Рассказы великой пустыни

Рассказы великой пустыни
Туро

Небольшие рассказы о гостях бескрайней песчаной пустыни; рассказы о сторонах сущности человека, о его надежде, воле, характере, а также о том, что никогда ему не покорится.

Рассказы великой пустыни

Для создания обложки книги использована фотография «Desert during Nighttime», авторские права на которую принадлежат Marketplace Designers, с https://www.canva.com.

Где-то далеко от взора твоего в бескрайнем пространстве раскинулись песчаные пустыни…

Закат

Солнце высоко висело в небе, не качаясь, никак не изменяя своего положения, и лишь палило своими лучами, настолько яркими, что, при попадании их на человеческий глаз, око бы потеряло дар воспринимать свет; человек бы ослеп, если бы ему посчастливилось взглянуть на жестокое светило. Верно, счастьем можно назвать то, что одинокий странник способен видеть бескрайное, бесконечное в песках пустыни. Накалённый песок неподвижно замер в громадных ярких дюнах, застывших в тёплом бледно-оранжевом цвете под трескавшимся золотом солнечных лучей; изредка жаркие потоки воздуха поднимали частицы его, как сыпучую пыль, и вновь песчинки падали на поверхность.

За высокой дюной показались странники; их было двое. Двигались они так медленно, что, казалось, само солнце стремилось дотянуться до горизонта быстрее. Узкая цепь следов оставалась за ними, но оставалась недолго, и вскоре ветер уничтожал любые признаки движения, пути, которые так свойственны бегущей куда-то жизни. Пустыня не принимала жизнь: ещё утром путники бодро ступали на сыпавшийся песок, надеясь – а в этой пустыне можно только надеяться – на свои силы, надеясь победить неподвижное, тем самым желая опередить смерть. Тогда она стояла, словно скелет, с пустыми глазными впадинами и белыми костями, всем своим мёртвым видом вызывая живых на дуэль. Но пустыня не её оружие; она и есть сама пустыня.

Сердце молодого странника (одного из двух) сильно билось, но юношеская храбрость дарила ему меч, щит, доспехи; однако к чему они под палящим солнцем? Недавно молодой побежал навстречу скупой мечте, но чуть позже потерял весь пыл, и тогда на лице его стало проясняться выражение борьбы, которое придавало красивым чертам его настоящие оттенки на тонкой тающей маске мужественности и стойкости; он принимал вызов, но с каждым часом рискованного пути взор его направлялся всё ближе и ниже… и вот юноша уже глядел только под ноги, лишь иногда посматривая на горизонт и на своего друга. Попутчик его был невысокий старик с сохранившимися мускулами и напряжённым лицом. У высокой дюны оно изменилось; в начале пути оно было рассудительным, но переживающим: глаза щурились, веки дёргались, брови хмурились, когда юноша умолял его отправиться в путь и помочь ему. В этот тяжёлый момент старик провёл рукой по своим седым волосам и одобрительно кивнул головой, решившись вспомнить молодость и пересечь пустыню; но теперь явная тревога окутала полностью его старческое сознание.

Что-то было надето на их усталые ноги, по пояс обнажились они, и головы их были покрыты шёлковыми куфиями. Изящно ступая на песок, они плелись на высокую дюну. Солнце медленно утопало в воздухе.

Миновал подъём, небольшое расстояние было пройдено за длительное время. С такой высоты открывался захватывающий дыхание вид: дюны, как волны в океане, наваливались друг на друга, рассыпаясь по территориям солнца. Старик шёл впереди, опустив голову, и вдруг резко остановился, потом провёл рукой слева направо, указывая на бескрайний горизонт, песок под линией которого начал темнеть; небо же над этой линией из бело-голубого превратилось в розовое. Юноша огляделся; позади увидел он тёмно-фиолетовую даль, под которой мрачнели дюны. Путники испили воды – о вода, ты даёшь жизнь! – постояли немного, увлажняя свои сухие до того момента губы. Пустыня… Тот же океан с волнами, такой же опасный, глубокий, страшный, только вместо воды течёт песок; вместо движения волн стоит полная неподвижность. А завтра, может быть, начнёт выть песчаная буря, а там, где уже царит ночь, в океане, будет полный штиль.

Пора было идти. Огромная дюна и две маленькие, чёрные на фоне заката точки, два потерянных путника.

Хотя лица их были серьёзны, в душе каждый переживал необыкновенные эмоции, полученные от ощущения полной свободы. Солнце раскалило и порвало все цепи, державшие юношу и старика. Как стекло, их звенья разбились и больше не заставляли о себе вспоминать.

