Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

– Так это вы! – проговорил Реттер с изумлением, не меньшим, чем наше. – Это вы оба! Что это значит, Раффлс? Я видел, как вы перелезали через ворота, один из колокольчиков зазвонил, потому что все место усеяно ими. Потом вы забрались сюда. Что все это значит?

– Мы все объясним вам, когда вы расскажете, что вы наделали Реттер!

– Наделал? Что я наделал? – убогое существо, щуря глаза, вылезло на свет в рубашке с окровавленной грудью. – Вы знаете ведь… вы видели… ну, если хотите, я скажу вам. Я убил разбойника, вот и все, разбойника-ростовщика, шакала, шантажиста, умнейшего и злейшего на свете негодяя и висельника. Пусть меня повесят за него, но я бы убил его еще раз! – и он гордо взглянул нам в лицо с легким оттенком недоверия в блуждающих глазах. Его грудь тяжело поднималась, нижняя челюсть дрожала. – Рассказать вам, как все это произошло? – с жаром продолжал Реттер. – Он сделал мою жизнь сущим адом за эти последние недели и месяцы. Вы можете себе представить – сплошным адом! И вот, нынешней ночью я встретился с ним на Бонд-Стрите. Вы помните, когда я натолкнулся на вас обоих? Он шел в двадцати ярдах за вами, он шел по вашим следам, Раффлс, а когда увидел, что я раскланиваюсь с вами, остановил меня и спросил, кто вы такой. Он пристал ко мне, как с ножом к горлу, желая разузнать все мельчайшие подробности, хоть я и не мог понять, чего ради. Я не счел нужным держать язык за зубами – я знал, что ему суждено. Я обещал все рассказать о вас, если только он назначит мне, так сказать, частную аудиенцию. Он не соглашался. Я настаивал на этом, придерживая его за борт сюртука. Когда вы совсем исчезли из виду, я его выпустил и выждал, пока он в отчаянии снова вернется ко мне. Теперь уже я мог вить веревки из него, я мог назначать место, где должно состояться свидание, и я заставил его взять меня с собой домой, поклявшись рассказать ему в этой беседе о вас всю подноготную. И вот, когда мы добрались сюда, я убедил его дать мне чего-нибудь поесть, все оттягивая и оттягивая нашу беседу. Около десяти часов я услыхал, как запирают ворота. Я подождал немного и затем спросил его, один он живет или нет?

«Вовсе не один, – отвечал Бэрд, – разве вы не видели служанки?»

Я отозвался, что не видел ее, но слышал как будто ее шаги, если же я и ослышался, то нет все-таки никакого сомнения, что она тотчас явится на мой зов, и я три раза кликнул ее изо всей мочи. Никакой служанки не являлось. Я знал это заранее, потому что как-то ночью на прошлой неделе я пришел повидать Бэрда, и он сам переговаривался со мной через ворота, не соглашаясь открыть их. Ну и когда ни одна живая душа не появилась на мой зов, он побледнел, как полотно. Тогда я сказал ему, что мы можем, наконец, приступить к нашей беседе. Схватив с каминной решетки кочергу, я напомнил ему, как он меня грабил. «Но, – добавил я, – с Божьей помощью этого больше не повторится!» Я дал ему три минуты на то, чтобы составить и подписать перечень всех тех несправедливых исков, которые он возбуждал против меня, в противном случае, я тут же на месте сулил размозжить ему череп. Он с минуту подумал и направился затем к письменному столу за пером и бумагой. Но через две секунды он, как молния, наскочил на меня с револьвером в руке, я же стоял перед ним почти безоружный. Он выстрелил два-три раза, но промахнулся, вы можете, если хотите, отыскать следы от пуль. Я же все время бил по нему кочергой. Боже мой, я стал совершенным зверем, до той поры, пока не наступил конец. И тут еще я не сразу опомнился. Я подошел к письменному столу, отыскивая свои расписки, и ушел лишь тогда, когда вы подошли к дому. Говорю вам, я не тревожился ни о чем, также как и теперь, я решил заявить об убийстве сегодня же ночью, и сделаю это, стало быть, не причиню вам ни малейшего беспокойства!

Он кончил. Мы стояли в сенях осиротевшего дома, и наши пониженные, заглушаемые, нетерпеливые голоса звенели и гудели в ушах. Внизу был убитый, а перед нами его нераскаявшийся убийца. Я знал, на кого эта нераскаянность произведет впечатление, и не ошибся.

– Все это пустяки, – произнес Раффлс после небольшой паузы, – мы не дадим вам выдать себя!

