Россия и современный мир №3 / 2013

Исходная фундаментальная проблема заключается в том, что мировой опыт ХХ – начала XXI в. обозначил временны?е и инфраструктурные пределы форсированных моделей экономической модернизации, связанных с теориями транзита, догоняющего или зависимого развития. Проблема модернизации для внеевропейского ареала до сих пор привычно рассматривалась в виде изолированных национальных моделей ускоренного развития, преимущественно в технократическом ключе. Представляется, что данный дискурс модернизации, связанный только лишь с преодолением экономической периферийности, все менее отражает задачи, стоящие перед Россией. Очевидно, что на протяжении длительного времени сохранять высокие темпы развития без постоянного увеличения издержек невозможно, что доказали и опыт советской индустриализации, и японское послевоенное развитие и, вероятно, стоящий на очереди в этом ряду китайский экономический бум.

Исторические модернизационные рывки России в своем развитии были связаны с географической экспансией, вариантами форсированной имперской или государственной модернизации как попыток осуществить инфраструктурные и институциональные государственные проекты за счет населения. Представляется, что в настоящее время выход из состояния полупериферийности диаметрально противоположен. И он состоит в активном включении в глобальную политико-экономическую и культурную повестку, в эффективном использовании закономерностей капиталистической экономики применительно к российским условиям. Парадокс развития состоит в том, что в глобальном измерении страны, стоявшие на очереди модернизации в самом конце получили преимущества, позволяющие им, минуя традиционные фазы классического европейского Модерна, связанные с созданием индустриальных классовых обществ, привычных наций-государств и модерных идеологий, сразу отстраивать конкурентоспособные кластеры глобальной экономики, заимствуя передовые технологические, правовые, образовательные и иные стандарты [2]. «Низкий старт» развивающихся стран – Китай, Бразилия, Индия – обеспечивает им конкурентные преимущества дешевой рабочей силы на глобальных рынках «плоского мира» (Т. Фридман), что ведет к их быстрой индустриализации, освоению новых технологий, развитию сектора производства и росту реальных доходов населения, в свою очередь увеличивающих емкость внутренних рынков.

В результате все более актуальным становится поиск методов и стратегий дальнейшего развития стран, прошедших первоначальный этап ускоренной модернизации, связанный с наличием дешевого рынка труда, отложенным потреблением и минимальными общественными благами для населения при авторитарном перераспределении доходов сельского населения в пользу поднимающейся индустрии городов. Представляется, что дальнейшее развитие различных обществ, обозначаемых в категориях текучего (З. Бауман), позднего (Э. Гидденс), космополитического (У. Бек) или сингулярного Модерна (Ф. Джеймисон), требует пересмотра ценностных оснований модернизации, так как все большее значение для все большего числа людей в современных обществах приобретают постматериальные ценности, связанные с этикой индивидуальной самореализации [3].

Следуя этой логике, представляется, что любой потенциальный модернизационный проект для России должен предлагать не столько абстрактные количественные модели экономического роста и увеличения ВВП, сколько изменение ценностных принципов сосуществования достаточно конфликтного и разнородного российского общества (по возрастным, культурным, этническим, региональным, экономическим, поколенческим и прочим основаниям). Общества, чья социальная энергия сейчас почти полностью направляется на «погашение» социальной энтропии и попытки сокращения «неодновременности», жизни в разных экономических укладах. Это должен быть не просто технический проект, но построение нового общества, где любая модернизация и инновация имеет внятное ценностное измерение. Между тем, несмотря на активно используемую политическую риторику модернизации, масштабных модернизационных проектов, интегрирующих нацию, в постсоветском обществе не возникло. Более того, сформировавшийся в советское время массовый тип личности индивидуалиста-потребителя все более болезненно воспринимает попытки свернуть объем достигнутых личных свобод и социальных гарантий в обмен на обязанности гражданина, вменяемые государством. Российское население, проникшееся идеологией общества потребления, вовсе не собирается быть более аскетичным ради абстрактно-технократических проектов модернизации, особенно на фоне деморализующего поведения политических и экономических элит [8].

