Рождение Британии. С древнейших времен до 1485 года

Обо всем этом мы информированы гораздо лучше, чем Цезарь, когда он отплыл из Булони. Вот некоторые из полученных им впечатлений:

«Внутренняя Британия населена людьми, которые утверждают, на основании устных преданий, что являются исконными жителями этих мест; побережье занимают пришельцы-белги, явившиеся для грабежей и войны, – почти все они сохранили названия племен, от которых происходят, и потом осели и стали возделывать землю. Этот народ весьма многочислен, дворы в поселениях стоят близко друг к другу, сильно напоминая галльские, и скота очень много. В качестве денег они используют бронзовые или золотые монеты, а также железные слитки установленного веса. Во внутренней части острова находят олово, а у побережья есть немного железа; медь они обычно привозят. Тамошние леса разнообразны, как и в Галлии, только бук и ель не растут здесь. Они считают, что кроликов, кур и гусей есть нельзя, но их держат ради удовольствия и забавы. Климат умереннее, чем в Галлии, холода не такие суровые…

Самые цивилизованные из жителей – те, которые живут в Кенте (это район полностью береговой) и чей уклад жизни немногим отличается от галльского. Большинство племен внутренней части не засевает полей, а живут за счет молока и мяса и носят звериные шкуры. Все бритты раскрашивают тела вайдой, которая имеет синий цвет, и это придает им более страшный вид в бою. Волосы они носят длинные, а все тело бреют, кроме головы и верхней губы. Жен они имеют общих на 10–12 мужчин, особенно братья и отцы с сыновьями; но дети от этих союзов считаются детьми того, кто первым сожительствовал с женщиной».

В один из теплых дней в конце августа 55 г. до новой эры Цезарь отплыл с восьмьюдесятью транспортными судами, на Которых разместились два легиона. Корабли вышли в море в полночь, а уже с первыми лучами солнца римский полководец увидел белые скалы Дувра со стоявшими на них вооруженными людьми. Он счел это место «совершенно неподходящим для высадки», так как со скал можно было обстреливать берег. Тем не менее он стал на якорь до прилива, а затем прошел на семь миль дальше и высадился на Альбион между Дилом и Уолмером, на отлогом берегу.

Но бритты, наблюдавшие за этими передвижениями, двигались вдоль берега и оказались готовыми встретить его. Произошедшие далее события вошли в историю. Мужчины, верхом и на колесницах, вышли к берегу, чтобы с оружием в руках встретить чужаков-завоевателей. Боевые и транспортные корабли Цезаря остановились там, где было глубже. Легионеры, думая, что глубина весьма велика, замешкались перед градом дротиков и камней, но орлоносец десятого легиона бросился в воду со священной эмблемой, и Цезарь повел свои боевые суда с катапультами и лучниками на фланг бриттов. Ободренные римляне спрыгивали с кораблей и, с трудом строясь на ходу, по колено в воде пошли на врага. Произошла короткая ожесточенная схватка в волнах, но римляне достигли суши и, приняв боевой порядок, вынудили бриттов бежать.

Однако тяжелая высадка стала лишь первой из ожидавших Цезаря неприятностей. Его кавалерия на восемнадцати транспортах, пустившаяся в путь три дня спустя, уже была в поле зрения лагеря, когда внезапно налетевший ветер унес суда далеко вниз по проливу, и римлянам еще очень повезло, что они вернулись на континент.

Высокий прилив нанес тяжелый урон стоящему на якоре флоту. Цезарь, привыкший к небольшим приливам родного Средиземного моря, не ожидал этого и не понял его причины – полнолуния. «Несколько кораблей, – пишет он, – были разбиты, а остальные, потеряв канаты, якоря и остаток такелажа, пришли в негодность, что, естественно, поставило всю армию в трудное положение. У них не было ни других кораблей, чтобы вернуться, ни материалов для строительства нового флота, а так как предполагалось, что им нужно вернуться в Галлию на зиму, то они и не запаслись зерном для зимовки в Британии».

