Лунный камень

Главному инспектору я объяснил: это означало, что мисс Рэчел расстроена пропажей драгоценного камня. Заботясь о семейной чести, я был огорчен несдержанностью юной госпожи, пусть даже в отношении офицера полиции, и постарался насколько можно ее выгородить. В душе я был озадачен неуместным языком и поведением мисс Рэчел настолько, что не находил слов. Из сказанного ей на пороге спальни я сделал единственно возможный вывод: появление в доме полиции смертельно оскорбило ее, а изумление мистера Фрэнклина на террасе вызвано тем, что она прямо об этом ему заявила (как человеку, принимавшему самое деятельное участие в вызове полиции). Если моя догадка верна, то по какой причине, потеряв алмаз, она возражала против присутствия в доме людей, назначение которых состояло в его розыске и возвращении? И откуда, черт возьми, ей знать, что Лунный камень никогда не найдут?

В сложившейся обстановке нечего было и надеяться, чтобы хоть кто-то в доме мог ответить на эти вопросы. Мистер Фрэнклин, похоже, считал делом чести не делиться тем, что услышал на террасе от мисс Рэчел, ни с кем из прислуги, даже с таким старым слугой, как я. Мистер Годфри как джентльмен и член семьи, возможно, был облечен доверием мистера Фрэнклина, но, как и положено, соблюдал конфиденциальность. Миледи, несомненно, тоже знала тайну разговора и была единственной, кого мисс Рэчел допускала к себе, однако открыто признавала, что не понимает, почему дочь так себя ведет.

– Ты бесишь меня, когда говоришь об алмазе! – Материнского авторитета хватило лишь на то, чтобы выжать из мисс Рэчел эту фразу.

Итак, мы зашли в тупик и с мисс Рэчел, и с Лунным камнем. В первом случае миледи была бессильна нам помочь. Во втором (как вы сами вскоре увидите) мистер Сигрэв быстро приближался к состоянию, в котором оставалось только развести руками.

Обшарив весь «будуар» и не обнаружив никаких следов на мебели, наш знаток обратился за советом ко мне, интересуясь, кто из слуг знал, а кто нет, где алмаз был оставлен на ночь.

– Я знал, сэр, – сказал я. – Еще знал лакей Самюэль, потому что находился в зале, когда обсуждался вопрос хранения алмаза. Моя дочь, как уже сказала вам, тоже знала. Или она, или Самюэль могли обмолвиться об этом другим слугам или же другие слуги сами могли невольно подслушать разговор через боковые двери залы, которые были открыты и выходили на лестницу черного входа. В сущности, любой в доме мог знать, где ночью лежал алмаз.

Мой ответ очертил слишком широкое поле для подозрений, поэтому мистер инспектор попытался его сократить, задавая наводящие вопросы о характере слуг.

Я тотчас подумал о Розанне Спирман. Однако подозревать бедняжку в краже было для меня и неуместно, и нежелательно – за все время ее честность не вызвала у меня ни малейших сомнений. Надзирательница исправительного дома рекомендовала ее миледи как искренне раскаявшуюся и полностью заслуживающую доверия девушку. Пусть главный инспектор первым найдет повод, чтобы ее заподозрить, – только в этом случае я был бы обязан рассказать ему, как Розанна попала на службу к моей хозяйке.

– Все наши люди имеют превосходный характер, – сказал я. – Все они заслуживают доверие, которое им оказывает хозяйка дома.

После этого мистеру Сигрэву ничего не оставалось, как самому начать проверку репутации слуг.

Их опросили одного за другим. Один за другим они сообщили, что им нечего сказать, сделав это (по крайней мере, в случае женщин) многословно и с большим недовольством из-за того, что их не впускают в собственные спальни. Всех их отправили обратно по местам на первый этаж и только Пенелопу вызвали на второй допрос.

