Деньги миледи

– Нечего думать о докторе. Нужно найти кого-нибудь другого. Куда вы отправились потом?

– К вашему юристу, миледи. Мистер Трой поручил мне передать вам, что он будет иметь честь быть у вас…

– Оставьте юриста, Муди. Я хочу узнать о вдове художника. Правда, что мистрис Толмидж с семейством осталась в беспомощной бедности?

– Не совсем так, миледи. Я видел священника ее прихода, который принимает в ней участие…

Леди Лидиард прервала своего управляющего в третий раз.

– Вы не назвали моего имени? – спросила она резко.

– Конечно, нет, миледи. Согласно вашему поручению я описал вас как некую благотворительницу, которая ищет случая помочь действительной нужде. Совершенно справедливо что мистер Толмидж умер, не оставив ничего своему семейству. Но у вдовы есть собственное небольшое состояние, которое дает ей семьдесят фунтов доходу.

– Достаточно этого чтобы жить, Муди? – спросила леди Лидиард.

– Достаточно для вдовы с дочерью, – отвечал Муди. – Затруднение представляют некоторые долги и необходимость устроить двух сыновей. Говорят, что они хорошие мальчики и все семейство пользуется уважением соседей. Священник предлагает, заручившись несколькими влиятельными именами, открыть в пользу семейства подписку.

– Не нужно подписки! – запротестовала леди Лидиард. – Мистер Толмидж был родственник лорда Лидиарда. Для памяти моего мужа было бы унизительно собирать подаяние в пользу его родных, хотя бы и дальних. Двоюродный брат! – воскликнула леди Лидиард, внезапно спускаясь от возвышенных чувств к низким. – Мне противно даже их имя! Человек, который настолько близок мне, чтобы считаться со мною в родстве, и в то же время настолько далек, что не может пользоваться моим расположением, это какое-то двуличное существо, чего я терпеть не могу. Вернемся, однако, к вдове и ее сыновьям. Сколько им нужно?

– Подписка в пятьсот фунтов совершенно устроила бы их, миледи, если бы только можно было надеяться собрать такую сумму.

– Она будет собрана, Муди! Я заплачу ее из своего кошелька.

После этих благородных слов она испортила эффект своего великодушного порыва выражением скупости в дальнейшей речи.

– А ведь пятьсот фунтов хороший куш денег, не правда ли, Муди?

– Совершенно справедливо, миледи.

Зная богатство и щедрость своей госпожи, управляющий удивился, однако же, выраженному ею желанию покрыть одной всю подписку. Леди Лидиард со своею быстрою проницательностью угадала его мысль.

– Вы не знаете вполне моего положения в этом деле, – сказала она. – Когда я прочла в газете известие о смерти мистера Толмиджа, я стала искать в бумагах покойного мужа какого-нибудь доказательства, что они были действительно в родстве. Я нашла несколько писем мистер Толмиджа и убедилась, что он был двоюродный брат лорда Лидиарда. В одном из этих писем есть несколько прискорбных уверений, представляющих мое поведение в самом невероятном свете, одним словом – ложь, – загорячилась леди Лидиард, по обыкновению забывая свое достоинство. – Ложь, Муди, за которую мистера Толмиджа следовало бы избить хлыстом. Я бы сама исполнила это, если бы покойный лорд сказал мне об этом в то время. Но все равно теперь бесполезно толковать об этом, – продолжала она, овладевая собой и употребляя снова выражения, приличные даме с ее положением в свете. – Этот несчастный человек был в высшей степени несправедлив ко мне. Побуждения мои могут быть ложно истолкованы, если б я вошла в личные сношения с его семейством. Если же, не называя своего имени, я помогу им в настоящем затруднении, я избавлю их от публичной подписки, и, таким образом, исполню то, что покойный муж мой сделал бы сам, если бы был жив. Мой портфель на другом столе. Принесите мне его сюда, Муди. Помогите мне заплатить добром за зло, пока я расположена сделать это.

Муди молча повиновался. Леди Лидиард написала чек.

– Снесите это моему банкиру и принесите банковый билет в пятьсот фунтов, – сказала она. – Я пошлю его священнику от имени «неизвестного друга». Помните, я слабая смертная, Муди. Не давайте мне времени пожалеть о пятистах фунтах.