– Вы не в состоянии меня удержать! Да и к чему это приведет? Служанка раньше видела меня, и мой арест это лишь вопрос времени. Не дожидаться же мне, когда меня схватят. Подумайте только: дожидаться, когда вам скрутят лопатки! Нет, нет, нет, я сам назову себя, и все кончено.

Его речь изменилась: он запинался, плохо выговаривал слова. Казалось, ясное понимание своего положения возникло у него в мозгу лишь вместе с сознанием явной необходимости спасаться.

– Да выслушайте же меня! – прикрикнул Раффлс. – Мы торчим тут в виду нашей собственной гибели. Мы забрались сюда в дом как воры, чтобы добиться удовлетворения за обиды, подобные вашим. Ну разве вы не видите? Мы вырезали стекло, словом, обделали дело, как заправские мазурики. Благодаря этому, и все остальное может быть отнесено на наш счет.

– Вы полагаете, что меня не будут подозревать?

– Я думаю.

– Но я совсем не желаю, чтобы это дело сошло мне с рук даром! – истерично воскликнул Реттер. – Я убил его, я знаю, но лишь ради самозащиты, это не было настоящее убийство. Я должен в нем повиниться и понести кару. Иначе я сойду с ума.

Он крепко стискивал свои руки, губы его дрожали, на глазах стояли слезы. Но Раффлс грубо схватил его за плечо.

– Да взгляни же, дурень, сюда! Ведь если бы нас троих здесь поймали, знаешь ли, каковы были бы последствия? Через шесть недель мы уже болтались бы в Ньюгете! Ты рассуждаешь, как будто бы мы сидим в клубе. Понимаешь ты, что уже первый час, что у нас горит огонь, а внизу валяется убитый?! Ради Бога, приди в себя и делай то, что я тебе прикажу, или ты и сам будешь убит!

– Я бы хотел этого! – рыдал Реттер. – Я бы хотел взять его револьвер, я сам бы размозжил себе голову. Он валяется где-нибудь под ним. Боже мой, Боже мой!

Колени Реттера подгибались, неистовое раскаяние было в полном разгаре. Нам пришлось под руки свести его вниз и провести через входную дверь на свежий воздух.

Вокруг не было слышно ни звука, кроме подавленных рыданий истерзанного отчаянием юноши, бившегося в наших руках. Раффлс вернулся на минуту в дом, потом нас охватил непроницаемый мрак, словно в погребе. Ворота отворились изнутри, мы осторожно заперли их за собой, а звездный свет, как и раньше, мерцал на разбитых стеклах и отточенных гвоздях над стеной.

Мы пустились бежать, нам приходилось торопиться. Нашему убийце казалось, что он уже на эшафоте: опьяненный своим убийством, он был беспокойнее полдюжины человек, упившихся вином. Мы то и дело должны были грозить ему, что предоставим его собственной участи и умоем руки в этом деле. Но невероятное и незаслуженное счастье сопутствовало нам троим. Мы не встретили ни одной живой души от самого дома убитого вплоть до Уильсдена, а затем, если кто нас и видел, то вспомнил ли хоть один из них о двух молодых людях, которые, стиснув от ярости зубы, тащили третьего, находившегося в довольно недвусмысленном состоянии, вспомнил ли о нас хоть один, когда вечерние газеты оповестили город об ужасной трагедии в Кензаль-Райзе?

Мы пришли в Майда-Вель и, нимало не скрываясь, направились к моей квартире. Однако, наверх поднялся лишь я один, двое других прошли в Олбани, и я не видел Раффлса целых двадцать четыре часа. Его не было дома, когда я посетил его утром, он не написал мне ни слова. Когда же он появился снова, все газеты были переполнены подробностями об убийстве, а человек, совершивший его, плыл уже далеко по Атлантическому океану как пассажир второго класса на пароходе, идущем из Ливерпуля в Нью-Йорк.

– С ним невозможно было сговориться, – сказал мне Раффлс, – или он должен был выложить все подчистую, или бежать отсюда. Я нарядил его в нашей студии и мы сели на первый поезд, идущий в Ливерпуль. Немыслимо было заставить его сидеть смирно и наслаждаться своей удачей, как я бы постарался на его месте, и это было бы всего умнее! Я отправился в его берлогу, чтобы уничтожить некоторые бумаги, и что же я там нашел, как ты думаешь? Хозяйничание полиции! Вышел уже приказ арестовать его! Идиоты воображают, что стекло было вырезано только для вида, и издали свой приказ. Ну, не моя вина, если он ни к чему не послужил.

И я теперь, спустя много лет, думаю, что это была также и не моя вина.