После сражения на берегу бритты запросили мира, но затем, видя, какие невзгоды обрушились на пришельцев, и надеясь на благоприятный оборот событий, прервали переговоры. Многочисленное войско напало на римских фуражиров. Но легионеры заранее побеспокоились о мерах предосторожности, а дисциплина и оружие снова сказали свое слово. О том, сколько пищи было на острове, можно судить по тому, что два легиона продержались две недели за счет находившихся поблизости от лагеря полей. Бритты покорились. Победители выдвинули незначительные требования. Разобрав большую часть кораблей для ремонта остальных, Цезарь был рад вернуться на материк с несколькими заложниками и пленными. Он и не пытался представить свою экспедицию успешной. Чтобы стереть память о ней, он вернулся в следующем году, на этот раз с пятью легионами и кавалерией, доставленными на восьмистах судах. Размеры этой армады привели бриттов в ужас.

Высадка прошла без помех, но море снова воспротивилось завоевателям. Цезарь прошел 12 миль вглубь острова, когда известие о том, что сильный шторм разбил или повредил значительную часть флота, вынудило его возвратиться. Ему пришлось потратить 10 дней на то, чтобы вытащить все свои корабли на берег и укрепить лагерь. Суда стали частью римского бивака. Покончив с этим, Цезарь возобновил поход и, без труда уничтожив частокол, за которым укрывались бритты, перешел Темзу около Брентфорда. Но среди бриттов нашелся лидер в лице вождя Кассивелауна, оказавшегося мастером воевать в условиях значительного превосходства врага. Распустив по домам массу необученных пехотинцев и крестьян, он оставил колесницы и всадников и не отставал от неприятеля.

Цезарь дает детальное описание сражения с участием колесниц: «В сражении на колесницах бритты начинают с того, что гонят их по полю, метая дротики, и обычно одного ужаса, который наводят кони и стук колес, достаточно, чтобы расстроить неприятельские ряды. Потом, пробившись через эскадроны собственной кавалерии, они спрыгивают с колесниц и бьются пешими. Меж тем колесничие отходят на небольшое расстояние от поля боя и располагают колесницы так, чтобы их хозяева, если их будут теснить, могли легко отступить к своим. Таким образом они сочетают мобильность конницы с устойчивостью пехоты, а благодаря ежедневной подготовке и практике достигают столь высокого умения, что даже на крутом склоне способны управлять лошадьми на всем скаку и быстро сдерживают их и поворачивают. Они могут пробежать по дышлу, стать на ярмо и вернуться в колесницу с быстротой молнии».

Кассивелаун, используя эти мобильные силы и избегая подготовленного сражения на заранее выбранном месте, сопровождал совершавшие набеги римские легионы и отрезал отправленные за продовольствием группы. Тем не менее Цезарь захватил первый опорный пункт, и племена начали переговоры поодиночке. Хорошо задуманный план уничтожения базы Цезаря на кентском побережье потерпел крах. После этого Кассивелаун, чье политическое благоразумие равнялось его осторожности в тактических вопросах, предложил отдать заложников, выплатить дань и подчиниться в обмен на согласие Цезаря покинуть остров. При полном штиле «он отплыл поздно вечером и на рассвете привел весь флот в целости и сохранности к берегу».

На этот раз Цезарь провозгласил себя завоевателем. Он получил триумф, и пленные бритты уныло прошли вслед за ним по улицам Рима; но на протяжении почти ста лет никакая вражеская армия уже не высаживалась на берегах острова. Можно было только надеяться, что последующие защитники острова достигнут таких же успехов и что их действия будут также соразмеримы с обстоятельствами. О Кассивелауне известно мало, но он оставил о себе память как о предусмотрительном и искусном вожде, качества которого, хотя и были проявлены в глубокой древности, могут быть сравнимы с теми, которыми обладал Фабий Максим Кунктатор.