Гневная вспышка моей дочери в «будуаре» и та готовность, с какой она решила, что ее подозревают, похоже, произвели на инспектора Сигрэва негативное впечатление. Ему также не давало покоя то, что Пенелопа была последней, кто видел алмаз ночью. После окончания второго допроса дочь вне себя прибежала ко мне. У нее больше не оставалось сомнений, что офицер полиции, по сути, объявил ее воровкой! Я не мог поверить, что он оказался таким (выражаясь словами мистера Фрэнклина) ослом. Хотя инспектор ничего не говорил вслух, то, как он смотрел на мою дочь, оставляло неприятный осадок. Я поднял на смех бедную Пенелопу, выдав ее обиду за несерьезную мелочь, чем она, разумеется, и являлась. Но в душе, боюсь, сам по-глупому негодовал. Инспектор, признаться, испытывал мою выдержку. Дочь, закрыв лицо фартуком, села в углу, совершенно убитая горем. Вы скажете: ну и глупо. Могла бы не спешить, дождаться официального обвинения. Будучи человеком такого же склада, как вы, я, пожалуй, соглашусь. И все-таки мистеру главному инспектору следовало помнить… неважно, что ему следовало помнить. Пошел он к черту!

Следующий и последний шаг следствия, как говорится, довел положение до белого каления. Офицер в моем присутствии опросил миледи. Уведомив ее, что алмаз скорее всего взял кто-то из домашних, он испросил разрешения на немедленный обыск комнат и сундуков прислуги. Моя добрая госпожа, как великодушная, высокородная дама, не позволила обращаться с нами как с жуликами.

– Я ни за что не соглашусь отплатить подобным образом моим верным слугам, – сказала она, – за их работу в этом доме.

Мистер инспектор поклонился, глянув в моем направлении, словно хотел сказать: «Зачем вы меня вызывали, если не даете мне свободы действий?» Как старший над слугами, я в интересах справедливости счел, что мы не должны злоупотреблять великодушием хозяйки.

– Мы благодарим вас, ваша светлость, – сказал я, остановив главного инспектора на выходе, – но просим вашего дозволения поступить, как того заслуживает дело, и отдать ключи мистеру инспектору. Если пример подаст Габриэль Беттередж, ему последуют и остальные слуги – я это гарантирую. Вот мои собственные ключи!

Миледи взяла меня за руку и со слезами на глазах поблагодарила. Господи, как много я дал бы в эту минуту за то, чтобы влепить главному инспектору Сигрэву затрещину, от которой бы он полетел на пол!

Как я и обещал, остальные слуги последовали моему примеру, с крайним, разумеется, недовольством, но без возражений. Надо было видеть, с каким выражением женщины смотрели на роющихся в их вещах полицейских. Повариха смотрела на мистера инспектора так, будто была готова живьем зажарить его в духовке, а остальные женщины – съесть, когда он изжарится.

Обыск закончился. Естественно, ни самого алмаза, ни намека на алмаз нигде не обнаружилось, поэтому главный инспектор Сигрэв уединился в моей каморке, дабы взвесить дальнейшие шаги. Он со своими людьми пробыл в доме несколько часов, но ни на дюйм не приблизился к пониманию того, как был похищен алмаз и кого следует подозревать.

Пока полицейский в одиночестве раздумывал, меня позвали к мистеру Фрэнклину в библиотеку. К моему невыразимому удивлению, как только моя рука коснулась дверной ручки, дверь вдруг открылась изнутри и мне навстречу вышла Розанна Спирман!

После того как в библиотеке утром подмели и навели порядок, ни первой, ни второй горничной в это время дня там нечего было делать. Я остановил Розанну Спирман и на месте призвал ее к ответу за нарушение домашней дисциплины.

– Что тебе понадобилось в библиотеке в такую пору? – спросил я.

– Мистер Фрэнклин Блэк обронил наверху кольцо. Я пришла в библиотеку отдать его. – Лицо девушки вспыхнуло. Она удалилась, откинув голову назад и с таким важным видом, что я не нашелся, что сказать. События в доме, несомненно, в какой-то степени взбудоражили всю женскую прислугу, однако никто из них не отклонялся от своего обычного поведения, как это только что сделала Розанна.

Когда я вошел, мистер Фрэнклин что-то писал, сидя за столом, и немедленно попросил отвезти его на железнодорожную станцию. По первым же звукам его голоса я определил, что он вновь повернулся к нам своей решительной стороной. Ватный человек исчез, в моих ушах снова звенела сталь.

– Едете в Лондон, сэр?

– Еду отправить телеграмму в Лондон. Я убедил тетю, что нам нужен сыщик поумнее главного инспектора Сигрэва, и заручился ее разрешением телеграфировать моему отцу. Он знаком с начальником лондонской полиции, и тот может подобрать нужного человека, способного раскрыть загадку украденного алмаза. Кстати, о загадках… – сказал мистер Фрэнклин, понижая голос. – Прежде чем вы пойдете на конюшню, должен вам еще кое-что сообщить. Пока никому не говорите ни слова, но либо у Розанны Спирман что-то не в порядке с головой, либо она знает о Лунном камне больше, чем от нее можно ожидать.