Девять положений закона

– Ну, – сказал Раффлс, – что бы ты с этим сделал?

Прежде чем ответить, я перечитал еще раз объявление. Оно было напечатано на последнем столбце в «Daily Tеlеgraph» и гласило следующее:

«Две тысячи фунтов награды. Названная сумма может быть получена каким угодно лицом, которое возьмется за выполнение одного деликатного поручения, лицо это должно быть готово на некоторый риск. Сообщить по телеграфу. До востребования. Лондон».

– Я полагаю, – отвечал я, – что это самая странная публикация, из тех, что когда-либо появлялись в печати!

Раффлс улыбнулся.

– Не совсем так, Банни, но все-таки довольно необычная, согласен с тобой.

– Взгляни на шрифт!

– Без сомнения, он очень крупный.

– А поручение и опасность!..

– Да, комбинация довольно откровенная, чтобы не сказать более. Но самая оригинальная сторона дела заключается в том, что предложения следует присылать в телеграммах и по телеграфному адресу! Тут что-то кроется – и в самом молодце, который выдумал эту штуку, и в его игре. Словом, он просто-напросто отделывается от миллиона ответов, которые ежедневно присылаются на каждое подобное предложение всеми, кто только в состоянии наклеить марку. На свой ответ я, положим, ассигновал только пять монет, но я готов заплатить еще денег.

– Ты же не хочешь этим сказать, что откликнулся на телеграмму?

– Именно так, – возразил Раффлс. – Я желаю получить эти две тысячи фунтов не меньше всякого другого.

– Ты подписал свое имя?

– Ну, нет, Банни, этого я не сделал. Суть в том, что я пронюхал тут нечто интересное и не совсем законное, а ты знаешь, какой я осторожный малый. Я подписался: «Гласпуль, мастерская Хиккея, Кондуит-Стрит, № 38». Это адрес моего портного. Запустив такую удочку, я отправился к портному и объяснил, чего он должен ждать. Он обещал переслать мне ответ немедля, как только получит. И я не удивлюсь, если сейчас его принесут!

С этими словами, услыхав двойной стук в дверь, стук, отдававшийся по всем комнатам, Раффлс встал и пошел отворять. Через минуту он возвратился с многозначительным выражением лица, держа в руке распечатанную телеграмму.

– Что бы ты подумал? – сказал мне Раффлс, – Это некий молодец Адденбрук, судебно-полицейский поверенный, и он желает безотлагательно видеть меня.

– Ты, стало быть, знаком с ним?

– Больше по слухам. Надеюсь, однако, что он не знает меня в лицо. Это тот самый малый, который в Сеттон-Вильмерской истории был на целых шесть недель отстранен от практики за попытку оказать давление на суд. Все дивились, как он вообще не вылетел со службы, но вместо этого, он приобрел богатейшую практику по темным делам, и всякий жулик по любому поводу отправляется прямо к Беннету Адденбруку. Он, пожалуй, единственный человек, у которого хватило смелости напечатать подобное заявление, и он единственный может сделать такую штуку, не вызывая подозрений. Просто-напросто это в его характере, но ты можешь быть уверен, что на дне тут скрывается что-нибудь темное. Хотя оригинально то, что я в уме давно уже решил обратиться к Адденбруку, если представится к тому случай.

– И ты идешь теперь к нему?

– Иду сейчас же, – проговорил Раффлс, вытирая рукавом шляпу, – ты также.

– Но я пойду туда лишь за тем, чтобы притащить тебя обратно к завтраку.

– Мы позавтракаем все вместе после нашего свидания с тем господином. Идем же, Банни, и сменим наши имена по дороге. Мое будет Гласпуль, не забудь этого.

Мистер Беннет Адденбрук занимал обширное помещение на Веллингтон-Стрит, на Странде. Его не было дома, когда мы пришли: он вышел ненадолго «по судебным делам». Не прождали мы и пяти минут, как перед нашими глазами предстал коренастый, румяный мужчина, весьма решительного вида, страшно самоуверенный и довольно веселый. Черные глаза его широко раскрылись при виде Раффлса.

– Мистер Гласпуль? – воскликнул адвокат.

– Мое имя, – отвечал Раффлс с невозмутимым нахальством.

– Ни в каком случае не стану ни о чем допытываться! – продолжал первый с хитрой усмешкой. – Любезный сэр, я вижу, вы оставили себе слишком много лазеек, чтобы допустить какую-либо оплошность!

Одну секунду Раффлсу хотелось ответить ему что-нибудь очень язвительное, но затем он лишь пожал плечами и улыбнулся, хотя его улыбка больше походила на сдерживаемую циничную усмешку.