Проясняющая темнота
18 декабря
Дни стали короче. На улице еще светло, но здесь, в моей монтажной, вечная темнота. В ярком свете настольной лампы люди глядят с фотографий на стене раздражающе радостно, будто ни о чем не догадываются. Они полны ожиданий, точно даже не сомневаются, что впереди у них долгая жизнь, раскинувшаяся во все стороны спокойная гладь времени. Я их вырезал из газеты, убрав выжимающие слезу рассказы о семье в шоке и выкинув леденящие кровь описания найденного трупа. Оставил только непременную фотографию, отданную настырному журналисту родственником или другом, – снимок, сделанный в счастливый миг, когда она улыбалась, словно была бессмертной.
Полиции известно немного. Пока. Но скоро работенки у нее прибавится.
Что это такое, где оно сидит, – то, что превращает человека в убийцу? Это что-то врожденное, заложенное в некоем гене, наследственная предрасположенность, которая у кого-то есть, а у кого-то нет? Или же оно возникает в силу необходимости, развиваясь по мере углубления контактов с миром, – некая стратегия выживания, спасающая жизнь болезнь, рациональное безумие? Потому что если телесная болезнь – это обстрел, лихорадочный огонь, то безумие – это вынужденное отступление в укрытие.
Лично я считаю, что способность убивать изначально присуща каждому здоровому человеку. Наше существование – это битва за блага, и тот, кто не может убить ближнего своего, не имеет права на существование. Убить, что ни говори, означает всего лишь приблизить неизбежное. Смерть ни для кого не делает исключений, что хорошо, поскольку жизнь есть боль и страдание.
В этом смысле всякое убийство – акт милосердия. Просто этого не понимаешь, пока тебя греет солнце, вода, журча, приближается к губам и ты чувствуешь идиотскую жажду жить с каждым ударом сердца и готов заплатить за одно мгновение всем тем, чего добился в течение жизни: достоинством, положением, принципами. Именно тогда надо решительно вмешаться, не обращая внимания на этот сбивающий с толку, слепящий свет. Помочь оказаться в холодной, преображающей темноте. И почувствовать холодную суть. Истину. Ибо именно ее я искал. Именно ее я нашел. То, что делает человека убийцей.
А как же моя собственная жизнь? Неужели я тоже думаю, что она – бесконечная морская гладь?
Вовсе нет. Вскоре и я окажусь на свалке смерти, вместе с исполнителями других ролей в этой пьеске. Но как бы ни разложился мой труп, хоть даже до самого скелета, у него на губах все равно будет играть улыбка. Именно ради этого я сейчас живу, это единственное оправдание моего существования, моя возможность очиститься, освободиться от позора.
Но это только начало. А сейчас я выключаю лампу и выхожу на дневной свет. Хотя день и короток.
Глава 3
Гонконг
Дождь закончился не сразу. И не закончился потом. Он вообще не кончался. Было тепло и мокро, и так неделя за неделей. Земля напиталась водой, евродороги разваливались, перелетные птицы не улетели на юг, а в новостях показывали насекомых, которые так далеко на севере раньше никогда не встречались. Календарь утверждал, что наступила зима, но земля в Осло не только не побелела, она еще даже коричневой не стала. Газоны были зелеными и манили к себе, как спортивные площадки с искусственным покрытием в Согне, где отчаявшиеся физкультурники уже начинали понемногу бегать трусцой в своих лыжных костюмах от Бьёрна Дэли[2 - Бьёрн Дэли – норвежский лыжник, завоевавший рекордное число олимпийских золотых медалей. После ухода из большого спорта занимается бизнесом, в частности дизайном и производством спортивной одежды.], так и не дождавшись возможности пробежаться по лыжне вокруг озера Согнсванн. Туман накануне Нового года лег такой плотный, что, хотя звуки от петард и ракет, запускаемых в центре Осло, были слышны аж в Аскере, разглядеть не удавалось даже тех фейерверков, что запускались с собственного газона. Тем не менее норвежцы в тот вечер нажгли пиротехники на шестьсот крон с каждого домохозяйства, согласно данным одного потребительского опроса, который, помимо прочего, показал, что количество норвежцев, реализовавших свою мечту о белом Рождестве на белых пляжах Таиланда, за три года удвоилось. Но и в Юго-Восточной Азии погода тоже была как укуренная, угрожающие значки, которые обычно появлялись на погодной карте только в сезон тайфунов, сейчас выстроились по ранжиру в районе Китайского моря. В Гонконге, где февраль считается самым сухим месяцем, в это утро шел настоящий ливень, и по причине плохой видимости самолет, совершавший рейс 731 компании «Катей пасифик эрлайнс» из Лондона, вынужден был сделать еще один круг, прежде чем зайти на посадку в аэропорту Чхеклапкок.
