Океан Надежды! Книга, которая заставляет задуматься!

– Ты чего, доченька? – спросил меня дедок, который, видимо, ждал своих правнуков: у него в руках были очень красивые алые розы.

– Я никому не нужна, – прошептала я себе под нос.

– Нет, – поднялся он и погладил меня по спине. – Это раньше ты, может быть, была никому не нужна, а сейчас ты нужна ей, – и заглянул в конверт. – Держи, – протянул он мне букет.

– Спасибо, но не надо, вы ведь его для кого-то купили.

– Ну и что, моей много надарят, а этот я дарю малышке. Как назвала ее?

– Никак, – ответила я.

– Но время еще есть; вот посмотришь на нее повнимательнее, и имя само придет.

Как же так, спросите вы, столько ходить и имя не придумать. Да я его и не придумывала, я ее не ждала. Придя в свою съемную однокомнатную квартиру, я решилась позвонить маме. После часового разговора было решено, что она переедет жить ко мне, так как с работы она давно ушла, а больше в деревне ее ничего не держало. Оставив дом на своего брата, мама переехала к нам.

– Ничего, доченька, – говорила она мне, – справимся как-нибудь. Я ведь тебя подняла одна, и времена тяжелее были, а сейчас людей уже ничем не удивишь. Вон, звезды – то сходятся, то расходятся, рожают от кого ни попадя, и ничего. Не ты первая, не ты последняя. Давай-ка лучше девочке нашей имя придумаем.

– Мне все равно, – сухо ответила я.

– А давай, Катюша, мы ее Настенькой назовем. Помнишь, в детстве у тебя все куклы были Настями? Ты других имен не признавала и меня ругала, что я тебя им не назвала. Мы с тобой даже в игру играли дома, пока никто не слышал. Я тебя Настюшей называла.

– Как хочешь. Пусть будет Настя.

Шло время, с работой было туго, точнее сказать, она была, но платили сущие копейки. Получив очередную зарплату, заплатив за квартиру и купив продукты, я поняла, что денег осталось только на хлеб, и то если его покупать не каждый день. Я шла и плакала. Я больше не могла так жить: вещей нет, шампунь, и тот не могу себе позволить, мою мылом. Все уходит на смеси, так как молоко у меня через неделю пропало, да и девочка оказалась очень болезненная: все время то простуды, то еще что-нибудь да вылезет.

– Алло, доченька, у Насти опять температура; я врача вызывала, так он тут рецепт оставил. Ты зайди сейчас по пути, купи.

– Хорошо, скинь мне на телефон.

Зайдя в аптеку и узнав сумму, я вышла ни с чем, так как денег у меня таких не было. Я шла, ускоряя шаг, почти бежала. Слезы катились градом, хорошо, что вечером народу было мало, и темнота скрывала мое отчаяние. Запнувшись об бордюр, я упала и порвала свои единственные зимние сапоги, которые когда-то подарила мне церковь. Я встала как не в себе, я даже не помнила, как пришла домой. С порога мама сразу же спросила про лекарства.

– У меня нет денег, – ответила я.

– Но ты ведь сегодня получила.

– Да, и все раздала. Вот продукты.

– Но Настю надо лечить.

И я не выдержала. Это был первый мой серьезный нервный срыв.

– Кому надо?! – кричала я. – Я ее ненавижу. Она сломала мне всю жизнь. Я думала, что, уехав из деревни, начну жить, понимаешь, жить, а не выживать, а получилось, что я горю в аду. Пусть она сдохнет! – кричала я. – Господи, забери ее! – И убежала в ванную. Проплакав там часа четыре, я вышла. Мама варила кашу, а Настя ползала рядом.

– Есть будешь?

– Да, – ответила я.

– Катя, скоро обязательно станет легче. Я Настюше уже прикорм начала вводить, месяца через два можно будет отказаться от этих баночек, да и на горшок я ее присаживаю, так что подгузники мы почти не надеваем, так, только в больницу, а на улицу я ей из марли делаю.

