Сказание о Доме Вольфингов

И заговор против крови немедленно завела.
И вдруг – я узрела: обоих везет нас знаменный возок,
Вольфингов рать возвращается, победу послал ей Бог.
Песне родовичей мыком черные вторят быки,
И шествие наше движется – как раз вдоль Черной реки.
А вот впереди и кров наш, жены текут из дверей,
В их голосах – ликованье, окончание наших скорбей.
Слово мое услышав и мудрость его поняв,
Родовичи возликовали и – зная мой ум и нрав —
Одели меня как Богиню, и словно заря чиста
Я стала у ратного знамени – прямо возле шеста.
И вновь узрела, не дрогнув, ветром продутый луг,
На рать ушедших родовичей, и врагов – вблизи и вокруг.
И снова над отчимом пела, чтобы замкнуть ему кровь,
И полнилось сердце мудростью, и втекала в него любовь.
Но вот жизни ток вернулся в могучее тело бойца,
Мощные дрогнули руки, шевельнулись черты лица.
И мы домой повернули, с добычей, взятой в бою,
К нашему древнему крову верша дорогу свою.
Так с того дня и поныне чтут родовичи мою речь
Ради той битвы осенней и жатвы, что снял тогда меч.
С тех пор стала крепче любовь их, но когда минул год,
Лег на меня всем весом знаний холодный лед.
Пестунья моя, что прежде правила дело Холсан,
Слегла в самом начале года, и зримых не ведая ран,
Приняв неизбежность кончины, лежа в постели своей
Быть Холсан меня научила, открыла известное ей,
Как подрезать фитиль во полуночи,
С каким словом масла подлить,
А после благословила и Солнцем назначила быть.
Ее отнесли в низину, вокруг собрался народ,
И по воле Вирд совершился пестуньи моей исход.
Назвав меня Солнцем Чертога, облекли меня в святость риз,
В золотые кольца Богини, ожерелье с подвесками вниз.
С той поры я здесь обитаю, предрекаю грядущего ход,
Только ныне свой вирд я не знаю, и того,
Что ждет Волчий род.

Тогда проговорила кметиня:

Что открылось тебе, о дочерь, какова будет эта рать?
Почему ты не вышла с ней в поле – Готов судьбу встречать?

Сказала тогда Холсан:

Матушка! В этом доме жить Холсан,
Пока есть у Вольфингов кров.
И не видать мне отныне ратной тропы Волков,
Пока сей чертог не увидит вокруг себя вражье кольцо,
Пока стрела здесь не свистнет, впиваясь в родное лицо,
Пока не содрогнутся стены, балки не затрещат,
Когда примет Кров Вольфингов участь сожженных палат.

Тут поднялась она на ноги, обратила лицо свое к Великому Чертогу и долго глядела на него, не обращая внимания на старуху, которая внимала неведомым ей словам – и прислушивалась и приглядывалась самым внимательным образом. Потом Холсан совершенно умолкла, только веки ее прикрыли глаза, стиснулись руки, а ноги попирали ромашки. Грудь ее вздымалась от горьких вздохов, огромные слезы выкатывались на щеки, скатываясь на одежду и ноги, и летнюю пестрящую цветами траву; наконец уста ее отверзлись, и она заговорила голосом, удивительно не похожим на тот, которым говорила прежде:

Зачем вы оставили, Вольфинги, предков своих очаг, Чертог ныне полон печали, и вас поджидает мрак Вернитесь, вернитесь, внемлите, да не замедлят ваш путь Щитами принятые стрелы, что пущены были в грудь.

Будет тропа неровной, трупы укроет тень.
Только немедля поймите, что вечер съедает день.
Зачем же тогда вы ждете, чтоб кануло солнце в ночь?
Когда кровь обрызжет деревья, никто не сумеет помочь.
Не знайте же покоя, Вольфинги, пока ваш очаг стоит
И Волку в края незнакомые Рок уходить не велит.
Идти все дальше и дальше – до края земли, до морей
И в битве не знать избавления, и в бранной отваге своей.

Тут опять умолкла она, и слезы течь перестали; но когда открылись очи Холсан, голос ее возвысился вновь:

Вижу я, вижу, вижу! Вы слышите там, вдалеке?
Пламя крадется вдоль крыши, мечется налегке.
Малыми день увидит огненные языки,
К вечеру жар задышит, достигнет самой реки.
Запляшет огонь на окнах – багряна кровавая ткань —
Но к вечеру жадное пламя заберет свою дань.
Охватит сухие стропила, кровлю обволочет,
Быстрый огонь в любую трещинку заползет,
Какой не видел родович с самого первого дня,
Когда плотников руки с любовью сложили тебя.

Тут всхлипывания и рыдания снова заставили ее остановиться, но спустя некоторое время, успокоившись, Холсан показала правой рукой на чертог:

Вижу врагов, вижу факелы, шлемов железных блеск,
Знамена, лихие лица, слышу пламени треск.
Тогда придется родовичам к земле опустить щиты,
Ибо в поле открытом Вольфинги познали меру тщеты.
Даже лев горный гибнет, попав в пеньковую сеть
Долго вы медлили, Вольфинги, и теперь подступает смерть.
Чьей жизнью будет искуплена жизнь твоя, о Божий народ?
Чья печаль возбранит путь горю
Под сожженный родовичей кров?
Пламя ничто не угасит – только слезы Волчьей родни,
Сердце, полное жизни, крови живой струи.

Тут она вновь умолкла, прикрыла глаза, и тихие слезы полились из них; а потом опустилась в рыданьях на траву. Понемногу буря горя улеглась, и голова девушки запрокинулась назад, как если бы она спокойно заснула. Тут кметиня нагнулась к ней и поцеловала, и обняла; даже сквозь сон ощутила Холсан это чудо: ведь целовала ее женщина совсем не старая и не морщинистая, но приятная для взгляда, с густыми, цвета спелого ячменя волосами, и в сверкающей одежде, каких еще не ткали на земле.

И в самом деле, это Вудсан, Солнце Лесное, явилась в облике старухи, чтобы узнать у Холсан о грядущем, ибо не было оно ей известно, хотя и происходила она из племени Богов и предков Готов. Услыхав слова дочери, увидела она, что слишком хорошо понимает их суть, и печаль вкупе с любовью больно ужалили ее сердце.

Итак, наконец поднялась она и повернулась к Великому Крову; густая, темная и прохладная тень его вырисовывалась на бледном летнем небе, а над раскаленной солнцем крышей трепетал воздух. Темными были окна, крепкими и суровыми казались столбы внутри чертога. И тут она громко сказала себе:

– Что, если утрата будет возмещена веселой и доблестной жизнью, и народ забудет прошлую скорбь; но разве не отдам я свою жизнь, которая принадлежит Тиодольфу? Нет, пусть он получит все мое блаженство. Разве не может случиться, что он погибнет в веселом бою, а я умру от тоски?