– И скажите спасибо, что нам не пришлось садиться на старом аэродроме, – сказал китайской внешности пассажир, обращаясь к Кайе Сульнес, вцепившейся в подлокотники с такой силой, что костяшки пальцев побелели. – Он находился прямо в городе, тогда бы мы уж точно врезались в какой-нибудь небоскреб.
Это были первые слова, которые он произнес с момента взлета двенадцать часов назад. Кайя тут же радостно отвлеклась от того факта, что между нею и землей только воздух, причем в данный момент довольно турбулентный.
– Спасибо, сэр, успокоили. Вы англичанин?
Он вздрогнул, как будто от пощечины, и Кайя поняла, что нанесла ему жуткое оскорбление, предположив, что он относится к числу бывших колонизаторов.
– Э-э-э… вероятно, вы китаец?
Он решительно покачал головой:
– Гонконгский китаец. А вы, барышня?
Кайя Сульнес на секунду задумалась, а не ответить ли ей «хокксундская норвежка», но ограничилась «норвежкой», после чего гонконгский китаец немного поразмыслил, потом ликующе произнес «Ага!», добавил «Так вы из Скандинавии!» и в конце концов спросил, зачем она летит в Гонконг.
– Я должна найти одного человека, – сказала она и стала смотреть вниз на свинцово-серые тучи в надежде, что скоро покажется твердая земля.
– Ага! – повторил гонконгский китаец. – Вы очень красивая барышня. И не верьте тем, кто говорит, что китайцы женятся только на китаянках.
Она вяло улыбнулась:
– Вы имеете в виду гонконгских китайцев?
– В особенности гонконгских, – энергично закивал он и поднял руку; кольца на пальце у него не было. – Я занимаюсь микрочипами, у нашей семьи фабрики в Китае и Южной Корее. Что вы собираетесь делать сегодня вечером?
– Спать, надеюсь, – зевнула Кайя.
– А как насчет завтрашнего вечера?
– Тогда я его уже, надеюсь, найду и буду на пути домой.
Мужчина наморщил лоб:
– Так заняты, барышня?
Попутчик предложил подвезти Кайю, но она, поблагодарив, добралась до города на двухэтажном автобусе. Час спустя она в одиночестве стояла в коридоре гостиницы «Эмпайр Коулун» и дышала: глубокий вдох и глубокий выдох. Она вставила карточку-ключ в дверь номера. Теперь оставалось только его открыть. Она заставила себя нажать на ручку двери. Потом дернула дверь на себя и заглянула в комнату.
Там никого не было.
Разумеется, никого.
Она вошла, поставила чемодан на колесиках возле кровати и подошла к окну. Сначала посмотрела на толпы, кишащие семнадцатью этажами ниже, потом на небоскребы, которые совершенно не были похожи на своих грациозных или, по крайней мере, нарядных собратьев на Манхэттене, в Куала-Лумпуре или Токио. Здешние напоминали термитники, пугающие и привлекательные одновременно, – гротескное свидетельство человеческого умения приспосабливаться, когда семь миллионов человек вынуждены как-то разместиться на территории чуть больше ста квадратных километров. Кайя почувствовала, как на нее наваливается усталость, сбросила туфли и рухнула на постель. Хотя номер был на двоих, а отель четырехзвездный, кровать шириной сто двадцать сантиметров занимала собой все пространство. И она подумала о том, что ей предстоит найти среди этих термитников одного-единственного человека, причем, судя по всему, не слишком заинтересованного в том, чтобы его нашли.
Она на секунду задумалась, решая: закрыть глаза и поспать или же приступить к делу? Потом собралась с силами и встала с кровати. Сбросила с себя одежду и направилась в душ. Встала перед зеркалом и констатировала, без всякого, впрочем, самодовольства, что китаец из Гонконга прав: она красива.