Глава II

Покорение

На протяжении ста лет, последовавших за вторжением Юлия Цезаря, Британские острова не подвергались нашествиям. Города белгов жили своей жизнью, а воинственные племена, не прекращавшие междоусобиц, утешали себя иллюзией, что больше никто не собирается на них напасть. Однако росли контакты бриттов с материком и Римской цивилизацией и процветала торговля многочисленными товарами. Римские купцы обосновались во многих частях острова и, возвращаясь в Рим, привозили рассказы о богатстве далекой страны и тех перспективах, которые перед ней откроются, если там создать сильное правительство.

В 41 г. новой эры после убийства императора Калигулы стечение случайностей возвело его дядю, неотесанного шута-ученого Клавдия, на мировой трон. Никто не допускал даже мысли, что новый правитель имеет сколько-нибудь связную программу завоеваний. Опытные чиновники определяли все аспекты имперской политики, и она продолжала оставаться столь же крупномасштабной. Все ее направления получали растущую поддержку и одобрение со стороны многих слоев общества. Видные сенаторы открыто высказывали свои взгляды, их важные коммерческие и финансовые интересы согласовывались и примирялись, а высшее общество получало новые темы для сплетен. Таким образом, в этот героический период новый император всегда мог получить ряд проектов возможных завоеваний, заранее хорошо продуманных и поддержанных всем римским обществом. Любой из них мог захватить воображение будущих носителей верховной власти. Впоследствии мы видим императоров, вознесенных на вершину власти случайностью, чьими единственными отличиями были их необузданные и изменчивые страсти, дворы которых погрязли в похоти и жестокости. Эти правители были жестокими или слабоумными и, декретируя огромные кампании и ставя печати на важные и благотворные законы, являлись пешками в руках своих советников или фаворитов.

Новому монарху описали выгоды от завоевания непокоренного острова Британия, и это возбудило его интерес. Его привлекла возможность приобрести военную репутацию. Клавдий отдал приказ приступить к этому волнующему и, вероятно, прибыльному предприятию. В 43 г. новой эры, почти сто лет спустя после ухода Цезаря с острова, мощная, хорошо организованная римская армия численностью примерно 20 тысяч солдат готовилась к покорению Британии. «Солдаты возмущались, думая о том, что вести кампанию придется за пределами известного мира», – писал греческий историк Дион Кассий. Когда фаворит императора вольноотпущенник Нарцисс попытался обратиться к ним, они восприняли это как оскорбление. Вид бывшего раба, призванного выступить в роли попечителя их командира, заставил их вспомнить о долге. Они дразнили Нарцисса за его рабское происхождение, насмешливо крича «Ио Сатурналия!» (на празднике Сатурна рабы надевали одежды своих хозяев и веселились), но все же решили подчиниться приказу.

«Эта отсрочка, однако, – вспоминал далее Дион Кассий, – задержала отплытие. Их отправили, разделив на три части, чтобы избежать помех при высадке – что могло случиться, если бы они были все вместе, – и поначалу они пали духом, потому что сбились с курса, но потом ободрились, потому что увидели вспышку света, промелькнувшую с востока на запад, в том направлении, куда они плыли. Они подошли к острову и увидели, что никто не вышел против них, потому что бритты, имея ложные сведения, не ожидали прибытия и поэтому не собрались заранее отразить нападение».