Воздух зазвенел; юноше показалось, что будто кто-то вдалеке протяжно, убаюкивающе заиграл на пронзительном, но мягко и приятно звучащем тяжёлом тромбоне. Старик же услыхал шипение, такое страшное и одновременно успокаивающее, что от таких перепадов чувств хотелось свалиться с ног на остывающий песок; к тому же, путников начало клонить в сон, у них закружились головы. Странники огляделись; подул прохладный ветер, и они поняли, что звуки чудятся им.

Казалось, это ускорило их шаги, однако медленнее и медленнее вновь стали идти путники.

Старик упал, и юноша уже никак не мог поднять его. Сам он уже ничего не видел перед глазами, всё расплылось так, будто последняя вода в его теле израсходовалась на то, чтобы затуманить сознание и впоследствии даже испарить его. Ему удалось лишь приподнять старика, но тот, сухой и неподвижный, так и остался сидеть, склонив голову, перед уходящим за горизонт солнцем.

Юноша посмотрел на солнце, затем обернулся: иссиня-чёрное небо уже глядело в него, обвевая его холодом; ветер усиливался. Странник испугался, хотел позвать на помощь, но, вспомнив, где находится, решил бежать, но не смог. Обессиленный, он упал рядом с мёртвым телом старика и уткнул голову в колени, обхватив их сухими руками. Осталась ещё вода: маленькая одинокая слеза катилась по сухой щеке и, не успев испариться, упала на песок и растворилась в бесконечности. Вскоре дух жизни покинул юношу. Одинокая смерть стояла рядом, и он успел заметить её, но на этот раз она смотрела ласково и стучала своими косточками, которые так безобидно трещали!

* * *

Дует ветер, разнося песок по пустыне, формируя дюны и впадины. Множество восходов и закатов пережила большая дюна, на которой осталось два скелета. Их белые кости остались неподвижны; и вновь закат предстал в своей палитре ярких цветов перед ними. Череп первого был склонен вниз, покрытый шёлком, а второй скелет весь согнулся и обхватил себя, дул ветер, и песок сыпался под ним. Вдруг холодный поток навалился на них, и первый остался на прежнем месте, а второй медленно начал сваливаться с вершины дюны. Высоко в небе летал воздух, завиваясь в своих потоках. На этой высоте любая птица могла бы увидеть, как катится с дюны что-то белое, а затем останавливается и вязнет в песке.

Но нет здесь птиц, а есть лишь песок, воздух, неизбежная смерть. Холод и наступающая ночь; высота, свобода, которую некому чувствовать, и красота нежно-розового заката, которую также некому видеть.

В оковах

Шипение ветра… Похоже, буря начиналась в великой пустыне. Песок летал, возвышаясь в небо, врезаясь в дюны, попадая в глаза единственному во всей песчаной бездне человеку. Весь в пыли, он сидел на квадратной бетонной плите, в оковах; длинные цепи ползли с двух углов и сковывали ему руки. Узник щурился, пытаясь видеть, что происходит вокруг, а происходило нечто ужасное, в преддверии чего замирало сердце, и коварный страх вселялся в его обнажённую смуглую грудь, настолько впалую, что, казалось, воздух туда не проникал. Но несколько дней до заключения в цепи человек вдыхал воздух легко и свободно; грудь поднималась и опускалась, и новые силы появлялись в жилах и мускулах, ещё не совсем старых, но уже и далеко не молодых. А теперь как пыльна его кожа! Так иссушились руки; тёмные и чёрствые, они не раз держали острый нож, не раз вонзали его в чужую грудь и не раз брали, брали, брали и грабили! И ноги служили: покрытые ветошью, они несли человека, когда он убегал от опасности, от мести и от справедливости.

Узник рыдал чуть раньше, но не от стыда и не от угрызений совести, а лишь от жалости к себе. Слёзы текли и испарялись, но было пролито гораздо больше слёз у тех, до кого добрался взор этого вора, было пролито гораздо больше крови у тех, до кого добрался кинжал этого убийцы, этого было больше количества тех красных капель, собравшихся на его запястьях из-за, видимо, слишком тугих оков.

Жестоко отомстили ему кочевники пустынь, попытавшись следовать законам своей справедливости как по правилу «око за око». Узнику всегда давали отпор, но это не останавливало его на пути к убегающей цели, такой как зло, исключительное зло; цель эта отражалась от его глаз, оттого-то она и убегала вперёд, когда он двигался, и была недостижимой.