Муди вышел с чеком. Не предвиделось никакого повода к промедлению; контора банкира была очень близко, в Сент-Джеймс-стрит. Оставшись одна, леди Лидиард решила, чтобы поддержать свой ум в великодушном настроении, заняться составлением письма к священнику. Она уже вынула из портфеля листок почтовой бумаги, когда слуга появился в дверях и доложил о посетителе:

– Мистер Феликс Свитсэр.

Глава III

– Племянник! – воскликнула леди Лидиард голосом, в котором выразилось удивление, без всякой, однако, примеси удовольствия. – Сколько лет прошло с тех пор, как мы последний раз виделись? – спросила она со своею резкою порывистостью, когда мистер Феликс Свитсэр подошел к письменному столу.

Посетитель не был человек, которого легко можно было оконфузить. Он взял руку леди Лидиард и поцеловал ее со свободною грацией. В манере его был оттенок иронии, приятно смягченный шутливою нежностью.

– Лет, милая тетушка? – сказал он. – Посмотритесь в зеркало, и вы увидите, что время оставалось неподвижно с тех пор, как мы виделись в последний раз. Как замечательно хорошо вы сохранились! Когда будем мы праздновать появление первой вашей морщинки? Я слишком стар, я не доживу до этого.

Он взял кресло без приглашения, сел рядом с теткой и окинул глазами ее дурно выбранное платье с видом насмешливого восхищения.

– Превосходно! – сказал он со всею благовоспитанною беззастенчивостью. – Как удачно выбран этот яркий цвет!

– Что вам угодно? – спросила леди Лидиард, ни мало не смягченная комплиментом.

– Мне угодно было засвидетельствовать мое уважение милой тетушке, – отвечал Феликс, совершенно нечувствительный к неласковому приему и совершенно удобно поместившийся в широком кресле.

Нет надобности описывать портрет Феликса Свитсэра – фигура его слишком хорошо известна в обществе. Небольшого роста юркий человек, с блестящими беспокойными глазами, длинными седеющими волосами, падающими кудрями на плечи, с неслышною походкой и вкрадчивыми манерами, неизвестных лет, с неисчислимыми талантами и неограниченною популярностью – он известен всем и принят везде. С какою благодарностью принимает он ласковое внимание восхищенного света, как щедро отплачивает за это внимание! Всякий человек, которого он знает – «превосходный человек», всякая женщина, которую видит – «нежная красавица». Какие пикники устраивает он на берегах Темзы в летнее время! Как старается во время игры в вист, получая заслуженный небольшой доход от нее! Каким несравненным актером является он на всевозможных светских спектаклях (не исключая и брачных)! Вы никогда не читали повести мистера Свитсэра, набросанной в промежутках между теплыми ваннами на германских водах? В таком случае вы не имеете понятия, что такое блестящий вымысел. От никогда не написал второй повести. Он делает все, но делает только однажды. Один романс – отчаяние профессиональных композиторов. Одна картина, только чтобы показать, как легко джентльмен может овладеть искусством и потом бросить его. Поистине всесторонний человек, со всеми приятностями и талантами, постоянно сверкающими на концах его пальцев. Если эти скромные страницы не достигнут никакой другой цели, они окажут, по крайней мере, ту услугу лицам, не принадлежащим к высшему кругу, что познакомят их с мистером Феликсом Свитсэром. Его приятное общество оживляет рассказ, и читатель и писатель (пользуясь отраженным светом) лучше понимают друг друга, благодаря мистеру Свитсэру.

– Теперь, – сказала леди Лидиард, – когда вы, наконец, вернулись, что вы можете рассказать о себе? Разумеется, были за границей? Где?

– По большей части в Париже, милая тетушка, – единственном месте где можно жить, по той простой причине, что французы – единственный народ, который умеет взять от жизни как можно больше. Но в Англии есть родные и друзья, приходится время от времени возвращаться в Лондон…

– Когда проживешь в Париже все деньги, – добавила леди Лидиард. – Вы это хотели сказать, не правда ли?

