оазису.

Девушка была молода и красива. Чуть смуглое лицо было задумчиво и спокойно, иногда лёгкая улыбка освещала её лицо: она была ярче солнца и ослепила бы любого своей искренностью и простотой, если бы кто-то увидел её. Казалось, невысокий дух летит над поверхностью пустыни, но нет; настоящая девушка, свободная и радостная, ступала меж высоких дюн. Солнце уже склонялось к закату, но не щадило её, однако, несмотря на жаркие лучи, она чувствовала свежесть и спокойствие. Её невозможно было бы назвать бедуинкой: её гибкий стан, светлые волнистые волосы, густые изящные брови, строгие черты лица и, главное, глубокие серые глаза рассказывали о её северном происхождении, но ни лёгкое жёлтое полупрозрачное платье, ни наполовину полная склянка с водой, ни простая привлекательная причёска – ничто не объясняло, как такая молодая девушка очутилась в забытой всеми пустыне, но она всё же стала кочевницей, которой свобода очень шла к лицу.

Одна, вдыхая всей грудью, девушка забралась на самую вершину дюны и увидела далёкие пески. Тоска нахлынула в её сердце; слегка нахмурились брови. Впереди показался оазис, бывший небольшой впадиной, заполненной кристально-прозрачной водой. Она спустилась к воде, но не прикоснулась к ней, только наполнила склянку и глубоко вздохнула. Вечер приближался, одна звёздочка уже сверкала в небе, высоком и пустом, как её одинокая жизнь. Легко летала она по этому миру, но не лёгкими были её чувства и переживания. Печаль заполнила душу, пустыня говорила ей, что для неё нет здесь жизни, что счастья нет в мёртвом движении ветра, свободно развевающем локоны её волос, что одной не быть ей в покое. И правда, сложные мысли прилетали в голову, тяжело вылетали, оставляя что-то размытое, в то время как молодое сердце требовало… уж точно не видов песчаных дюн!

Девушка этой серебряной ночью под мерцанием звёзд решила кинуться прочь от мёртвых территорий великой пустыни; решила жить, двигаться, чтобы искать и найти. Но прежде, чтобы отблагодарить жителей деревни, приютивших её, она собралась вернуться и рассказать, где находится найденный ею источник воды. Ну а затем… затем начнётся жизнь.

* * *

Но девушка не знала, что немного поодаль от неё стояла, улыбаясь, костлявая смерть и ждала её, и… не дождалась. Впервые за несколько дней она лишилась, а не взяла, но это никак не ударило по её чувствам, которых и вовсе не было и нет.

Песок и воздух

В деревне началось движение, все жители ждали ураган, бегали, пытались спрятать всё имущество в маленькие прямоугольные бежевые дома, закрывали ставни, готовились встретить стихию. Улицы окружали каменный колодец, сердце поселения. Он находился на широкой площади в виде кольца, вокруг которых прилавки и салоны закрывались по очереди по мере того, как хозяева завершали свои дела.

Общая тревога не коснулась сердца одного юноши, шагающего к колодцу, высоко подняв подбородок. Светлые волосы, голубые глаза, брови, острые скулы – черты лица его в улыбке принимали глупое выражение, но необычное, будто показывающее, что юноша решил не думать, не размышлять, а только гордо поднимать голову и шагать, ничего не боясь и никого не стесняясь. Но всё же временами улыбка исчезала, и тогда грусть и усталость вырисовывались в его безнадёжном взгляде и в его опущенной голове.

Молодой человек дошёл до колодца, огляделся, испил воды и пошёл к окраине поселения. Он держал путь в «клуб», небольшой салон, где можно было выпить вина и даже потанцевать под музыку. Он находился за деревней, но не далеко от неё. Вот юноша уже покидает последнюю улицу, с улыбкой поглядывая на других прохожих без презрения, но всё-таки с чрезмерной гордостью. Вот идёт он меж дюн, кудри взвиваются на ветру; вдруг он простирает руки к небу, пытаясь схватить поток воздуха; смеётся, но плачет в душе.

Показался клуб, его деревянные двери, навес и невысокая терраса, а также мерцающие огоньки.

Юноша открыл двери. Тёмное помещение, уже давно ему знакомое, предстало перед глазами: столики тянулись у окон по краям, слева возвышалась лестница на крышу, справа открывалась дверь на балкон другой стороны клуба, впереди вились стойка и высокие дубовые стулья, неизвестно откуда взятые, и в центре пустовала площадка для танца. Он осмотрелся и приуныл, потому что её не было здесь.

