Герменевтика русской литературы. Сборник статей

4. Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 17т. М., 1958. Т.10.

5. Лотман Ю. М. Сюжетное пространство русского романа 19 века // Ю. М. Лотман. В школе поэтического слова. М., 1988.

6. Керлот X. 3. Словарь символов. М., 1994.

7. Цит. по ст. Пескова А. Исторический роман нашего времени // М. Н. Загоскин. Юрий Милославский. Кишинев. 1989.

8. Ортега – и – Гассет X. Мысли о романе // Х. Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культура. М., 1991.

Драма Максима Горького «На дне»

Знаете ли вы, что такое идеал? Хе! Это просто

костыль, придуманный в ту пору, когда

человек стал плохим скотом и начал ходить на

одних задних ногах.

М. Горький «Проходимец»

Пьеса Максима Горького «На дне» была написана в период с декабря 1900 года по сентябрь 1902. 18 декабря этого же года, преодолев цензурные рогатки, пьеса была поставлена на сцене Московского Художественного Общедоступного Театра и только в течение 1903 года выдержала более пятидесяти представлений. Оглушительным был не только зрительский успех, но и резонанс в литературно-критических кругах. Такие известные театральные критики как Л. Н. Радин и А. А. Дивильковский отметили новаторство Горького-драматурга, высоко оценили пьесу Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, Л. Н. Андреев, И. Ф. Анненский. По общему мнению, новизна пьесы состояла и в выбранном материале изображения, и в умелом сочетании социально-бытового и философского планов. Неслучайно наибольшую дискуссию вызвал именно образ странника Луки, который является связующим персонажем на пересечении семантических полей этих двух планов. Здесь мнения критиков решительно расходились: «хитроумный старичок» – Михайловский, «односторонний альтруист» – Дивильковский, «выразитель симпатичной автору этики» – Боровский, «скептик и созерцатель» – Анненский, «язвительная сатира на ложь с благонамеренной целью» – Амфитеатров. Так же существенно разнилось представление и об исполнении роли Луки. В частности сам Горький был недоволен трактовкой великого Москвина, а в интервью 1903 года он заявляет, что вообще недоволен пьесой. «В ней нет противопоставления тому, что говорит Лука. Основной вопрос, который я хотел поставить, это – что лучше: истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука? Это вопрос не субъективный, а общефилософский» (1,343), – говорит Горький в одном из интервью. Этот основной вопрос не лишён интереса и сегодня, тем более в общефилософском плане.

Критики не раз отмечали, что в сюжетосложении пьесы явно даёт себя знать автобиографическое начало. Сам автор говорил, что реальные прототипы есть у Сатина, Барона, Актёра, Бубнова. Известно также, что Нижний Новгород, где находился Горький в период 90-х годов, по своему географическому положению представлял очень удобное место для стечения всякого рода людей, в том числе странников и бегунов, но реального прототипа образа Луки не отмечено. Легко предположить, что Лука – это образ собирательный и в силу своей сложности имеет литературную и философскую генеалогию. Затемнённое прошлое Луки, его странничество и беспаспортность заставляют вспомнить повесть Льва Толстого «Отец Сергий». 8 октября 1900 года Толстой рассказал Горькому содержание повести, примерно к этому времени относится замысел пьесы «На дне». Четыре раза в пьесе обращается внимание на отсутствие у Луки паспорта, его исчезновение может быть мотивировано именно этим обстоятельством. С этого момента действие драмы замедляется, и в четвертом акте преобладают разговоры, на что как на недостаток указывал Горькому А. П. Чехов. Локальный внутрисюжетный конфликт исчерпан и переходит в мировоззренческую плоскость, где главным оппонентом философии жизни Луки выступает Сатин, который ранее относился к страннику достаточно снисходительно. Бинарная оппозиция этих героев заявлена уже в первом акте пьесы на уровне речевой характеристики – народность и иносказательность речи Луки, книжность и радикализм речи бывшего телеграфиста Сатина, у которого в голове слова «помещаются» не согласно их смыслу, а согласно их созвучию («Органон» – известная работа Аристотеля).