Я кивала головой и смотрела на дочь, а в душе жгла боль, я не могу передать вам словами. Вот вы думаете, какая я тварь – не люблю собственного ребенка, и я вам отвечу, а скорее даже себе: я ее люблю, может, это покажется странным – что за любовь такая? Да я не знаю, как объяснить, но тревога, которая росла с каждым днем, делала меня истеричкой, и я ничего не могла с этим поделать. В голове было только одно: ты не сможешь ей дать все лучшее, ты плохая мать. А вдруг завтра ты умрешь. Куда она пойдет? В детдом? Я успокаивала себя, разговаривала сама с собой, но четно – срывы происходили все чаще и чаще. Как-то вечером хозяйка пришла за очередной квартплатой и увидела разрисованные обои в коридоре.

– Это что такое? – стала возмущаться она.

Мама хотела ей объяснить, что радость – у нас Настя ходить начала, вот и рисует, а обои мы потом переклеем, но хозяйка даже слушать не стала.

– Вы мне всю мебель испортите. Все, съезжайте, к тому же и договор наш уже истек. Даю вам два дня. – И захлопнула двери.

Я упала на пол, и мне не хотелось жить. Куда мы пойдем: ни денег, ни друзей, и я пошла в ванную, чтоб повеситься. Закрылась, включила воду и стала писать прощальную записку. Просидев на полу минут 15, я услышала телефонный звонок. Это звонила начальница из детского центра, где я работала.

– Добрый вечер, Катерина. Вы бы не могли завтра пораньше прийти, а то нянечка заболела?

– Могу, – ответила я, не зная почему.

– А что у вас с голосом? – поинтересовалась она.

– Да так, неприятности.

– Что-то с дочерью?

– Да все сразу.

– Знаете, Катерина, зайдите завтра ко мне, поговорим.

Я положила трубку и вышла из ванной. Мама упаковывала вещи. Я налила себе чай и уставилась в одну точку, просидев так до утра. Придя на работу пораньше, я столкнулась с одним из родителей.

– Как хорошо, что я вас застал, – сказал мужчина мне, – мой Егор только и говорит о вас. Вообще, он очень замкнутый мальчик, а с вами общий язык нашел. Мы с женой так рады, что хоть с кем-то у него получается диалог.

– Егор очень славный мальчик, просто не каждый может его понять и принять таким, какой он есть. Вот вы видите в нем инвалида. Мальчик, который родился без руки. А я вижу в нем личность, и его душевные переживания мне понятны. В свои шесть лет он рассуждает как взрослый и видит ваше смущение: когда вы с ним идете рядом, когда представляете его новым людям, вы стыдитесь.

– Да что за бред, – завозмущался папаша, а сам прятал глаза.

– Вы откупаетесь деньгами.

– Я его не бросил! – выпалил он.

– Но и не полюбили, – ответила я, – но я вас не виню. Я сама не принимаю своего ребенка.

Мы печально поглядели друг на друга и молча, пряча слезы, разошлись в разные стороны. Я поднялась к начальнице.

– Проходи, – с улыбкой сказала она мне, – присаживайся. Ну давай, рассказывай, что у тебя случилось.

– Мне некуда идти, – закончила я свой рассказ.

– Знаешь, вы ведь вполне можете пожить здесь. А что, кровати для сна есть, кухня имеется, поднакопишь и снимешь что-нибудь приличное. А сын мой на газели работает – вас сегодня вечером перевезет.

Я выдохнула: хоть на какое-то время я смогу передохнуть. Жизнь потекла ни шатко ни валко; через два месяца, поднакопив, мы опять сняли квартиру и переехали в надежде на стабильность. Время шло. Я получила второе высшее и стала у себя же в центре подрабатывать еще и детским психологом, помогая всем, кроме себя. С деньгами стало полегче, но нехватка все равно чувствовалась. Настя ходила второй год в сад, но как ходила – больше болела, и деньги таяли на лечение и улучшенное питание. Мама постоянно лежала с ней по больницам то с аллергиями, то с пневмонией, то с кишечными отравлениями. Время шло незаметно, и ей исполнилось пять лет. Мама только и твердила: надо Настин день рождения справить, деток из садика позвать. Я печально на нее поглядела.

– Мама, у меня туфли совсем порвались. Мне уже на работе замечания делают. У меня косметики нет. Я в свои 27 выгляжу хуже, чем женщины в сорок. Посмотри, у меня от всех этих стрессов волосы седые. Мы и так все лучшее ей. Ты вот когда в последний раз яблочко ела? А она сегодня. Так что никаких дней рождений.