Комплексные трансформации, происходящие в России конца XX – начала XXI в., привели к формированию новой ситуации как в самом обществе, так и в области профессионального знания об этом обществе. Начатые как целенаправленная попытка перестройки социально-политической, экономической, культурной сфер общества, с течением времени они приобрели характер во многом хаотических преобразований. Но цели, которые вначале казались относительно легко достижимыми, не были достигнуты. При этом очевидно, что внутренние трансформации российского общества все более зависимы от глобальных процессов все более взаимосвязанного мира. Не так давно доминировавшая транзитологическая парадигма в настоящее время полностью выработала свой эвристический потенциал. Теории, опирающиеся на представление о некоей цивилизационной «норме», с необходимостью описывали все многообразие не вписывающихся в них обществ лишь как временные «отклонения». Однако стало очевидным, что отклонения со временем не исчезают, а продолжают накапливаться [11]. Теории «постиндустриального общества», «информационного общества», «общества знания» оказались отчасти наивно оптимистичными, отчасти непригодными для всех сегментов современной миросистемы. Теории «особого пути» России также не смогли предложить ничего принципиально нового, кроме устаревшей риторики или, в лучшем случае, традиционалистской критики нового мирового порядка, в который волей-неволей обречена интегрироваться и современная Россия. Сторонники этих теорий не могут не учитывать факт включенности России в мировые процессы, интерпретируя его преимущественно с негативной точки зрения.

Наконец, неолиберализм вместо всеобщей панацеи оказался лишь ограниченной и достаточно кратковременной реакцией на разочарование в глобальном левом движении, компенсирующем издержки капиталистической миросистемы. Неолиберальные методы модернизации – сокращение социальных функций и гарантий государства, неограниченная свобода перемещения товаров и капиталов, отмена перераспределения доходов в пользу бедных – в своих долгосрочных итогах потерпели неудачу в тех обществах, к которым были применены.

Изменить свое положение в миросистеме на более выгодное Россия может лишь меняя ее целиком, предлагая глобальные решения для всего человечества. Такая позиция связана с отказом от популярных в России национальной и цивилизационной парадигм в пользу более универсальной в глобальном мире – миросистемой [9]. Традиционные географические метафоры лишь уводят от того факта, что в миросистеме человечество представляет все более взаимосвязанное целое. Представляется, что в настоящее время на статус перспективной и релевантной парадигмы обществознания может претендовать именно миросистемный анализ, с точки зрения которого Россия уже очень долгое время является частью глобальной миросистемы, а специфика ее постсоветских социальных, экономических и политических институтов во многом связана с ее положением в этой миросистеме [см.: 4]. Сегодня любые модернизационные проекты преодоления периферийности можно реализовать лишь путем изменения всей миросистемы – и лишь вследствие этого изменения самой России. В современном тесно взаимосвязанном глобальном мире изменить часть можно лишь изменив целое. Войти же в мировую политическую повестку можно только одним путем – мыслить глобально, претендовать на изменение миросистемы.

Используя в качестве методологической основы миросистемный анализ, можно обосновать вывод о том, что в истории российского обществоведения уже осуществлялись в разной степени успешные попытки осознания места России в миросистеме: просвещенческая парадигма, цивилизационные теории, западничество и почвенничество, социалистические теории (от народнических до марксистских), неолиберализм. Соответственно, предлагались различные по своей успешности модернизационные проекты: догоняющая модернизация (петровские, сталинские и неолиберальные реформы), частичная автаркия (цивилизационные теории, почвенничество, «социализм в отдельной стране») и даже скачок в новую «общественную формацию» и создание альтернативной миросистемы (СССР и «соцлагерь»). Более того, какова бы ни была интеллектуальная мода, на практике победу всегда одерживали модернизаторы, считающие, что по большому счету «мы такие же как все, только отсталые». История династии Романовых, равно как история революции и СССР – это история таких модернизационных побед. Этим победам способствовала сама включенность России в миросистему, из которой она почти никогда не могла вырваться, но могла изменить свое положение в ней.