Внутренняя ситуация на острове благоприятствовала вторжению. Кунобелин (шекспировский Цимбелин) установил господство над юго-востоком острова, его столицей был Колчестер. Но когда он стал стар, раздоры и распри начали ослаблять его власть, и после его смерти королевством совместно управляли его сыновья, Каратак и Тогодумн. Их признали не повсюду, и у них не было времени, чтобы образовать коалицию племен до прибытия Плавтия и его легионов. Население Кента прибегло к тактике Кассивелауна, и Плавтию доставило немало трудов отыскать противника, но, в конце концов преуспев в этом, он сначала разбил Каратака, а затем и его брата где-то в восточном Кенте. Затем, наступая по пути, которым шел когда-то Цезарь, он столкнулся с неизвестной ему рекой, Медуэй. «Варвары думали, что римляне не смогут переправиться без моста, и поэтому довольно беззаботно расположились на противоположном берегу», но Плавтий выслал «отряд германцев, привыкших легко плавать в полном снаряжений через самые бурные потоки. Те внезапно напали на врага, но вместо того чтобы стрелять по людям, вывели из строя лошадей, запряженных в колесницы, и в последовавшей за этим суматохе не спаслись даже конники противника». Тем не менее бритты встретили римлян на второй день, и разбить их удалось только после атаки с фланга – Веспасиан, будущий император, смог отыскать брод выше по течению. Эта победа расстроила планы римлян. Плавтий выиграл сражение слишком скоро и не в том месте. Нужно было что-то сделать, чтобы показать, что для полной победы необходимо присутствие императора. Поэтому Клавдий, ожидавший развития событий в Галлии, пересек море, приведя значительное подкрепление, в том числе несколько слонов. Победа в сражении была обеспечена, и римляне взяли верх. Клавдий возвратился в Рим, чтобы принять от Сената титул «Британию» и разрешение провести триумф.

Но война на острове продолжалась. Бритты избегали контактов с римлянами и прятались в болотах и лесах, надеясь истощить завоевателей, чтобы те, как в дни Цезаря, уплыли, ничего не добившись. Каратак бежал к валлийской границе и, подняв тамошние племена, еще в течение более шести лет продолжал упорное сопротивление. Лишь в 50 г. новой эры он потерпел окончательное поражение от уже нового военачальника, Остория, человека способного и энергичного, покорившего все наиболее заселенные районы от реки Уош до Северна. Каратак, бросивший остатки своих войска на западе, попытался поднять племя бригантов на севере, но их царица предала его в руки римлян.

«Молва о нем, – пишет Светоний в «Жизни двенадцати цезарей», – распространилась к тому времени по провинциям Галлия и Италия, и по его прибытии в римскую столицу народ сбежался со всех кварталов, чтобы поглазеть на него. Церемония его вступления в город проводилась с великой торжественностью. На примыкавшей к римскому лагерю равнине выстроили в боевом порядке преторианские войска. Перед ними расположился император со своими приближенными, а позади собралось множество народа. Процессия началась с того, что принесли трофеи, захваченные в войне. Затем провели братьев побежденного вождя, его жену и дочь, закованных в цепи. Униженными жестами и умоляющими взглядами выдавали они одолевавшие их страхи. Но не таков был сам Каратак. Мужественной поступью, с бесстрашным выражением лица подошел он к месту, где сидел император, и обратился к нему так:

«Если бы к своему высокому рождению и видному положению я добавил бы добродетель умеренности, то Рим принял бы меня скорее как друга, чем пленника, и ты не отверг бы союза с потомками прославленных героев, управлявшими многими народами. Поворот моей судьбы принес тебе величие, а мне унижение. У меня было оружие, воины и кони, я владел огромными богатствами, так что удивительного, если я не хочу терять их? Из-за того, что Рим стремится к господству над всем миром, следует ли, что все должны беспрепятственно подчиниться? Я долго противостоял успехам твоего оружия, и действуй я иначе, то разве прославился бы ты новым завоеванием, а я смелым сопротивлением? Теперь я в твоей власти. Если ты решишь отомстить мне, о моей участи скоро забудут, а ты не удостоишься никакой чести. Сохрани мне жизнь, и я надолго останусь памятником твоего милосердия».

Сразу же после этой речи Клавдий даровал ему свободу и так же поступил с другими видными пленниками. Все они благодарили его самым любезным образом и, как только с них сняли цепи, подошли к Агриппине, сидевшей на скамье неподалеку, и повторили ей те же горячие заявления благодарности и уважения».