Незнакомый музыкант играл каким-то странным инструментом звенящую мелодию, которая так и качала его из стороны в сторону, резко и мягко одновременно, бросая чувствительного юношу в мир разных ощущений, весьма похожих, но всё-таки разных. То были тоска, печаль, грусть, разочарование, и эта музыка толкала на то и на другое, не жалея молодое сердце (как же его жалеть?). Девушки-красавицы, сидевшие за столиком, глядели с улыбками на красивого парня; он улыбался тоже, дескать, «вот он, я, красивый, с голубыми глазами, невольно плавящими ваши сердца, что поделаешь? Таким появился я на свет рядом с вами, девочки». Но где же она?

Он вышел через дверь справа на балкон и изумился тем, какой вид в этот день показался ему в этом месте. Воздух прозрачный, и песок розовый. Слышалась музыка, и он смотрел с воодушевлением вдаль, вперёд.

О юноша, но почему бы тебе не посмотреть назад?! Ты и представить не можешь, как много лет пролетело, как много жизней ушло, и маленькая доля их дала то, что может многое объяснить тебе, и их большое количество! Оглянись; все ответы в старине, всё, что ты переживаешь, давно уже изведано; тебе стоит лишь поискать, понять, и только тогда ты смело, без маски, без страха сможешь двигаться вперёд и покорять вершины, когда-то достигнутые предками. Мы тормозим; мы становимся всё хуже и хуже, грязнее и грязнее, уродливее и уродливее! Теряются чувства и размышления в какой-то тупой размеренности жизни, которую и жизнью-то назвать нельзя, в которой нет ни свободы, ни добра, ни любви. Отдаться есть унизительно, жертвовать есть унизительно, любить есть унизительно. Не знаю, как ты воспринимаешь эти слова, о юноша! Но мне становится жутко; из полёта жизнь наша превратилась в постоянное падение; как и ты, все ищут, за что бы зацепиться, но тотчас же проваливаются, облокотившись на ложь, предательство, трусость. Ты боишься? Боишься взглянуть назад и увидеть, что всё уже давно сказано и решено? Боишься разжечь огонь, быть вместе с людьми, жить для людей? Страшно ли тебе чувствовать? А думать?

Но пойми, жизнь одна, и чтобы не погрязнуть бесследно в песчаной пучине, чтобы не умереть, ты должен преодолеть, разжечь пламя, разжечь себя, оглянуться и идти вперёд.

* * *

Слова пролетели и остались неуслышанными. Только смерть, стоя на крыше, рассмеявшись, загребла костлявой рукой мои речи под своё чёрное одеяние. Забери их всей с собой, смерть, пора настала, буря приходит.

Песчаная буря

Всё вокруг потемнело, воздух стал серым, ветер шипел и оглушал людей. Но все они успели укрыться и оказаться в безопасности.

Нарастало движение воздушных масс, песок глыбами сметал всё на своём пути. Вот ты какая, буря! Начинай разносить здесь всё, давай! Ничего нет здесь достойного жизни, я чувствую это! Однако, умоляю, дай знать, что я глубоко не прав!

Ничего не было видно, песок заполнил воздушное пространство. В клубе было тихо, люди в страхе молчали, слушая вой снаружи. Сердца бились, но ничего кроме трусости не заставляло их биться, и лишь один человек, юноша с чёрными волосами по имени Соррендер, сидевший у ставней за столиком перед горящей свечкой, ощущал возбуждение, тревогу и предчувствовал нечто великое, слушая рёв вихрей. Глаза его, две искры, только и ждали всплеска, чтобы загореться; твёрдый взгляд его говорил о бесстрашии, не тупом отсутствии боязни неведомого, а о чистом бесстрашии в сердце. В голове, умной и рассудительной, не могло не быть коварных страхов, но сердце не подпускало их близко, сжигая их наполовину в своём горящем огне.

Вдруг кто-то вскрикнул: сквозь щель ставней один из присутствующих сквозь песчаную туманность увидел чёрное пятно, это было одеяние бедуинки; насколько было видно, она прижалась к земле без способности двигаться; иногда порывы ветра сталкивали её набок.

В салоне поднялся шум, полетели крики, удивление, тревога; наверное, каждый представлял себя на её месте. «Надо помочь», ? слышал Соррендер, ? «Буря убьёт тебя!» ? «Кто-нибудь, помогите ей!» ? «Как страшно, ужасно!». Ужасно.

Глаза юноши загорелись. Он натянул на нос ворот чёрной рубахи, решительным шагом кинулся к двери, аккуратно приоткрыл её и вышел через щель. В салоне понеслись отклики восхищения, но Соррендер не слышал их.