И в то же время всегда имело место влиятельное представление о том, что Россия в принципе может обойтись и без включенности в миросистему – в силу ее огромной и разнообразной территории, большого населения, природных богатств, истинной веры или передовой идеологии, научно-технического потенциала и т.д. Квинтэссенцией такого представления было мнение о том, что Россия может создать свой уникальный модернизационный проект, «мир-экономику» (вариант – «империю-экономику»). И действительно, опыт СССР позволяет говорить, что это мнение не совсем безосновательно. Причем на фоне укрепления империи в России всегда имелись и робкие попытки либеральной модернизации, ориентированной на наибольшие возможности для большинства граждан, которая имела лишь дополнительную, побочную функцию [1]. В глобальном мире эта ветвь модернизации для России может стать основной и более эффективной, но при этом она нуждается в более последовательном этическом обосновании. Нуждается потому, что у современной России больше нет явного внешнего врага, а модель авторитарного государства и харизматичной советской бюрократии, аккумулирующей и перераспределяющей общие ресурсы, потеряла былую легитимность. Нет в современной России и веры населения в то, что цели государства могут быть важней текущих потребностей граждан. В результате не остается иного способа модернизации как прагматической максимы развития человеческого потенциала: увеличения доступных возможностей для каждого, индивидуальной включенности граждан в модернизацию как наиболее эффективной стратегии общественного развития. Это модель модернизации, где впервые в российской истории государство перестает быть главным субъектом модернизации, уступая эту функцию все более компетентным гражданам.

Далее представляется закономерным, что если капиталистическая миросистема произвела эффект глобальной институциональной унификации человечества, то следующим закономерным этапом глобализации станет потребность в новых этико-политических ценностях, призванных компенсировать аморальность данной экономикоцентричной миросистемы «в чистом виде». Стратегически, в условиях длительного исторического времени глобализация предполагает поиск возможностей интеграции человечества, достройку актуально существующей капиталистической мироэкономики до будущей мирополитики, поскольку экономические институты интеграции человечества исторически значительно опережают политические механизмы его консолидации.

Современные российские проекты модернизации в конечном счете различаются в зависимости от того, как они подходят к вопросу об изменении миросистемы и положении в ней России. Здесь мы имеем дело либо с признанием возрастающей зависимости России и других стран от общих фоновых процессов и закономерностей, либо с аргументацией позиции, согласно которой Россия способна построить собственную независимую цивилизацию, для которой внешние закономерности, стимулы и угрозы будут нейтрализованы, что станет условием обретения субъектности на мировой арене. Последняя позиция представляется весьма уязвимой, поскольку любые очевидные примеры (само-) исключения из миросистемы оборачиваются в глобальном мире исключенностью из современности – Северная Корея, Тибет, африканские диктатуры, исчерпание советского проекта и т.д.

Поэтому Россия объективно заинтересована в проектах трансформации миросистемы и преодолении своего полупериферийного статус-кво. Более того, в ХХ в. Россия в короткий исторический срок уже превращалась в идейного лидера стран полупериферии и периферии, чуть ли не в альтернативный центр миросистемы. Но этот, по сути слишком утопический и преждевременный глобальный проект трансформации глобального капитализма в социалистическую миросистему, в 1960–1970 гг. начал стагнировать и в результате привел СССР к экономическому и идеологическому надлому.

В настоящее время, несмотря на исчерпанность догоняющей советской модели индустриализации, доминирующие российские политические течения обходят вопрос о возможностях трансформации миросистемы и места России в ней. Согласно доминирующей идеологии, существующее положение «нормально», политический режим легален, общество потребления сформировано, государственно-патриотическая риторика эффективна. Точно так же не противоречат «здравому смыслу» и привычные концепции западничества и почвенничества, которые традиционно обходят вопрос о положении России в миросистеме, подменяя его бесконечными обсуждениями национально-культурной идентичности в контексте «Восток–Запад». Не менее показательно, что практически все типы оппонирующих официальным модернизационных проектов так или иначе затрагивают вопрос о положении России в миросистеме и о путях выхода из нее. Так, книга о «советской цивилизации» С.Г. Кара-Мурзы – это попытка анализа социальных институтов и практик «периферийной империи», решившей вырваться из миросистемы и достигшей внушительных успехов в этом предприятии [6]. Случай изоляционистских теорий А. Паршева еще более очевиден: он рассматривает как раз те объективные географические и климатические факторы, благодаря которым России так легко и «естественно» было стать периферийной страной и специализироваться на поставке сырья, а не на производстве товаров [14]. Паршев объясняет, почему мировые финансовые потоки текут вовсе не в нашу страну, а из нее – в центр миросистемы. Столь же закономерен и тот вариант выхода из миросистемы, который предлагает Паршев – частичная автаркия, развитие наукоемких технологий, построение собственной «мир-экономики», в которую с необходимостью войдут бывшие республики СССР. Научные и публицистические работы М. Калашникова [5], Ю. Крупнова [7], С. Валян-ского и Д. Калюжного, Ю. Мухина [13] – это проекты все того же выхода из миросистемы, основанного на радикальной, опережающей технологической и научной модернизации, которая позволит освободиться от проклятия традиционной сырьевой ориентации России.