* * *

Завоевание закончилось еще одной ужасной вспышкой восстания. В 61 г. новой эры, по словам Тацита, «нам пришлось понести в Британии тяжелое поражение». Новый правитель, Светоний, глубоко увяз на Западе. Основные действия римской армии были перенесены из Роксетера в Честер. Он приготовился напасть на «густонаселенный, ставший прибежищем для многих беженцев остров Мона (Англси) и для этого построил флот из плоскодонных кораблей, подходящих для плавания в мелководных морях и не боящихся подводных камней. Пехота переправилась на лодках, а конница перешла бродами; там, где было слишком глубоко, солдаты плыли рядом с лошадьми. Противник выстроился на берегу – плотная толпа вооруженных мужчин, в которой виднелись фигуры женщин в черном, похожих на фурий, с распущенными волосами и факелами в руках. Вокруг были друиды, выкрикивавшие страшные проклятия и протягивавшие к небу руки. Столь непривычное зрелище устрашило солдат. Словно парализованные, они замерли неподвижно, подставляя свои тела под удары. Наконец, ободренные полководцем, побуждая друг друга не теряться перед толпой женщин и фанатиков, они перешли в наступление, сломили сопротивление и оттеснили врага в огонь факелов.

Светоний разместил у побежденных гарнизон и приказал вырубить их священные рощи, где проводились свирепые обряды: ведь частью их религии было пролитие крови пленных на алтари и вопрошение у богов судьбы через истолкование значения человеческих внутренностей».

Эта драматическая сцена на границах современного Уэльса была прелюдией к трагедии. Умер Прасутаг, король обитавшего на востоке племени иценов. Надеясь спасти королевство и свою семью от назойливых притязаний, он назначил Нерона, ставшего императором после Клавдия, своим наследником вместе с двумя своими дочерьми. «Но, – пишет Тацит, – получилось наоборот. Его царство было разграблено центурионами, а его личное достояние – рабами, как будто их захватили оружием. Жену царя, Боудикку, высекли плетьми, а дочерей обесчестили. У всех вождей иценов отобрали унаследованное от предков имущество, как будто римляне получили всю эту область в дар, а родственников самого царя низвергли в рабство». Так пишет римский историк.

Племя Боудикки, самое сильное и до сей поры самое покорное, яростно выступило против римских завоевателей. Ицены взялись за оружие. Почти все жившие поблизости бритты встали под знамя Боудикки, и она оказалась во главе многочисленной армии. Ненависть, словно вырвавшаяся из бездны, соответствовала степени жестокости завоевания. Это восстание было похоже на крик ярости и гнева против неодолимого завоевания, который словно придавал бриттам сил. Немецкий историк Ранке назвал Боудикку «яростной, искренней и ужасной». Памятник ей на набережной Темзы, напротив Биг Бена, напоминает нам о том суровом призыве победить или умереть, который звучит в веках.

Во всей Британии было только четыре легиона, самое большое 20 тысяч солдат. Четырнадцатый и двадцатый участвовали в валлийской кампании Светония, девятый находился у Линкольна, а второй у Глостера.

Первой целью восставших стал Камулодунум (Колчестер), незащищенное стеной поселение римлян и романизированных бриттов, где недавно обосновавшиеся ветераны, поддерживаемые солдатами, надеявшимися получить такие же привилегии, выбрасывали жителей из домов и сгоняли с их земли. Смелости бриттам придали и предзнаменования. Статуя Виктории, словно попытавшись бежать от врага, рухнула лицом вниз. Море стало красным. Из палаты совета и театра слышались странные крики. Римские чиновники, торговцы, ростовщики и те бритты, которые делили с чужеземцами власть и барыши, оказались с горсткой старых солдат среди «множества варваров». Светоний был далеко, на расстоянии месяца пути. До девятого легиона – 120 миль. К римлянам не было жалости, им не оставили никакой надежды. Город сожгли дотла. Храм, прочные стены которого сопротивлялись пламени, продержался еще два дня. Все, римляне и их сторонники из числа бриттов, были убиты, и все разрушено. Между тем девятый легион шел на выручку. Одержавшие победу бритты вышли из Колчестера ему навстречу. За счет численного превосходства они сломили римскую пехоту и уничтожили всех до единого. Римскому военачальнику, Петилию Цериалу, пришлось бежать с конницей. Вот такие известия достигли Светония.