Кочевники оставили зачем-то у края плиты небольшое квадратной формы зеркальце, которое едва не улетело вместе с потоками песка и пыли. Ветер усиливался; маленькие песчаные бусинки, как бы объединившись, мощно и жёстко засыпали узника, который решил поднять зеркало. Он пополз по бетону, его кидало в стороны от ветра и приносимых им бледно-жёлтых пучин, однако цепи остановили его; ногой дотянулся он до осколка и притянул его к себе. Зеркальная поверхность показала ему лицо с огрубевшей кожей. В глазах своих увидел он не только обиду, скорбь, злость, желание мести, но и огромную тоску. Неожиданный поток ветра свалил его в сторону, но он нашёл, вероятно, последние силы, чтобы подняться и взглянуть на себя ещё раз. Внезапно он ощутил злобу и вместе с ней страх; вдруг он услышал несколько протяжный, мягко и приятно, но в то же время пугающе воющий крик; дунул поток ветра в вихре песка и унёс всю плоть с костей этого несчастного в оковах.

* * *

Буря только разгоралась, когда уже знакомая нам смерть прилетела к цепям и аккуратно высвободила кости скелета из металлических холодных оков.

Солнце

Пустыня невероятно широка, и до многих территорий пока не успела добраться песчаная буря. Где-то в их пределах затерялись два путника, верхом на двух больших верблюдах. Один из странников выглядел весьма странно: голубые глаза окружила кожа, покрытая белыми и чёрными красками; тёмные волосы были заплетены по бокам в тонкие косы, а в остальных местах то закручивались, то просто опускались на плечи, в них что-то висело: какие-то цепочки, деревянные бусы, маленькие камни. Сильное тело пеклось под палящим солнцем, но выдерживало удары светила. Любой житель пустынной деревни сразу же узнал бы в этом человеке кочевника. Второй странник был довольно молод, силён и красив. Кудрявые волосы падали на тёмный высокий лоб, напряжённым взглядом смотрел он серьёзно вперёд, на дорогу к цели. Обнажённые по пояс всадники изредка поглядывали друг на друга, и взгляды их говорили об умеренном доверии. На горбах дромадеров висели огромные мешки, склянки с водой; за поясом у путников держались чёрные револьверы.

Верблюды остановились, путники спрыгнули на землю и испили по капле воды. Неожиданно для красавца кочевник заговорил:

? Несколько десятков миль – двадцать, – и мы будем там.

? Успеем до ночи?

? Буря идёт… ? пробормотал кочевник своим приглушённым, но звонким низким голосом.

? Буря? Откуда тебе известно?

Но его спутник оставил вопрос без ответа, запрыгнул на угрюмого и молчаливого, как он сам, верблюда.

? В путь.

Красавец пожал плечами и сделал то же самое, что и кочевник, за исключением произношения каких-либо слов.

Солнце склонялось за горизонт, пока дромадеры ступали копытами по песку. Небо покрывалось звёздами, они мерцали в неподвижной холодности блеска далёкого свечения.

Достали из мешков ветки, сухие и корявые, разожгли костёр, согревающий живых в мёртвой пустыне; накормили верблюдов, кочевник угостил попутчика шай бил наной, приятным мятным чаем. Свежесть скоро превратилась в прохладу, затем стала холодом. Путники легли у огня.

? Скучаешь по хамулу? – спросил вдруг красавец.

? Нисколько. Я покинут, – угрюмо отвечал кочевник, резко поднимая веки, показывая белые белки глаз. – Теперь один путь имею я, и пересечён он с твоею дорогою.

Кочевник и красавец встретились в океане песка, каждый очень удивился встрече и каждый чувствовал в ней что-то предначертанное и важное. Они познакомились кое-как; один узнал, что кочевник был изгнан из племени и вёз награбленное золото (целых два мешочка), а другой узнал, что красавец везёт с моря товары, дорогие и недоступные одиноким жителям пустынных деревень.

Красавец задремал наконец, погрузившись в неги теплоты пламени и чувства полной свободы. Недолго и не совсем он спал, а скорее находился в сонливом ожидании. Прошло около часа спустя последнего произнесённого слова, унесённого слабым дуновением ветра, когда красавец раскрыл веки и обомлел: кочевник в упор смотрел в его глаза.

? Ты отчего не спишь? – спросил испуганный красавец.

? Боюсь. – Тихо ответил его попутчик.

Тут искорка самодовольства мелькнула в глазах красавца:

? Боишься чего?

? Буря грядёт.

Теперь ему стало смешно, но чуток был его мнимый сон, так как красавец опасался, но взглянуть снова боялся; ему страшно было вызвать подозрения сейчас, когда созрела одна полезная идея; опасался, несмотря на то, что считал, что этот тупой бедуин-бродяга ничего не может помышлять и, наверное, даже не представляет, насколько он богат.

Утро пришло. Сонный красавец устало поднялся и поодаль увидел сидящего на песке кочевника. Он не слышал, как проснулся его чуткий и опытный спутник, который в тот момент обернулся и вяло произнёс: