Россия и современный мир №4 / 2017

Bonald. Lеgislation primitive considerеe dans les derniers temps par les seules lumi?res de la raison. Paris, 1802. T. 1. 560 p.

Bourquin M. Histoire de la Sainte Alliance. Gen?ve, 1954. 507 p.

Chateaubriand. Congr?s de Vеrone. Paris; Leipzig, 1838. 488 p.

Chateaubriand. De Buonaparte et des Bourbons. Paris, 1814. 140 p.

Chateaubriand. Oeuvres compl?tes. Paris, 1975. T. 8.

Courrier fran?ais. 1822. 28 Oct.

Edling la comtesse. Mеmoires. Moscou, 1888.

Ley F. Alexandre 1

et sa Sainte-Alliance (1811–1825). Paris, 1975.

Ley F. Madame de Kr?dener. 1764–1824. Romantisme et Sainte-Alliance. Paris, 1994.

Lullin de Chateauvieux F. Lettre de Saint-James. 5

partie. Paris; Gen?ve, 1826.

Mahul A.J. De la Sainte-Alliance et du prochain congr?s. Paris, 1822.

?sterreichischer Beobachter. 1816. 5 Nov.

Parsamov V.S. «Apokalipsis diplomatii» («Akt o Svjashhennom sojuze» v interpretacii K.-V. Metterniha, baronessy Krjudener, Zhozefa de Mestra i Aleksandra Sturdzy») // Osvoboditel'noe dvizhenie v Rossii. Saratov, 2003. V. 20. P. 44–66.

Pirenne J-H. La Sainte-Alliance. Organisation europеene de la paix mondiale. Paris, 1946. T. 1–2.

Pradt D. L’Europe apr?s le congr?s d’Aix-la-Chapelle faisant suite au congr?s de Vienne. Paris, 1819.

Pypin A.N. Religioznye dvizhenija pri Aleksandre I. Petpograd: Ogni, 1916. 486 p.

Saint-Simon Cl.H. Quelques opinions philisophiques ? l’usage du XIX si?cle // Opinions littеraires, philosophiques et industrielles. Paris, 1825. P. 25–86.

Saint-Simon, Tierry A. De la rеorganisation de la sociеtе europеenne, ou de la nеcessitе et des moyens de rassembler les peuples de l'Europe en un seul corps politique, en conservant ? chacun son independence. Paris, 1814.

Sbornok Imperatorskogo Russkogo istoricheskogo obshhestva. Saint Petersburg, 1904. V. 119. 896 p.

Sen-Simon A. Nekotorye filosofskie rassuzhdenija dlja primenenija v XIX veke // Sen-Simon A. Izbrannye sochinenija. V. 2. Moscow; Leningrad: Publishing house of the Academy of Sciences of the USSR, 1948. P. 273–317.

Венская система и Венские соглашения: взгляд из Франции

    Н.П. Таньшина

Аннотация. В статье речь идет о восприятии Венской системы международных отношений во Франции в годы Июльской монархии (1830–1848). Если правящие либералы-орлеанисты были убеждены, что Франция должна придерживаться Венской системы, отказавшись от идеи «экспорта революции», то широкие круги французского общества усматривали в Венских договорах основную причину всех бед и несчастий Франции и выступали за их упразднение. Это противоречие между народными чаяниями и умеренным внешнеполитическим курсом правительства во многом оказалось фатальным для режима Июльской монархии и стало одной из причин Революции 1848 г.

Ключевые слова: Венская система, Июльская революция 1830 г., король Луи-Филипп Орлеанский, «наполеоновская легенда», «Realpolitik», идея невмешательства, «экспорт революции».

Таньшина Наталия Петровна – доктор исторических наук, профессор кафедры Всеобщей истории Школы актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХИГС), профессор кафедры новой и новейшей истории Московского педагогического государственного университета (МПГУ). E-mail: nata.tanshina@mail.ru

N.P. Tanshina. The Vienna System and the Vienna Agreements: The View from France

Abstract. The article describes the perception of the Vienna system of international relations in France during the July monarchy (1830–1848). While the ruling liberal Orleanists were sure that France should follow the Vienna system, refusing the «export revolution» idea, the wide circles of the French society assumed that the Vienna treaties led to all disasters and misfortunes of France and stood for their abolition. Such conflict between people's aspirations and the moderate foreign policy of the government was really fatal for the regime of the July monarchy and became one of the reasons of the Revolution of 1848.

Keywords: the Vienna system, the July revolution of 1830, king Louis Philippe of Orleans, the «Napoleonic legend», «Realpolitik», the idea of non-interference, the «export of revolution».

Tanshina Nataliya Petrovna – doctor of Science (History), professor of the School of the Advanced Studies in the Humanities, Presidential Academy of National Economy and Public Administration; professor of Moscow State Pedagogical university. E-mail: nata.tanshina@mail.ru

В истории XIX в. для французов есть два символических события с крайне негативной коннотацией – это Ватерлоо и Седан. Два символа унижения и позора. Ватерлоо завершило эпоху величия и побед императора Наполеона I, Седан подвел итог под империей его племянника, Наполеона III. Начиная с первых лет Реставрации в массовом сознании французов формируется убеждение, характерное для всего XIX в.: главным источником французских бед, и в первую очередь поражения Франции под Седаном, являются договоры 1815 г.

Между тем только Седан приучил французов к мысли о Ватерлоо. Все эти годы французы жили в плену «наполеоновской легенды» – идеи величия Франции, ее военного могущества и побед. «Наполеоновская легенда» была своеобразным противовесом Венским договорам, которые в глазах большей части французов являлись источником всех бед и несчастий Франции, синонимом ее национального унижения. И это притом, что Венские договоры отнюдь не имели такого унизительного характера для Франции. В этом была большая заслуга как князя Ш.-М. Талейрана, который, играя на противоречиях между державами, «выторговывал» выгодные для Франции условия, так и самих союзников, которые прекрасно осознавали, что Францию необходимо «проучить», но надо дать ей возможность вернуться в ранг «великих держав», дабы не создавать условий для развития реваншистских идей. Однако несмотря на то что уже в 1818 г. после уплаты контрибуции с территории Франции были выведены оккупационные войска, идея унижения, и соответственно, реванша, никуда не ушла из массового сознания. Напротив, она пустила глубокие корни и обильно расцвела. И случилось это в 1830 г., после Июльской революции, которая возродила не только чувство национальной гордости, но и чувство национальной обиды.

Июльская революция вызвала воспоминания о временах Великой революции и Империи, чувство необходимости ликвидировать договоры 1815 г., желание распространять за границы Франции идеи конституционного прогресса как противовес консервативным режимам. Эти ожидания, «это дно черной патриотической страсти» (как говорил политический деятель тех лет Шарль Ремюза), были широко распространены во французском общественном мнении: среди республиканцев и даже самих орлеанистов, интеллектуалов, студентов, либеральной буржуазии. Все критиковали правительство за то, что оно жертвует национальной честью в материальных и династических интересах правящей верхушки [10, p. 300]. Министра иностранных дел Франции в 1840–1848 гг. Франсуа Гизо именовали не иначе как «лордом Гизо», или «лордом Валь-Рише» (по наименованию его нормандского поместья), имея в виду его якобы проанглийскую политику. Даже национальная гвардия вотировала манифесты против пацифизма короля.

Такие настроения подогревались и событиями в Европе: Июльская революция 1830 г. стала катализатором революционных движений в Бельгии, Польше, Итальянских государствах. Король Луи-Филипп Орлеанский, сам пришедший к власти в результате революции, оказался в сложных условиях. Политика французских либералов-орлеанистов по отношению к разного рода революционным и национально-освободительным движениям – это один из деликатных аспектов французской дипломатии. С одной стороны, французы считали себя обязанными помочь народам, боровшимся за свое освобождение, а идея «экспорта революции», апробированная в конце XVIII в., вновь обрела огромную популярность. По словам современника событий Луи Блана, в эти годы «Франция жила больше жизнью других наций, чем своей собственной. События, будоражившие тогда Польшу, Португалию, Бельгию, занимали умы в манере почти исключительной…» [9, t. 2, p. 349]. С другой стороны, континентальные монархи пристально следили за действиями Франции и не простили бы Луи-Филиппу оказания восставшим поддержки. Король это понимал и был вынужден маневрировать, чтобы не дать погибнуть движениям, которым он симпатизировал. Можно сказать, что Луи-Филипп стремился по мере возможности «орлеанизировать» новые политические режимы, создавая, таким образом, дружественные Франции государства.

Польские, итальянские и немецкие беженцы, скрывавшиеся во Франции и бывшие там весьма популярны, также поддерживали идею освободительной миссии Франции. Ф. Гизо так говорил в своем парламентском выступлении 15 января 1831 г.: «Народ, совершивший революцию и принявший революционные принципы, должен сделать их превалирующими во всей Европе… Рассуждают так: принцип народного суверенитета восторжествовал у нас, значит, необходимо содействовать тому, чтобы он победил во всей Европе» [12, t. 1, p. 191]. Такую идею Гизо называл «фантазией» и отмечал, что она не являлась новой: «Людовик XIV… имел фантазию сделать французскую монархию лидирующей в Европе; Конвент хотел доминирования республики; Бонапарт желал установления Империи во всей Европе. Священный союз претендовал подчинить ее абсолютному монархическому принципу. Что из этого вышло? Неистовая реакция не только правительств, но и народов, национальная реакция против намерения навязать Европе жесткое единство!» [12, t. 1, p. 191]. Исходя из этого, либералы-орлеанисты выдвинули принцип невмешательства во внутренние дела другого государства.

Идея невмешательства – это один из главных постулатов политики Сопротивления[22 - Сопротивление – это правый фланг орлеанизма, в отличие от Движения, занимавшего левый фланг.]. Умеренные либералы-орлеанисты сформулировали этот принцип в качестве противовеса идее Священного союза о легитимности вмешательства во внутренние дела государства, представляющего угрозу для существования абсолютистских режимов. Франция, в которой только что победила революция, объявляла, таким образом, нелегитимным вмешательство иностранных дворов в ее внутренние проблемы.

Глава правительства герцог В. де Брой, сравнивая принцип невмешательства с личной свободой, отмечал: «Я являюсь хозяином у себя, и никто не имеет права проникать ко мне без моего согласия… Если мой сосед намеревается вмешаться в мои дела, я не только имею право противодействовать его вмешательству, но вправе подавить его, призвав на помощь всех других моих соседей, имеющих косвенный, но легитимный интерес к сохранению свободы каждого человека и безопасности каждого жилища. Так и между государствами: каждый у себя, каждый за себя; все, по необходимости, за или против каждого, согласно обстоятельствам» [11, t. 4, p. 39].

Как видим, де Брой полагал, что принцип невмешательства отнюдь не означал пассивной линии поведения. Французское правительство брало на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела других государств. Оговаривая при этом, что если ситуация в какой-либо стране будет представлять угрозу национальной безопасности Франции, если во внутренние дела какого-либо государства вмешается третья держава и возникнет опасность для Франции или для европейского равновесия, то Франция может прибегнуть к вооруженному вмешательству в дела другого государства.

Исходя из такой интерпретации принципа невмешательства французское правительство осуществляло практические действия: в частности по вопросу о судьбе Бельгии. Такую трактовку этого принципа и сторонники политики Луи-Филиппа, и представители оппозиции называли «двойным принципом». По словам посла Российской империи во Франции графа К.О. Поццо ди Борго, «Франция, постоянно твердя о невмешательстве, без конца проводила противоположную политику». Российский дипломат считал, что Луи-Филипп тяготился необходимостью придерживаться принципа невмешательства и следовал ему только потому, что общественное мнение Франции было настроено решительно в пользу этого принципа. По его мнению, король «не мог отказаться от идеи невмешательства без больших опасностей для себя самого» [1, л. 404].

Лидеры Сопротивления не были согласны с такой трактовкой принципа невмешательства. По словам Казимира Перье, одного из ведущих политиков тех лет, в 1831 г. возглавлявшего правительство, принцип невмешательства вовсе не означал обязательного присутствия французских войск повсюду, где этот принцип нарушался. «Это будет вмешательство другого рода», – заявил К. Перье, выступая в Палате депутатов 18 марта 1831 г. По его словам, такая политика означала бы «возобновление претензий Священного союза… химерических амбиций всех тех, кто хотел подчинить Европу одной идее и создать универсальную монархию. Трактуемый подобным образом принцип невмешательства будет служить прикрытием духа завоеваний» [2, л. 92 об.].

Проблема проживания на территории Франции эмигрантов из Польши, Италии, Испании была очень острой на всем протяжении существования Июльской монархии. Эта проблема вызывала осложнения как политического, так и экономического плана, поскольку содержание иностранцев значительно отягощало бюджет Франции, а также являлось фактором внутриполитической нестабильности. Например, в 1840 г., по данным Ш.-М. Дюшателя, министра внутренних дел в правительстве Н. Сульта, всего на территории Франции насчитывалось приблизительно 31 800 иностранцев, из них испанцев – 26 400 человек. По его мнению, правительству следовало принять меры для ограничения числа эмигрантов на территории Франции. В то же время он подчеркивал, что это было сделать не так уж просто. «Обстоятельства налагают на нас это тяжкое бремя по крайней мере до конца года», – заявил министр [16, p. 2298].

Французские власти в эти годы получали нескончаемые жалобы со стороны русского правительства по поводу пребывания поляков во Франции. Вице-канцлер граф К.В. Нессельроде обвинял французское правительство в покровительстве польским эмигрантам, в частности князю Адаму Чарторыйскому, усматривая в этом «великий скандал» и «скандальный беспорядок» [5, т. 15, с. 201]. Решить проблему пытались разными способами: от отправления поляков в Португалию до создания Польского легиона, однако эти попытки не увенчались успехом. В результате неблагонадежных поляков разместили подальше от столицы, в так называемых «польских депо».

В условиях роста патриотических настроений и обострения чувства национального самосознания даже обычные в дипломатической практике компромиссы воспринимались французами весьма болезненно. Что уж говорить о реакции французов на заключение 15 июля 1840 г. Лондонской конвенции по делам Востока без участия Франции! Это спровоцировало в стране бурю патриотического негодования, волну русофобских и англофобских настроений.