Он сразу понял, что его армия уже не успеет прийти вовремя, чтобы предотвратить еще большую катастрофу, но, как говорит Тацит, «неустрашимо пробился через враждебную страну к Лондинию, городу, хотя и не имевшему статус колонии, но людному из-за обилия торговцев».

Это первое упоминание о Лондоне в литературе. Хотя там находили фрагменты галльской или италийской керамики, возможно предшествовавшей римскому завоеванию, очевидно, что это место приобрело какое-то значение только после прихода завоевателей Клавдия, а также массы армейских поставщиков и чиновников, нашедших здесь наиболее удобное на Темзе место для строительства моста.

Светоний подошел к Лондону лишь с небольшим конным эскортом. Еще раньше он направил приказ второму легиону встретить его там на пути из Глостера, но его командир, напуганный поражением девятого легиона, не исполнил приказ. Лондон был большим, не имевшим укреплений городом, полным римских торговцев и сотрудничающих с ними бриттов, зависимых людей и рабов. В нем находился военный склад с ценными запасами, который охраняла горстка легионеров. Горожане умоляли Светония защитить их, но, когда он узнал, что Боудикка, преследовавшая Цериала по направлению к Линкольну, повернула и идет на юг, он принял тяжелое, но верное решение предоставить жителей своей судьбе. Второй легион ослушался его, и у него не было сил противостоять надвигающимся огромным массам. Ему оставалось только одно: соединиться с четырнадцатым и двадцатым легионами, спешившими изо всех сил из Уэльса к Лондону по римской дороге. Посему, оставшись глухим к мольбам жителей, он дал сигнал к маршу, но все же принял в свои ряды всех, кто пожелал пойти с ним.

Бойня, устроенная в Лондоне, была всеобщей. Не щадили никого – ни мужчин, ни женщин, ни детей. Гнев восставших обрушился прежде всего на тех бриттов, которые предались порокам и соблазнам завоевателей. В недавние времена, когда дома в Лондоне пошли вверх и потребовались более глубокие котлованы, экскаваторы во многих местах натыкались на слои золы – следы уничтожения города руками самих бриттов.

Затем Боудикка повернула к Веруламию (Сент-Олбансу). Здесь находился еще один центр торговли, которому был дарован высокий гражданский статус. Его постигла сходная с Лондоном участь – всеобщее побоище и уничтожение. По словам Тацита, «не менее 70 тысяч римских граждан и их союзников были убиты» во всех трех городах, «ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни какого-либо способа обмена, обычно применявшегося на войне, но торопились убивать, резать, распинать, вешать и сжигать».

Эти суровые слова показывают нам, какой неумолимой была война между Карфагеном и его наемниками за два столетия до этих событий. Некоторые современные авторитетные лица полагают, что эти цифры завышены, но нет никаких оснований сомневаться в том, что Лондон мог вмещать 30 или 40 тысяч жителей, а Колчестер и Сент-Олбанс столько же каждый. Если добавить сюда жертв резни вне, городов, то расчеты Тацита могут быть верны. Возможно, это самый ужасный эпизод, известный нашему острову. Мы видим, как грубое и разлагающее начало более высокой цивилизации было еще более омрачено диким и свирепым восстанием местных племен. И все же первостепенное право людей – это право умирать и убивать посягающих на ту землю, на которой они живут, и наказывать с исключительной суровостью всех представителей собственного народа, которые, так сказать, погрели руки у чужого огня.

«И Светоний, имея в своем распоряжении четырнадцатый легион и ветеранов двадцатого, а также вспомогательные войска, находившиеся поблизости, что составляло всего около 10 тысяч полностью вооруженных людей, решил… дать бой. Выбрав позицию на теснине, уходящей к лесу, и убедившись, что враг только впереди, на открытой равнине, где нет мест для засад, он поставил легионы сомкнутым строем, с легковооруженными воинами по бокам и плотными рядами конницы на флангах».