Вместе с тем в России, вновь вернувшейся на позиции полупериферии, возродились мистифицирующие и упрощающие положение дел общественные теории культурологического толка. Одни призывают Россию слиться с миросистемой на условиях ее акторов-гегемонов, другие предлагают полностью исключить Россию из миросистемы и строить свою мироимперию. И тот, и другой пути представляются для России катастрофичными. Недостаточно признавать, что для России такая логика в настоящее время не является адекватной, поскольку несет стране, в силу ее экономического и политического положения, больше издержек, чем выгод. Важно занять сознательную позицию: логика сильного и богатого, логика господина и раба не может быть справедливой никогда. Только более универсальная этика, преодолевающая локальную мораль элит и разных социальных классов, способна стать истинным фундаментом современного открытого общества в условиях глобального Модерна.

Представляется, что оптимальная и интеллектуальная, и моральная позиции состоят в том, что в России могут родиться новые справедливые решения глобальных проблем современности. Тем самым, стратегии модернизации сводятся к следующим вариантам. Можно как а) искать стратегии тактического улучшения позиций России в миросистеме, так и б) заниматься поиском возможных альтернатив господствующей ограниченной логике «человека экономического» капиталистической миросистемы. Во втором случае представляется, что принципиальным выходом из общества потребления может быть лишь перепостановка его основной цели – бесконечного накопления капитала. Выход из общества потребления представляется связанным с возникновением нового холистского мировоззрения. Подобный импульс может быть обусловлен «обнаружением» трансцендентных основ политики и практиками новой аскезы, отрицающими сверхценность потребления. Возможно, этот импульс будет питаться эсхатологической энергией грядущих катастроф. Проблема лишь в том, желает ли кто-то в принципе покинуть нынешнее общество потребления, капитализма и либерального консенсуса, которому пока действительно не видно достойных альтернатив того же уровня [10].

В условиях относительного ослабления наций-государств, которые тем не менее будут оставаться в мире ключевыми политическими игроками еще довольно долго, модернизационные проекты представляются недооцененным механизмом легитимации не различий, а способов их преодоления, причем в достаточно эгалитарном и универсалистском ключе. Ибо модернизационные проекты могут представлять переходное звено от логики ограниченных национальных интересов в международной политике и экономике, достигаемых за счет других классов, обществ, государств и поколений, к логике транснациональной, оперирующей долгосрочными интересами всего человечества. Безусловно, эта позиция может не найти понимания у многих национальных элит, в том числе относящихся к центру миросистемы, но это не значит, что подобная стратегия модернизации невозможна в принципе. Ключевая проблема легитимности любых программ модернизации, констатирующих необходимость движения к универсальной современности, заключается в том, что ценности Модерна действительно могут быть универсальны, но никак не могут быть универсальны те или иные национальные и институциональные рецепты их реализации.

Всеобщие модернизационные проекты можно строить только на истинно политической этике – заботе о будущем, в котором есть достойное место всем. Поэтому Россия для собственного самосохранения обречена на модернизационный проект, реализуемый в долгосрочных интересах большинства населения. Проект, одновременно решающий ряд принципиальных задач: а) легитимацию нового общественного состояния; б) реализацию научно-экономического потенциала страны с целью выхода на достойные позиции в глобальном разделении труда; в) сплочение нового российского общества вокруг предлагаемых модернизационным проектом целей – более человечных и универсальных, чем имеющиеся здесь и сейчас логики «человека экономического».

Представляется, что актуальная модернизация – переход России как части миросистемы от национальной (нация-государство) к глобальной форме Модерна связан с этически оправданным представлением о желательном настоящем и будущем не только для России, но и для человечества в целом. Это предполагает априорный отказ от любых обоснований общечеловеческих ценностей, уничтожающих их всеобщий характер. Первоочередной задачей российской модернизации является поиск этических оснований модернизационных проектов. Во все более взаимосвязанном глобальном мире такими основаниями могут быть следующие принципы: «1. Единство человечества, солидарность, взаимопомощь; 2. Лишних людей нет; 3. Ресурсы, а также научно-технические достижения принадлежат всему человечеству; 4. Наиболее моральна стратегия непрерывного расширения возможностей для всех людей; 5. Перспектива политической, культурной, экономической, правовой универсализации человечества, создания транснациональных институциональных каркасов предпочтительнее логики любых локальных “измов”» [10].

Этические основания глобального общества предполагают переход России к глобальной стадии Модерна с учетом особенностей ее предшествующего развития, доступных в настоящее время ресурсов и возможностей использования глобализации в интересах российского населения. Соответственно глобальная российская политико-этическая инициатива в области модернизации может быть следующей. Во-первых, это должна быть не «национальная идея», а именно глобальная концепция. Во-вторых, она должна быть не только протестом против несправедливости и неэффективности, но и положительной программой. В-третьих, универсальный проект, который может вызреть в России, должен быть направлен не на удовлетворение национальных, корпоративных или узкоклассовых интересов за счет эксплуатации всего остального мира, а на всеобщее благо. Это предлагает не национальные и цивилизационные, а потенциально всечеловеческие сценарии решения проблем, устраивающие все заинтересованные стороны и не допускающие, чтобы выгоды одних субъектов взаимодействия прямо вытекали из издержек других. В-четвертых, всеобщий проект должен содержать элементы утопии в том смысле, что должен обрисовывать контуры общества будущего, давать надежду на улучшение возможностей всех людей на Земле, а не сохранять бесчеловечность неолиберального капитализма. В-пятых, глобальный социальный проект должен быть не столько экономическим, сколько этическим по своему содержанию, и выступать с критикой моральных принципов капиталистической миросистемы, герметически замкнутых на бесконечное накопление капитала, подчиняющее себе все иные приоритеты. В-шестых, модернизация в глобальном контексте должна быть нацелена на выработку долгосрочных стратегий, учитывающих не только интересы всех населяющих Землю людей, но и будущих поколений.

Таким образом, наибольшие проблемы с модернизацией в постсоветский период обусловлены не экономическими причинами, а отсутствием у модернизаторских проектов внятных и универсальных этических оснований. В постсоветской России возник феномен появления различных видов «локальной морали», которые выражаются то в попытках создания национальной идеологии, то в символическом возрождении советского и имперского наследия, то в попытках закрыться в новой автаркии. Эта модель локальной морали явно тупиковая, как и обоснованные с ее помощью проекты модернизации. Идейные основания любой стратегии нынешней российской модернизации все больше связаны с этически оправданными представлениями о желательном настоящем и будущем не только для отдельных социальных групп и России в целом, но и для человечества как такового. Соответственно только ценности, преодолевающие локальные национализмы, исторические культурные различия и ограниченную логику накопления капитала способны стать истинным фундаментом производства общественных благ и роста возможностей для каждого в условиях глобального мира.

Литература

1. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизационных процессов в России. – M., 2004. – С. 38–72.

2. Дерлугъян Г. Тупик как историческая развилка возможностей // Эксперт. – М., 2007. – № 40. – С. 76–82.

3. Инглхарт Р. Постмодерн: Меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // ПОЛИС. – М., 1997. – № 4. – С. 6–32.

4. Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя: Россия и миросистема. – М., 2012. – 575 с.

5. Калашников М. Вперед в СССР–2. – Москва, 2003. – 420 с.

6. Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. От начала до наших дней. – М, 2008. – 1200 с.

7. Кривов А.С., Крупнов Ю.В. Дом в России. Национальная идея. – М., 2004. – 413 с.

8. Мартьянов В.С. Инволюция элиты в обществе Модерна // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2010. – Т. 6. – № 3. – С. 34–56.

9. Мартьянов В.С. Мироимперия на горизонте будущего: Возможные принципы интеграции постбиполярного мира // Научный ежегодник Института философии и права УрО РАН. Вып. 8. – Екатеринбург, 2008. – С. 226–240.

10. Мартьянов В.С. Шанс для России: выйти из общества потребления // ПРОГНОЗИС. 2008. – № 2 (14). – С. 321–342.

11. Мартьянов В.С., Фишман Л.Г. Моральный тупик цивилизационной парадигмы // Полития. 2006–2007. – № 4 (43). – С. 72–87.