Не то чтобы это ей казалось – это был почти факт, каким всегда и является красота. Лицо с высокими скулами, ровно очерченные, красивой формы брови цвета воронова крыла над большими, словно детскими, глазами с зеленой радужкой, сверкающими юным женственным блеском. Каштановые, медового отлива волосы, пухлые губы словно целуют друг дружку, – впрочем, рот немного великоват. Длинная, тонкая шея, такое же стройное тело; маленькая грудь, напоминающая небольшие буруны над поверхностью моря; прекрасная, хотя немного по-зимнему бледная кожа. Мягкая линия бедер. Длинные ноги, за которые подрались два модельных агентства в Осло, пока она оканчивала гимназию в Хокксунне, два агентства, немало огорченные ее отказом. Больше всего она обрадовалась, когда в одном из агентств ей на прощание сказали: «Ладно, но запомните, дорогуша, вы не обладаете совершенной красотой. Зубы у вас мелкие и острые. И вам не следует так много улыбаться».
После этого улыбаться ей стало еще легче, чем раньше.
Кайя натянула на себя брюки цвета хаки, тонкую ветровку и бесшумно и невесомо спустилась на лифте к стойке администратора гостиницы.
– «Чункинг-мэншн»? – переспросил администратор, едва скрывая свое изумление, и показал: – Сначала по Кимберли-роуд до Натан-роуд, а потом налево.
Все пансионы и отели в странах – членах Интерпола обязаны регистрировать постояльцев-иностранцев, но, когда Кайя позвонила секретарю норвежского посольства, чтобы выяснить, по какому последнему адресу был зарегистрирован человек, которого она ищет, секретарь объяснил ей, что «Чункинг-мэншн» не гостиница и не пансион, даже не усадьба, как можно было бы подумать, исходя из английского слова в названии. На самом деле это целое скопление магазинов, уличных кафешек, ресторанов и, по всей вероятности, более сотни сертифицированных и несертифицированных третьеразрядных гостиниц, в которых может быть от двух до двадцати номеров. Все это располагается в четырех огромных многоэтажных домах. Сдаваемые номера тоже совершенно разные: от простых, опрятных и уютных до настоящих крысиных нор и однозвездочных тюремных камер. И самое главное, в «Чункинг-мэншн» человек без особых запросов мог спать, жить, работать, плодиться и размножаться, даже не покидая пределов своего термитника.
Пройдя по Натан-роуд, оживленной торговой улице с магазинами известных торговых фирм, полированными фасадами и большими витринами, Кайя обнаружила поворот на Чункинг. И шагнула туда.
Шагнула в чад фастфудов, стук молоточков уличных сапожников, крики муэдзинов по радио и усталые взгляды из магазинов секонд-хенда. Она улыбнулась растерянному бэкпакеру с путеводителем «Lonely Planet» в руках и белыми замерзшими ногами, торчащими из не по сезону оптимистичных камуфляжных шортов.
Охранник в униформе взглянул на бумажку, протянутую Кайей, произнес «Лифт G» и показал куда-то вглубь коридора.
Очередь перед лифтом была настолько длинной, что Кайе удалось попасть в него только на третий раз. Люди в лифте стояли, тесно прижавшись друг к другу, а сам он напоминал скрипящий и дрожащий железный гроб, и Кайя невольно вспомнила о цыганах, что хоронят своих покойников в вертикальном положении.
Ночлежка принадлежала мусульманину с чалмой на голове, который немедленно и с большим энтузиазмом показал ей каморку, где совершенно непостижимым образом умещался еще и телевизор – на стене в изножье кровати – и всхлипывающий кондиционер в изголовье. Энтузиазм хозяина поутих, когда она прервала его рекламную тираду, показав фотографию мужчины, под которой было написано его имя – так, как оно значилось в его паспорте, и спросила, где он может быть сейчас.
Увидев реакцию хозяина, Кайя поспешила сообщить ему, что она – жена этого человека. Посольский секретарь объяснил ей, что размахивать в Чункинге каким-либо официальным удостоверением было бы «контрпродуктивно». Ну а когда Кайя на всякий случай добавила, что у них с мужчиной на фотографии пятеро детей, хозяин гостиницы самым радикальным образом изменил отношение к ней. Молодая западная язычница, уже произведшая на свет так много детей, вызывала уважение. Он тяжело вздохнул, покачал головой и произнес на жалобном отрывистом английском:
– Печально, очень печально, госпожа. Они пришли и забрали его паспорт.
– Кто?
– Кто? Триада, госпожа. Как всегда, триада.