Лука Сатин

«…и всякими страхами друг дружку

стращают». «Организм… Органон». «… осталось маленько и опричь его». «Макробиотика».

«Говорят, слыхал я, что и земля-то «А то ещё есть трансцендентный.

наша в небе странница». «А ты – болван». «Мерзавцы».

Как же развивается действие драмы в свете нашего интереса к носителю этой вредной, по мнению Горького, идеи сострадания? Надо сразу оговориться, что этот опыт компрометации неугодной автору идеи русской литературой 19 века был накоплен большой: «Преступление и наказание» – случайное убийство Лизаветы; «Отцы и дети» – любовь Базарова к Одинцовой; «Отец Сергий» – история с купеческой дочкой. В последние годы в литературе о Горьком достаточно подробно изучен вопрос о влиянии на творчество писателя философии Ф. Ницше. В монографии А. И. Овчаренко «М. Горький и литературные искания XX столетия» отмечены многочисленные аллюзии из философских работ Ницше в романе-эпопее «Жизнь Клима Самгина». Известно, что Горький первым в России был инициатором перевода и издания полного собрания сочинений философа. Считая его «… гением, который не мог влить кровь в изношенные жилы и огнём души своей не мог пережечь мелких лавочников в аристократов духа» (2, 198), Горький очень внимательно изучал наследие Ницше, о чем свидетельствуют его многочисленные заметки на полях книг О. Шпенглера, Е. Замятина, и других. В раннем творчестве писателя очевидно прямое влияние главы «О трояком зле», из фундаментальной работы философа «Так говорит Заратустра», на рассказ «Старуха Изергиль». Да и выбор главных героев ранних рассказов – босяков, воров, цыган, люмпенов, то есть людей, стоящих вне общества, был не случаен, и дал основание Д. С. Мережковскому называть писателя «пророком сверхчеловеческого босячества» (3, 305). Отношение Максима Горького к такому нравственному феномену, как сострадание, указанное выше, полностью совпадает с ницшеанской оценкой.

«Сострадание – если оно действительно порождает страдание (пусть эта точка зрения будет у нас единственной) есть слабость, оно увеличивает страдание в мире; и хотя иногда вследствие сострадания облегчается или уничтожается страдание, нельзя, однако, этими случайными и, в общем, незначительными следствиями пользоваться для оправдания сострадания, которое все-таки остается приносящим вред» (4, 457), – пишет Фридрих Ницше. Но даже этого «иногда» драматург не предоставляет своему герою Луке, исходя из своей главной цели – скомпрометировать идею сострадания. Именно с появления странника в костылевской ночлежке происходит завязка пьесы – попытка пробуждения в «бывших людях» утраченного чувства личности:

«А все – люди! Как не притворяйся, как не вихляйся, а человеком родился человеком и помрешь… И все, гляжу я, умнее люди становятся, все занятнее, и хоть живут все хуже, а хотят – все лучше упрямые» (М. Горький. Собр. соч.: В 16т. М., Правда – 1979. С.111. Т. 15. – в дальнейшем все цитаты из текста приводятся по этому изданию), – говорит Лука.

Такого рода сюжет, в котором действие движется от завязки к развязке называется архетипическим и характеризуется перипетиями. Первое действие заканчивается дракой сестер, Лука здесь еще выступает в роли резонера, не одобряющего нравы ночлежного дома. В дальнейшем сюжет приобретает кумулятивность (усиление), и ко всем ключевым эпизодам действия имеет отношение странник Лука. Во втором акте он рассказывает Актеру о лечебнице для людей, чей «организм отравлен алкоголем», лукаво забывая назвать город, оправдывая свое значимое имя. Интересно, что такого рода лечебные заведения тогда в России, действительно существовали. Далее он утешает умирающую Анну и усмехается (авторская ремарка), когда она говорит о выздоровлении: «На что? На муку опять?» (с. 123).

Пеплу Лука советует уйти в Сибирь, в золотую сторону, где место сильному и разумному человеку. Проясняется и отношение Луки к реальной правде жизни:

«И чего тебе, правда, больно нужна подумай-ка! Она, правда-то, может, обух для тебя» (с.125).