Трудно сказать, какой эффект от этих слов был сильнее – испуг или огорчение. Будь я помоложе, я бы признался в этом мистеру Фрэнклину. Однако с возрастом человек приобретает превосходную привычку: не знаешь, что сказать, – придержи язык.

– Она явилась сюда с кольцом, которое я уронил в спальне, – продолжал он. – Я поблагодарил и, разумеется, подумал, что она сразу уйдет. Вместо этого она встала передо мной по другую сторону стола и посмотрела на меня крайне странным образом – то ли испуганно, то ли фамильярно – я так и не понял. И вдруг ни с того ни с сего говорит: «Странное дело с этим алмазом, сэр». «Да», – говорю я, а сам жду, что будет дальше. Клянусь четью, Беттередж, мне кажется, она повредилась рассудком! «Они никогда не найдут алмаз, сэр, верно? – говорит. – Нет! И того, кто его взял, тоже не найдут – я ручаюсь». При этом кивает и улыбается! Я не успел ее спросить, что она имела в виду, как мы услышали ваши шаги. Похоже, она испугалась, что вы ее здесь застанете. Как бы то ни было, она вдруг покраснела и убежала. Что бы это значило?

Даже в этот момент я не смог пересилить себя и рассказать ему историю девушки. С таким же успехом я мог бы указать на нее пальцем как на воровку. Но даже если бы я все выложил подчистую и при условии, что алмаз украла она, причина, по которой она решила открыться именно мистеру Фрэнклину, по-прежнему осталась бы загадкой.

– Мне претит мысль устраивать бедняжке неприятности только из-за того, что она взбалмошна и странно рассуждает, – продолжал мистер Фрэнклин. – Однако скажи она главному инспектору то, что сказала мне, боюсь, какой бы глупой она ни была… – Он замолчал на полуслове.

– Будет лучше всего, сэр, если я при первой же возможности сообщу об этом моей хозяйке. Миледи принимает дружеское участие в Розанне. Скорее всего служанка просто-напросто повела себя дерзко и неразумно. Когда в доме возникает какой-нибудь беспорядок, сэр, женская прислуга все видит в мрачных тонах, бедняжкам кажется, что это придает им серьезность. Стоит кому-нибудь заболеть, можете быть уверены: женщины начнут пророчить, что этот человек умрет. Если пропала драгоценность, можете быть уверены: они начнут каркать, что ее никогда не найдут.

Такой взгляд на вещи (который я, признаться, и сам считал реальным) принес мистеру Фрэнклину несказанное облегчение. Он свернул телеграмму и переменил тему. Прежде чем пойти на конюшню и распорядиться заложить фаэтон, я заглянул в людскую, где шел ужин. Розанны Спирман за столом не было. Расспросив других, я узнал, что она внезапно сказалась больной и поднялась наверх полежать в своей комнате.

– Любопытно! Когда я видел ее в последний раз, она выглядела здоровой, – заметил я.

Пенелопа вышла за мной.

– Не говори так при остальных, папа. Ты их только еще больше восстановишь против Розанны. Бедняжка сохнет по мистеру Фрэнклину Блэку.

Вот вам еще один взгляд на поведение этой девушки. Если допустить возможность, что Пенелопа права, странный язык и поведение Розанны оправдывались полным безразличием к тому, что и как говорить, лишь бы вовлечь в разговор мистера Фрэнклина. Если принять подобное истолкование загадки, то оно, пожалуй, объясняло взбалмошное и дерзкое поведение служанки, когда я застал ее на пороге библиотеки. Хотя она вытянула из мистера Фрэнклина всего три слова, цель была достигнута – он заговорил с ней.

Я лично проследил за тем, как запрягали пони. Среди адского переплетения окружавших нас загадок и сомнений какое облегчение просто наблюдать, как хорошо понимают друг друга пряжки и ремни! Если вам приходилось видеть, как пони запрягают в оглобли фаэтона, вы наблюдали нечто не вызывающее сомнений. И в нашем доме, скажу вам, это удовольствие становилось редкостью.

Подъехав на фаэтоне к парадному входу, я обнаружил, что на ступенях меня ждал не только мистер Фрэнклин, но и мистер Годфри с главным инспектором Сигрэвом.