День сражения оказался решающим. Армия варваров, силой в 80 тысяч человек, сопровождаемая – подобно тому, как это принято у германцев и галлов, – женщинами и детьми в неуклюжем обозе, выдвинулась боевым порядком, преисполненная решимости победить или пасть в бою. Никто не думал о том, как сложатся обстоятельства после боя. Для обеих сторон вопрос стоял так – все или ничего. При всех неблагоприятных обстоятельствах римские дисциплина и тактическая выучка восторжествовали. Пощады не было даже детям.

«То была славная победа, достойная стать в ряд с великими победами древности. Некоторые утверждают, что на поле осталось чуть менее 80 тысяч бриттов, тогда как наши потеряли убитыми около 400 человек и ранеными немногим больше». Так рассказывают победители. Боудикка приняла яд. Пений Постум, командир второго легиона, не подчинившийся приказу и лишивший своих людей их доли в победе, пронзил себя мечом, когда услышал об успехе четырнадцатого и двадцатого легионов.

Теперь Светоний думал только о мести, и восставшим действительно было за что расплачиваться. Нерон прислал из Германии подкрепление в 4–5 тысяч человек, и все враждебные или подозреваемые во враждебности племена были наказаны огнем и мечом. Хуже всего им приходилось от нехватки продовольствия, потому что бритты, уверенные в том, что им удастся захватить припасы римлян, вывели против них всех мужчин, оставив незасеянными поля. Тем не менее дух их остался не сломленным, и вполне возможно, что уничтожению подвергся бы весь этот древний народ, если бы не возражения нового прокуратора, поддержанного чиновниками в Риме, которые опасались, что вместо провинции получат пустыню.

Как человек действий Светоний завоевал большой авторитет, и его военные решения были здравыми и благоразумными. Но в Римском государстве существовала одна опасная особенность, которую нельзя сбрасывать со счетов под предлогом того, что она порождена лишь завистью влиятельных и могущественных людей. Стали говорить, что Светоний чересчур жаждет воинской славы и что широкое восстание в провинции застигло его врасплох, что «неудачи его являются следствием его глупости, а успехи объясняются благоприятствованием судьбы». Нужно прислать нового правителя, «без злобы к противнику, который мягко обойдется с покоренным врагом».

Именно в таком смысле постоянно писал в Рим прокуратор Юлий Классициан, чье надгробие находится сейчас в Британском музее. Он настойчиво просил усмирить воинствующие банды, все еще продолжающие драться и не желающие ни мира, ни пощады, голодающие и погибающие в лесах и на болотах. В конце концов было решено примириться с бриттами. Волнения в Германии и опасности, грозящие из-за Рейна, заставили даже имперские власти в Риме понять бессмысленность напрасной траты сил в далеких краях. Благовидный предлог для смещения Светония появился после того, как несколько его кораблей были разбиты бурей. Император Нерон послал нового правителя, который договорился о мире с отчаянными племенами, благодаря чему их кровь навсегда сохранилась в жилах островной расы.

* * *

В 78 г. в Британию был направлен новый правитель, Агрикола, талантливый и энергичный деятель. Вместо того чтобы тратить первый год пребывания в должности на церемониальный объезд страны, он взялся за тех, кто все еще оспаривал власть Рима. Большое племя, перебившее вспомогательный конный отряд, было уничтожено. Был покорен остров Мона, с которого некогда из-за восстания Боудикки отозвали Светония. С помощью военных мер он объединил уважаемых и разумных. По словам Тацита (женатого на его дочери), он провозгласил, что «малое приобретается завоеванием, если за ним следует подавление». Агрикола уменьшил хлебную дань. Он поощрял строительство храмов, судов, жилых домов. Он содействовал образованию сыновей вождей, отдавая такое «предпочтение природным качествам бриттов перед рвением галлов», что зажиточные классы были усмирены и даже согласились принять тогу и другие римские обычаи. «Так шаг за шагом они перешли к тому, что располагает к порокам, – портикам, баням, изысканным пиршествам. Все это по своему невежеству они называли цивилизацией, когда это было всего лишь частью их рабства».

Памятник Гнею Юлию Агриколе в римских термах в Бате.