Совершенно несправедливы упреки критики советского периода в адрес Луки, касающиеся его бездействия. Ведь именно Лука, нарушая неписаный кодекс странничества (созерцательность и недеяние), вызывает своим вмешательством отсрочку развязки социально-бытового конфликта драмы – муж – жена – любовник, вор – собственник. В третьем акте Лука защищает Настю от нападок Барона, который своими циничными замечаниями разрушает ее иллюзии, в разговоре с Наташей советует ей держаться Пепла: «Он парень ничего, хороший! Ты только почаще напоминай ему, что он хороший парень, чтобы он, значит, не забывал про это! Он тебе поверит…» (с.142).

Несколько ранее следует двойная перебивка действия. Словно подкрепляя свои декларативные заявления о вере, Боге, правде, словно опровергая безысходную философию Васьки Пепла о предназначенной ему по рождению судьбе вора. Лука рассказывает две истории – о сбежавших каторжанах и о праведной земле. Тем не менее, третий акт заканчивается убийством Костылева Пеплом и истерикой обваренной кипятком Наташи, посчитавшей, что её сестра Василиса и Пепел были в сговоре. Лука исчезает. По мнению некоторых советских критиков, это также дискредитирует образ странника. Но ведь сострадание всегда имеет двойственную природу, что хорошо показано в романах Ф. М. Достоевского. В этой связи известный русский философ Н. Лосский в книге «Бог и мировое зло» пишет: «Мягкие характеры, добрые люди часто испытывают сострадание, но при этом они сами заражаются чужим страданием, люди с дисциплинированной силой духа, воспринимая чужое страдание, борются против него, как боролись бы против собственной беды» (5, 186).

Луку, как известно «много мяли» и он, безусловно, не относится к типу борцов, к пассивности его побуждают и мудрая боязнь заразиться, хорошо зная свою натуру, и этика странничества как выбора одиночного пути. Исчезновение странника во время суматохи констатирует Клещ в начале четвёртого акта. Старческая горечь утешения умирающей Анны, в случае с Пеплом оборачивается старческим карканьем. Сатин не прав – если будет доказан факт сговора и предумышленного убийства, то Пепел пойдёт не в тюрьму, а в Сибирь. Пойдёт не в качестве свободного человека, как советовал ему Лука, а с бубновым тузом на спине. Здесь необходимо отметить ещё одно значение имени главного персонажа пьесы. Лука – имя одного из авторов Евангелия, причём, по мнению исследователей самого красноречивого. «Благая весть» (Евангелие) оборачивается в драме строго в круге понимания Фридриха Ницше, который пишет: «Евангелие умерло на кресте, то, что с этого мгновения называется «благая весть», было уже противоположностью по жизни: «дурная весть» (6,663). В четвёртом акте, взбаламученное неординарными событиями дно обсуждает странного странника. Мнения разделяются:

Клещ – «Жалостливый был».

Настя – «Хороший был старичок».

Татарин – «Закон души имел».

Барон – «Старик глуп».

И, наконец.

Сатин – «Любопытный старикан. Он умница, он подействовал на меня, как кислота на старую и грязную монету» (с.155).

То, что именно Сатина Горький делает защитником Луки отметил еще В. Ф. Ходасевич, хорошо знавший М. Горького. Ему же принадлежит наблюдение, что « …образ Сатина, по сравнению с образом Луки, написан бледно и главное – нелюбовно. Положительный герой менее удался Горькому, нежели отрицательный, потому что положительного он наделил своей официальной идеологией, а отрицательного – своим живым чувством любви и жалости к людям» (7,152).

При наличии такого типа, как Сатин, дискуссия не может не перейти в онтологическую плоскость. И всё это под водку с пивом. Здесь литературно-бутафорский мир драмы («испорченный барон», чувствительная проститутка, уличный философ Бубнов, враждующие сестры – «Король Лир», искаженные цитаты из «Гамлета») взрывается «анархизмом побеждённых», как это называл сам Горький, то есть пьяным красноречием Сатина:

«Ложь – религия рабов и хозяев».

«Правда – бог свободного человека».

«Человек – вот, правда».

«Человек – это звучит гордо» (с. 157)..