Размышления мистера инспектора (после того, как алмаз не обнаружился в комнатах и сундуках прислуги), похоже, привели его к совершенно новому заключению. Все еще придерживаясь первоначальной версии, а именно, что драгоценный камень украл кто-то из челяди, наш знаток теперь решил, что вор (ему хватило ума не называть имя бедной Пенелопы, чего бы он о ней ни думал!) действовал в сговоре с индусами. Соответственно, он предложил допросить сидящих в тюрьме фокусников. Услышав новый план, мистер Фрэнклин вызвался подвезти инспектора до Фризингхолла, откуда телеграмму можно было послать в Лондон с таким же успехом, как со станции. Мистер Годфри, все еще искренне веря в мистера Сигрэва и снедаемый желанием лично побывать на допросе, напросился ехать с инспектором. На всякий случай при доме оставался младший полицейский чин. Второй должен был сопровождать главного инспектора в город. Все четыре места в фаэтоне таким образом были заняты.

Прежде чем взять вожжи, мистер Фрэнклин отвел меня на несколько шагов в сторону.

– Я подожду с телеграммой в Лондон, пока не услышу о результатах допроса индусов, – сказал он. – Мои подозрения подсказывают, что этот бестолковый местный полицейский по-прежнему блуждает в потемках и всего лишь пытается выиграть время. Мысль о связи прислуги с индусами, на мой взгляд, верх идиотизма. До моего возвращения, Беттередж, держите ушки на макушке и попытайтесь разобраться с Розанной Спирман. Я не предлагаю поступать против вашего достоинства или третировать девушку. Я всего лишь прошу вас наблюдать внимательнее, чем обычно. Тете мы представим дело в наиболее легком свете, однако оно серьезнее, чем вы, быть может, полагаете.

– Дело тянет на двадцать тысяч фунтов, сэр, – сказал я, вспомнив цену алмаза.

– Дело в необходимости успокоить Рэчел, – мрачно поправил меня мистер Фрэнклин. – Я за нее очень тревожусь.

Он внезапно оставил меня, словно захотел прервать разговор. И я, кажется, понял, по какой причине. Мистер Фрэнклин побоялся выдать тайну – то, о чем говорила на террасе мисс Рэчел.

Фаэтон укатил во Фризингхолл. Я решил, что настало время наедине перекинуться парой слов с Розанной – для ее же блага. Однако удобной возможности не представилось. Розанна спустилась вниз только к пяти часам, дерганая и возбужденная после истерического припадка – кажется, так это называется. По распоряжению миледи она приняла дозу нюхательной соли и была отправлена обратно в постель.

День безрадостно и уныло дотащился до вечера. Мисс Рэчел по-прежнему не выходила из комнаты, заявив, что слишком плохо себя чувствует, чтобы спуститься к ужину. Миледи состояние дочери привело в такое уныние, что я не решился доставлять ей новые волнения рассказом о разговоре между Розанной Спирман и мистером Фрэнклином. Пенелопа упорно считала, что ее теперь отдадут под суд, вынесут приговор за кражу и отправят на каторгу. Остальные женщины взяли Библии и псалтыри и сидели над ними с кислыми, как недозрелый виноград, лицами. По моим наблюдениям, такое выражение всегда появлялось у людей моего круга в случае вынужденной демонстрации благочестия в неурочное время. Что касалось меня, я даже не мог набраться смелости открыть «Робинзона Крузо». Вместо этого я вышел во двор и, соскучившись по веселому обществу, поставил кресло у конуры и разговаривал с собаками.

За полчаса до ужина из Фризингхолла приехали назад оба джентльмена. Главный инспектор Сигрэв должен был вернуться на следующий день. По дороге они заехали к путешественнику, мистеру Мертуэту, жившему в окрестностях города. По просьбе мистера Фрэнклина он согласился исполнить роль переводчика на допросе тех двух индусов, что совершенно не владели английским языком. Допрос – долгий и тщательный – ничего не дал. Не обнаружилось даже намека на причину, по которой фокусников можно было заподозрить в подкупе кого-то из слуг. Придя к такому выводу, мистер Фрэнклин отправил телеграмму в Лондон. На этом дело застопорилось до следующего дня.

Таковы события, случившиеся наутро после дня рождения. Ни малейшего проблеска света. Однако через день или два тьма немного расступилась. Как и к чему это привело, вы сейчас узнаете.

Глава XII

Ночь четверга прошла без происшествий. В пятницу утром поступили две новости.