Хотя в Сенате и правящих кругах Рима постоянно говорилось, что имперская политика сохраняет приверженность принципу великого Августа – границы нужно держать, но не расширять, – Агрикола получил разрешение провести в Британии шесть кампаний. В ходе третьей он достиг Тайна, причем передовые части его легионов поддерживались каждый раз флотом. В пятой Агрикола вышел на линию рек Форт и Клайд и там вполне мог бы остановиться. Но провинция не могла надеяться ни на безопасность, ни на постоянный мир, пока оставались непокоренными сильные племена и крупные отряды отчаянных воинов, откатывавшихся под давлением его наступления на север. И действительно, вполне очевидно, что римский полководец никогда бы по своей воле не остановился нигде, разве что на берегу океана. Вот почему в шестой кампании Агрикола снова двинулся на север со всеми своими силами. Теперь положение стало угрожающим. Прошлые несчастья показали бриттам, чем чревата разобщенность.

Зять Агриколы рассказывает: «Наша армия, гордая добытой славой, только и твердила, что надо достичь крайних пределов Каледонии и хотя бы ценой непрерывных сражений отыскать оконечность Британии. Но бритты, полагая, что побеждены не столько нашей доблестью, сколько нашим общим умением пользоваться возможностью, нисколько не умерили своей заносчивости, вооружили молодежь, отправили жен и детей в безопасное место и сошлись вместе, чтобы скрепить священными ритуалами нерасторжимый союз племен».

Решающая битва произошла у горы Гравпий, местонахождение которой до сих пор не установлено, хотя некоторые предполагают, что это район перевала Килликрэнки. Тацит в неубедительных подробностях описывает ход этого знаменитого сражения. Вся Каледония, все, что осталось от Британии, огромное множество сломленных, преследуемых людей, решивших сделать выбор между свободой или смертью, выступили, имея численное превосходство в соотношении четыре или пять к одному, против умело управляемых римских легионов и вспомогательных сил, среди которых, несомненно, было немало бриттов-предателей. Тацит наверняка сильно преувеличил размеры армии противника в этих диких местах, где не было заранее приготовленных складов. Ее численность, хотя и значительная, должна была быть жестко ограниченной. Очевидно, как и во многих сражениях древности, проигравшая сторона стала жертвой ошибки, и судьба битвы решилась еще до того, как основная масса войска осознала, что бой уже начался. Резервы спустились с холмов слишком поздно, чтобы добыть победу, но как раз вовремя, чтобы быть истребленными по пути. У горы Гравпий закончилось последнее организованное сопротивление Британии римскому завоеванию. Здесь, согласно донесению победителей, «десять тысяч врагов было убито, а с нашей стороны погибли около трехсот шестидесяти человек». Победа Клайва у Плесси, обеспечившая Британской империи долгую власть в Индии, была добыта меньшими силами и с меньшими потерями.

Теперь был открыт путь к полному покорению острова, и если бы римское правительство поддержало или хотя бы поощрило Агриколу, ход истории мог быть иным. Но для Рима сражение в Каледонии было лишь эпизодом в бесконечных войнах; настоящую тревогу вызывали тогда области между Рейном и Дунаем. Верх взяла осторожность, и остатки бриттов смогли раствориться в северных туманах.

Дион Кассий, писавший более столетия спустя, рассказывает, что они были постоянным источником расходов и беспокойства для успокоившихся областей юга: «В Британии есть два очень больших племени, каледоны и меаты. Меаты обитают вблизи гор, которые делят остров надвое, каледоны за ними. И те, и другие живут на диких, безводных холмах или заброшенных и болотистых равнинах, не имея ни стен, ни городов, ни земледелия, кормясь тем, что растет, а также орехами, которые они собирают. У них много рыбы, но они ее не едят. Живут в лачугах, ходят обнаженными и босыми; у них нет отдельных браков, а детей воспитывают сообща. Правление у них демократическое, и они склонны к воровству… Они переносят голод, холод и подобные тяготы; залезают в болота и сидят днями, высунув над водой только головы, а в лесу кормятся корой и корнями».