Пока в правительстве пытались трезво оценить создавшуюся ситуацию, возмущенные парижане били стекла в британском посольстве и устраивали бурные манифестации на бульварах столицы; в стране уже мечтали о реванше за 1815-й год. По словам Гизо, «новая коалиция против Франции (имеются в виду державы, заключившие Конвенцию 15 июля 1840 г. – Н. Т.) пробудила… еще живые воспоминания о наших битвах против могучих европейских коалиций и породила во Франции брожение, полное гнева и тревоги… При известиях о бедствиях, испытываемых Мухаммедом Али, в стране пробудилось в высшей степени воинственное движение, хотя трудно было определить его характер и масштабы; было лишь желание отомстить державам, которые воспользовались событиями на Востоке, чтобы восстановить против нас коалицию 1815 г. Однако вскоре из воинственного это движение превратилось в революционное. Политическая система Европы и основы французской монархии, границы государства и порядок вещей, существующий в других странах, – все эти вопросы возбуждены были разом; республиканская пресса отличалась обычным своим неистовством; тайные общества активизировали свою деятельность как никогда прежде…» [13, t. 5, p. 344, 382].

Во Франции начались лихорадочные военные приготовления. Были опубликованы королевские ордонансы, согласно которым все бессрочные отпускники призывались в действующую армию; численный состав армии значительно увеличивался. Было предписано сформировать 12 новых пехотных полков, десять стрелковых батальонов и шесть кавалерийских полков. Численность флотских экипажей была увеличена на 10 тыс. человек. На верфях в большом количестве строились новые корабли (пять линейных кораблей, 13 фрегатов и девять паровых судов). Был составлен комитет для разработки плана возведения укреплений вокруг Парижа, заседания которого происходили ежедневно. Как отмечал журнал «Русский вестник», не только во Франции, но и по всей Европе «господствовало убеждение, что стоило только французскому правительству открыть клапан, и революционный ураган распространился бы по Европе…» [6, с. 70].

Во французском общественном мнении было сильно убеждение, что именно тогда у Франции появилась реальная, может быть, единственная возможность попытаться трансформировать Венскую систему и не допустить превращения Франции во второстепенную державу. По словам Ф.Р. де Шатобриана, именно тогда глава правительства А. Тьер «держал в руках судьбы мира». Он упрекал главу кабинета в том, что ему «недостало решимости». Шатобриан писал: «Отдай он приказ напасть на английский флот, и при нашем тогдашнем численном превосходстве на Средиземном море победа была бы за нами; турецкий и египетский флоты, стоявшие в Александрийском порту, пришли бы нам на помощь; поражение Англии воодушевило бы Францию. Можно было сразу ввести стопятидесятитысячную армию в Баварию, можно было захватить какой-нибудь итальянский городок, не ожидающий нападения. Лицо всего мира изменилось бы» [7, c. 559–560]. Тьер, по его словам, «не решился пойти ва-банк; оценив свои силы, он их счел недостаточными, а ведь именно оттого, что ему нечего было терять, он мог все поставить на карту. Мы очутились под пятой у Европы: такого случая воспрянуть нам больше не представится» [7, c. 560].

Может быть, наиболее ярко национальное чувство проявится в ходе сопутствовавшего Восточному Рейнского кризиса – резкого обострения франко-немецких отношений.

На Венском конгрессе державы-победительницы не пошли на применение принципа легитимизма по отношению к германским землям. По сути, был сохранен порядок вещей, созданный Наполеоном I под новым названием – Германский союз, находившийся под контролем Австрии и Пруссии. Французские либералы осудили эти решения, восстанавливавшие на Рейне систему, существовавшую к 1792 г., и оценивали решения Венского конгресса как угрожающие национальной безопасности Франции в будущем. По их мнению, главная задача французской внешней политики заключалась в возвращении Франции левого берега Рейна в качестве ее естественной границы и лучшей гарантии национальной безопасности страны. Как следствие, все усилия французской дипломатии должны были быть направлены на проведение и поддержку политических действий и движений, способных привести к упразднению системы, установленной Венским конгрессом. В этом отношении все группы французской оппозиции – от умеренных либералов до радикальных республиканцев и карбонариев – в годы Реставрации проявили единодушие.

В годы Восточного кризиса и изоляции Франции на международной арене в стране развернулось широкое движение за возвращение Франции левого берега Рейна, поддерживаемое даже окружением Луи-Филиппа. Левая газета «La Rеforme» привела на своих страницах высказывание сына Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, который на тот момент будто бы заявил: «Я лучше умру на берегах Рейна, чем в сточной канаве в Париже» [15]. Правда, ровно год спустя, вследствие трагического инцидента, он погиб буквально в парижской канаве…