12. Мартьянов В.С. Фишман Л.Г. Россия в поисках утопий. От морального коллапса к моральной революции. – М., 2010. – С. 252.

13. Мухин Ю.И. Россия. Еще не вечер. – М., 2003. – 319 с.

14. Паршев А.П. Почему Россия не Америка. – М., 2001. – 416 с.

15. Фишман Л.Г. Нравственное значение нашей «революции» // Свободная мысль. – М., 2008. – № 1. – C. 49–61.

16. Фишман Л.Г. Постмодерн как возврат к Просвещению // Вопросы философии. – М., 2006. – № 10. – С. 69–80.

Социальные настроения россиян: методология интегральных оценок и эмпирические исследования

    П.О. Ермолаева, Е.П. Носкова

Ермолаева Полина Олеговна – кандидат социологических наук, заведующая отделом Центра политических и экономических исследований (ЦПЭИ) АН Республики Татарстан.

Носкова Елена Петровна – научный сотрудник ЦПЭИ АН Республики Татарстан.

Социальная обстановка, складывающаяся в обществе, в первую очередь зависит от ориентации и поведения его членов. Изучение и прогнозирование установок и поведения населения невозможно без исследования и понимания механизмов, побуждающих социальных субъектов к деятельности. Таким побудительным механизмом является социальное настроение, которое в практическом смысле выступает как индикатор реакции людей на условия своей жизни и влияния на нее целого комплекса социальных, политических и экономических факторов [2].

В этой связи оценка существующей социальной политики и конкретных социальных программ становится сложной аналитической задачей, требующей обоснованной разработки методов комплексного измерения результатов такой политики государства.

В ходе исследовательских работ в этой области сформировался новый для России метод анализа социальных процессов в обществе, основанный на интегральных оценках динамики совокупности социальных, политических, экономических настроений населения. Он основан на обобщении динамики представлений граждан о различных сторонах общественно-политической и экономической жизни страны путем расчета сводных индексов.

Преимуществами интегрального подхода к изучению социальной реальности, такого как индекс социальных настроений, является, во-первых, участие населения в комплексной оценке различных сторон жизни общества для выработки эффективной социальной политики, анализа общественностью социальных последствий принятых политической элитой решений. Во-вторых, простота методики построения таких индексов позволяет разным группам (властным структурам, бизнес-сообществу, академическому сектору и т.д.) обращаться к результатам подобных исследований для получения актуальной информации о состоянии дел в стране. В-третьих, индексы социальных настроений обладают прогностическим потенциалом, т.е. динамика таких индексов позволяет прогнозировать экономическое, социально-политическое поведение людей в краткосрочном периоде (2–4 месяца) [6].

Подходы к построению индекса социальных настроений

Принципиальным моментом в социологической интерпретации индекса социальных настроений является представление о нем, во-первых, как о процессе, во-вторых, как о структуре и, в-третьих, как о состоянии (результате). В структурном разрезе индекс рассматривается в интегральном и аналитическом аспекте. Интегральный подход подразумевает выделение субъективной и объективной стороны социальных настроений, из которых первая свидетельствует о внутреннем мире человека (переживаниях, ценностных ориентациях и т.д.), тогда как вторая фиксирует характер, реальные условия его жизнедеятельности.

В социологии социальные настроения рассматривают, как сложную форму достаточно устойчивого социально-психологического состояния, возникающего у социальных субъектов под влиянием объективных условий. Оно проявляется в относительно стабильных сложившихся отношениях людей к разным сторонам своей жизни, к другим людям, к самим себе. Это состояние является тонким индикатором повседневности людей, показывает удовлетворенность ими своей жизнью, своим положением, перспективами его развития, отражает их уверенность или неуверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне [6].

На формирование индекса социальных настроений оказывают влияние не социальные отношения и институты вообще, а тот круг акторов и социальных сетей, которые воздействуют на население в повседневности.

Социальные настроения населения зачастую анализируются совместно с таким феноменом, как социальное самочувствие. Стоит отметить неопределенность самих терминов «социальное настроение» и «социальное самочувствие», что обусловлено, прежде всего, иррациональным характером данных понятий, которые находятся на стыке двух отраслей знания – социологии и социальной психологии. В связи с этим исследователи по-разному трактуют эти понятия, придавая им разные смысловые оттенки, что осложняет интерпретацию полученного теоретического знания и его использование при решении практических проблем.