Он, весь согнувшись, едва различая чёрное пятно, медленно шагал, борясь с бурей, и слушал лишь своё доброе, керамическое сердце, которое непременно разлетится на осколки, если он не сможет помочь. Он шёл, едва не падая, едва дыша, хватая из-под ткани губами воздух. Чёрное пятно становилось ярче, чётче выражалось сквозь летящие горсти песка. Вот Соррендер уже наклоняется к женщине и падает. Его кидает в сторону вместе с задыхающейся бедуинкой, но он цепляется за песок и держит её. Она осторожно и с усилием поднимает голову и пытается посмотреть на него (её глаз почти не видно под сжатыми веками), а он тем временем смотрит на её руки, в которых лежит окутанный в ткани младенец. Резко их сбивает очередной удар вихря, который чуть ли не срывал кожу с лица; ребёнок падает и начинает лететь, но, к великому своему счастью, Соррендер зацепился за ткань и прижал маленькое полумёртвое существо к себе, боясь потерять его. Благодаря невероятным усилиям он смог подняться, дойти до бедуинки, помочь ей встать и, держа её под одной рукой и не отпуская из другой ребёнка, дойти до двери, до террасы, до ограды клуба! Ему показалось, что вечность пролетела, но не мимо него, а внутри него.

Закрылись двери салона, и буря продолжала выть.

* * *

Я ошибся, смерть, не летай в вихрях бури, не ищи детей своих, не трещи костями, ведь многое осталось позади них, но, возможно, ещё больше ждёт их впереди.

Звон воздуха

Что-то вечно, а что-то проходит, как буря. Новые дюны, впадины, засыпанные колодцы и перепуганные люди. Она принесла кое-что необыкновенное, отчего хотелось всё бросить и убежать, чтобы найти каплю воды, зелёное растение и серую тучку. Для двух влюблённых ничто не могло продолжаться так; они были вместе, но пустыня разъединяла их, сыпучие пески затягивали их отдельно, каждого единственного живущего, никак не крепкой парой. Но пронеслась буря, ударила по их затуманенным взорам и заставила взглянуть друг на друга по-другому.

Вот они идут по песку великой пустыни, держась за руки, молча, слушая тишину и биение сердец. Красивые и молодые, они хранят глубоко внутри высокие надежды, мечты, лгут себе, что они могут сбыться сами, что вероятность того, что всё получится само собой, велика и что, наконец, то, что впереди, обязательно поддастся им. Но они или не знают, или не думают о том, что впереди ждёт непредсказуемое и коварное неизведанное, которое готовится к войне; им страшно, всякий молодой человек хранит на дне разума безумный страх будущего и всего, что оно может преподнести: бедность, одиночество, потери, позор, провалившиеся мечты. Но здесь никто не оглядывается, никто.

Вот они идут по песку, по великой пустыне, держась за руки, молча, слушая тишину и биение сердец. Идут для того, чтобы проститься с пустыней, чтобы потом, на следующий день, сбежать вместе и жить и любить… но сначала проститься с тем, что не даёт им этого!

Однако песок глубоко проникает внутрь, пытаясь сделать живое частью мёртвого. Влюблённые надеются избавиться от него и не быть пустыми. Но как? Юноша, как ты не пылаешь, держа её за руку, почему не смотришь на неё? Почему же не вырвется из уст твоих искреннее «люблю тебя», как может быть спокойным дыхание твоё? Бледно твоё лицо, как и лицо твоей «возлюбленной». Девушка, как же ты спокойна! Где эмоции, где волнение, о, почему ты так спокойна и даже не взглянешь на него? Не ищи смысла там, в песчаных далях, в синей высоте, в красках заката, потому что он хранится внутри тебя, внутри него, вы уйдёте, и будет пусто, и не будет смысла ни в чём; ну взгляни же на него…

Погоди, смерть, ещё успеешь! Они пусты, мертвы, но, возможно, розовый цвет неба над уходящим солнцем разогреет их кровь и всплеснёт чувства. Возможно?

Подожди немного, ты возьмёшь своё, всё повторяется у нас, живых, снова и снова… Возможно, это не имело начала и не имеет конца. Смотри же!

Юноша и девушка остановились. Закат возбудил в них обыкновенное, но сильное чувство тоски; песок посыпался из волос, из глаз, с одежды. Они повернулись друг к другу и посмотрели в глаза довольно глубоко, чтобы понять и заполнить пустоту. Глаза их заблестели. Губы их соприкоснулись, и они почувствовали это…