Комментаторы не заметили скрытую в этой эскападе Сатина аллюзию на роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». «Магомет и Наполеон» – это из разговора Родиона Раскольникова и Порфирия Петровича по поводу статьи первого. Горький никак не может отказаться от идеологии «сверхчеловеческого босячества». По мнению Карла Ясперса немецкого философа-экзистенциалиста «философскую веру (в данном случае горьковскую веру в человека – Ю. Б.) надо характеризовать негативно. Он пишет: «Она не может стать исповеданием; её мысль не становится догматом. Философская вера не имеет прочной опоры в виде объективного конечного мира, потому что она только пользуется своими основоположениями, понятиями, методами, не подчиняясь им. Её субстанция всецело исторична, не может быть фиксирована во всеобщем – она может только высказать себя в нём… Уже в пафосе безоговорочного утверждения, которое звучит как возвещение, нам угрожает утрата философичности» (8, 425). Только в 1918 году Горький осознает, чем обернулась для его России стремление доказать на практике жизнеспособность философской (марксистской) веры и напишет «Несвоевременные мысли». Дело здесь не в отсутствии у писателя глубинных философских знаний, что неоднократно подчёркивал европейски образованный Д. С. Мережковский, а в самом характере природной натуры Горького. Максим Горький – автор «Несвоевременных мыслей» и очерка «Владимир Ильич Ленин», Горький, плакавший даже над самыми бездарными стихами, и автор предисловия к позорному сборнику очерков советских писателей о строительстве Беломорканала, Горький ходатай за Александра Блока и Фёдора Сологуба, и пролетарский писатель, живущий в особняке Рябушинского, молчавший во время разгрома Сталиным оппозиции, – это не разные Горькие. Перед нами персонаж, словно сошедший со страниц романов Достоевского, отсюда и его интерес к «карамазовщине». Человек лучше всего знавший и чувствующий Горького, его закадычный враг Леонид Андреев замечает в одном из писем к нему: «Представь себе Дьявола женщиной, Бога – мужчиной, и они родят новое существо, – такое же конечно двойственное, как мы с тобой» (9, 392 – 393).

Выбранный нами предмет исследования драма «На дне» также отмечена этой печатью двойственности человеческой натуры Горького. Чего стоит только финальная реплика Сатина при известии о самоубийстве Актёра. Но сказывается «основание художественной индивидуальности Горького – его деспотизм» (10, 575), и поставленная цель достигнута. Самоубийцей становится человек, первый обнадёженный странником Лукой. С этой точки зрения перед нами самая цельная и сценичная пьеса Максима Горького. Вопрос в том возможно ли сегодня такое постановочное решение, при котором органично идеал сострадания был бы представлен как костыль для искалеченных душ. Вопрос в том, не прав ли Иннокентий Анненский, отметивший в своей статье «Драма на дне», альтернативу для обитателей костылевской ночлежки – либо ложь – либо водка (11, 343). И не является ли эта альтернатива – либо водка – либо ложь, собственно русской, начиная с петровских времён и до наших дней.

Литература

1 Неманов Л. Беседа на пароходе с М. Горьким // Петербургская газета, 1903, №16.. 2.Горький М. Заметки о мещанстве //М. Горький. Собр. соч.: В 16 т. М., 1979. Т.16.

3. Мережковский Д. С. Не святая Русь // Акрополь. М., 1991.

4.Ницше Ф. Утренняя заря или мысли о моральных предрассудках // Ф. Ницше. Избранное. Минск. 1997.

5. Лосский Н. О. Миропонимание Достоевского // Бог и мировое зло. М.,1994.

6. Ницше Ф. Антихрист. Проклятие христианству // Ницше. Соч.: В 2т. М., 1990. Т.2., 7. Ходасевич В. Ф.. Горький // Некрополь. М., 2001.

8. Ясперс К. Философская вера // Смысл и назначение истории. М., 1991.

9. М. Горький и Л. Андреев. Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 72. М., 1965.

10. Андреев Л. Н.. Неосторожные мысли о Горьком // Леонид Андреев. Собр. соч.: В 6 т. М.,1996. Т.6.