– Что за блестящее существо! – воскликнул он. – Чего бы я ни дал за вашу быстроту ума! Да, в Париже проживешь деньги, как вы говорите. Клубы, биржа, скачки: попытаешь счастья и здесь, и там, и везде. Выигрываешь и проигрываешь, теряешь и получаешь и никогда не можешь пожаловаться на скуку, – он остановился, улыбка его исчезла, и он посмотрел вопросительно на леди Лидиард. – Как прекрасна должна быть ваша жизнь, – сказал он. – Вечный вопрос, тревожащий ваших ближних: «Где достать денег?» никогда не произносился вашими устами. Завидная женщина! – он опять остановился, удивленный и смущенный на этот раз. – Что случилось, милая тетушка? Вы как будто страдаете от какой-нибудь болезни.

– Я страдаю от вашего разговора, – отвечала леди Лидиард резко. – Деньги именно теперь мое больное место, – продолжала она, устремив пристальный взгляд на племянника, чтобы видеть, какое действие произведут на него ее слова. – Сегодня утром я истратила пятьсот фунтов одним росчерком пера. И не более недели тому назад поддалась искушению пополнить мою картинную галерею, – при этих словах она взглянула на противоположный конец комнаты, завешанный портьерой малинового бархата. – Я содрогаюсь при мысли, чего стоила мне покупка одной картины. Ландшафт Хоббемы[2 - Мейндерт Хоббема (1638–1709), нидерландский живописец.], Национальная Галерея явилась моим соперником при покупке. Но что за беда! – добавила она, утешая себя, по обыкновению, расчетами на будущее. – Картина продастся после моей смерти дороже, чем я за нее заплатила, это меня успокаивает! – Она опять взглянула на Феликса, на лице ее появилась злорадная улыбка. – Что-нибудь случилось с вашею часовою цепочкой? – спросила она.

Феликс, рассеянно игравший своею цепочкой, вздрогнул, как будто слова тетки внезапно разбудили его. Пока леди Лидиард говорила, обычная живость мало-помалу оставляла его, он смотрел так серьезно и таким стариком, что ближайший друг едва ли бы мог узнать его. Пробужденный от задумчивости внезапно обращенным к нему вопросом, он, казалось, искал в уме первый попавшийся предлог, чтоб оправдать свое молчание.

– Я раздумывал, – начал он, – отчего мне недостает чего-то, когда я осматриваю эту прекрасную комнату, чего-то привычного, знаете ли, что я рассчитывал непременно встретить здесь.

– Томми? – подсказала леди Лидиард, продолжая не без злорадства наблюдать за племянником.

– Именно его! – воскликнул Феликс, найдя оправдание и снова оживляясь. – Почему я не слышу позади себя его ворчанья, почему не чувствую его зубов в моих панталонах?

Улыбка сбежала с лица леди Лидиард. Тон, принятый племянником в разговоре об ее любимой собаке, был в высшей степени непочтителен. Она ясно дала ему понять, что не одобряет его. Феликс, нечувствительный к подобным молчаливым упрекам, продолжал:

– Милый маленький Томми! Такой приятный толстячок и такой адский нрав! Не могу сказать люблю я его или ненавижу. Где же он?

– Болен, в постели, – отвечала леди Лидиард с важностью, которая изумила даже Феликса. – Я хотела поговорить с вами о Томми. Вы знаете всех на свете. Не знаете ли хорошего собачьего доктора? Я не довольна тем, к которому обращалась до сих пор.

– Доктор по профессии? – спросил Феликс.

– Да.

– Все шарлатаны, милая тетушка. Видите ли, чем хуже собаке, тем больше ему удастся получить. Я могу указать вам настоящего человека – джентльмена. Знает относительно лошадей и собак больше, чем все ветеринарные врачи вместе. Мы вчера ехали с ним вместе на пароходе через Канал. Вы, конечно, знаете его имя? Младший сын лорда Ротерфилда, Алфред Гардиман.

– Владелец конского завода, воспитывающий знаменитых скаковых лошадей? – воскликнула леди Лидиард. – Любезнейший Феликс, как могу я решиться беспокоить такое известное лицо для моей собаки?

Феликс залился своим веселым смехом.

– Никогда еще скромность не бывала более неуместна. Гардиман умирает от желания представиться вам, миледи. Он, как и всякий другой, слышал о великолепном убранстве вашего дома и жаждет осмотреть его. Он живет здесь близехонько, в Пелл-Мелле. Если он дома, то будет здесь через пять минут. Может быть, лучше прежде мне взглянуть на собаку?

Леди Лидиард покачала головой.

– Изабелла говорит, что лучше ее не беспокоить, – отвечала она. – Изабелла понимает ее лучше всех.