После пожара

– Все, кроме твоих младших братьев и сестер. И тебя, – добавляет он.

Я прожигаю его взглядом – все-таки подло он поступил. Само собой, он знает больше, чем говорит, оба они говорят не всё – да и пусть, ведь я тоже знаю намного больше, чем рассказываю им. Но вот так резко перевести тему на моего отца (а если они в курсе, что он был Центурионом, то сто процентов успели выяснить и то, что его нет в живых) – это просто жестоко.

– Выходит, о моей маме никаких новостей, зато об отце поговорить вы не против, да? По-моему, это нечестно.

– Согласен, – отвечает агент Карлайл. – Понимаю твою точку зрения.

– Мунбим, я ведь сказал, что не располагаю сведениями о твоей маме, – произносит доктор Эрнандес. – Ты мне не веришь?

Я пожимаю плечами.

– Ладно, – говорит агент Карлайл. – То есть твой отец не был Центурионом?

– Вы сами прекрасно знаете. – Я пытаюсь сдержать бессильную досаду, которая прорывается в голосе, но, кажется, выходит не очень. – Почему вам обязательно надо услышать это от меня?

– Меня больше интересует, почему ты упираешься.

– Так, – снова вступает доктор Эрнандес. – Попрошу вас обоих немного сбавить обороты. Живая дискуссия – вещь полезная, но в драку лезть ни к чему.

– Извините, – коротко бросает агент Карлайл, но я смотрю ему в глаза и раскаяния в них не вижу.

– Мой отец умер четырнадцать лет назад, – говорю я.

Он кивает.

– Я знаю. Мне очень жаль.

– Так какая вам разница, был он Центурионом или нет?

– Мне интересно, влияет ли это на твое мнение о них.

– Нет. Мой отец стал одним из первых Центурионов, когда отец Патрик только учредил эту должность. Тогда Центурионы были другими.

– Другими в сравнении с теми, которые состояли на службе у отца Джона?

Киваю.

– Они изменились после Чистки.

– Но ты вроде бы говорила, что это просто слово, что отец Джон называл так своих самых верных помощников. В то же время только им разрешалось носить оружие, и они молча наблюдали, как Джейкоб Рейнольдс избивает твою подругу Люси, а потом оттащили тебя в твою комнату и заперли там, хотя ты не сделала ничего дурного.

Я медленно качаю головой. Отчаяние охватывает меня со скоростью лесного пожара, грозя вырваться из-под контроля.

– Просто скажите, что конкретно хотите от меня услышать. Так будет быстрее и проще.

– Такой цели никто не ставит, – мягко произносит доктор Эрнандес, – и мне жаль, если на этом сеансе у тебя складывается подобное впечатление. Мунбим, нам важно знать, что ты запомнила, что думаешь и чувствуешь. Конечно, мы хотели бы услышать правду – насколько это возможно, – но уж точно не стремимся к тому, чтобы ты говорила по указке.

Внезапно к глазам подступают слезы. Во взгляде доктора Эрнандеса столько теплоты и сочувствия, что мне хочется кричать, а агент Карлайл смотрит на меня, будто я не живой человек, а ходячая папка с информацией, которую нужно извлечь. Я чувствую, как внутри все клокочет. Ненавижу этих двоих и вообще всех, весь мир ненавижу! Себя в том числе.

«И ЕСТЬ ЗА ЧТО! – взвизгивает отец Джон. – НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»

– Не могла бы ты рассказать нам о Центурионах? – просит доктор Эрнандес.

– Я уже рассказала. – Голос у меня дрожит.

– Если не хочешь, ничего страшного. И все же ты о них пока не рассказывала.

– Я не хочу об этом говорить.

На лице доктора Эрнандеса мелькает тень разочарования, мимолетная и едва уловимая, но я успеваю ее заметить.

– Хорошо, – говорит он. – Ничего страшного, да. Продолжим завтра.

Агент Карлайл недовольно хмурится – видно, не привык сворачивать допрос только потому, что фигурант не желает отвечать, – но никак не комментирует решение психиатра.

Доктор ставит портфель на стол и методично складывает в него блокноты и ручки. Управившись, встает.

– Увидимся завтра утром, – говорит он. – Надеюсь, сегодняшний сеанс КСВ пройдет успешно. Я буду наблюдать.

Я все-таки не сдерживаюсь. Пламя, бушевавшее у меня в груди, почти угасло, однако несколько угольков еще тлеют.

– Прямо как Центурион.

Доктор Эрнандес застывает на месте и сдвигает брови.

– Почему?

Я молчу. Он садится за стол рядом с агентом Карлайлом – тот никак не реагирует.

– Если Центурионы были самыми уважаемыми членами Легиона Господня, почему ты рассчитывала оскорбить меня сравнением с ними?

– Потому что вы считаете их плохими, я знаю.

Он кивает, его лоб все так же нахмурен.

– Верно. В точку.

– Случай с Люси произошел перед самым концом, – говорю я. – Когда все уже рушилось. Но так было не всегда. Они не всегда были такими.

Жалкая попытка, шепчет внутренний голос. Ты лжешь самой себе. Кого ты хочешь защитить – их или себя?

– Верю, Мунбим, – говорит доктор Эрнандес. – Правда, верю. Может быть, поделишься, какими они были на самом деле?

До

Без правил не обойтись. Так говорит отец Джон. Без правил жизнь развалится. Однако мало просто установить правила, надо еще сделать так, чтобы они выполнялись. Можно объяснить, что правила действуют на общее благо, обеспечивают безопасность, и многие – пожалуй даже, большинство – будут следовать им в силу своей добропорядочности и понимания того, как устроено общество. Но этого порой недостаточно, потому что не все люди порядочны, не все готовы думать о других. И хотя подчиняться правилам – хорошо и разумно, таким людям нужен для этого дополнительный стимул, а поскольку нельзя всякий раз поощрять человека за то, что он поступил как должно, приходится действовать наоборот: сделать так, чтобы любое нарушение правил влекло за собой последствия.

Вот как это работает в Легионе Господнем. Центурионов всегда четверо, а вообще за всю историю эту должность занимали шесть человек, так как и звание, и сопутствующие ему обязанности даются пожизненно.