Межконтинентальный узел

…Ночью, через восемь часов после разъезда разведчиков ЦРУ по Москве, был зафиксирован выход в эфир передачи Мюнхенского разведцентра; расшифровке, ясное дело, не поддавался.

Утром генерал вызвал Груздева.

– Я вам нужен, товарищ генерал? – спросил тот, входя в кабинет.

Генерал, усмехнувшись, переспросил:

– «Я вам нужен»? – Вопрос таил в себе некую безысходность семейной трагедии. – Где Славин? Если вас не обременит моя просьба, поищите его, он мне очень нужен: вопрос с профессором Ивановым я намерен поручить ему. Сегодня же…

«Не надо плакать в море»

Ирина Прохорова, подруга Славина, нежданно-негаданно получила отгул, полторы недели, и вылетела в Пицунду, к Алябрику, в пансионат «Апсны».

Каждое утро она спускалась на пляж, к самой кромке зеленого, прозрачного моря, и лежала не двигаясь, ощущая, как солнце стягивало кожу; она никогда не обгорала, могла жариться весь день, загар был шоколадный, ровный. «Ты мой гогеновский человечек, – шутил Славин, – нежность моя…»

Первые дни она сразу же засыпала под монотонный, убаюкивающий плеск моря, – работать приходилось с «захлестом», особенно в связи с диссертацией; потом стала брать с собою книгу: почему-то решила учить итальянский; очень понравилось, как там произносят «прего» – «пожалуйста». Славин заметил: «Ты живешь деталью; порою это опасно, рискуешь пропустить главное».

На четвертый день рядом с нею устроилась супружеская пара с маленькой девочкой: поджарый молчаливый мужчина и женщина с красивой седой головой; Ирина краешком глаза наблюдала, как та делала гимнастику, очень утомительную, не менее часа. «Вот молодец, наверняка не менее сорока, а как прекрасно сохранилась, великолепная фигура, а дочурке года два. Роды никак на нее не повлияли, умница, не позволила себе расплыться – трагедия многих женщин…»

После гимнастики женщина долго плавала вдоль берега, а потом начинала играть с девочкой, бросая ей большой гуттаперчевый мяч; та визжала от счастья, гонялась за мячом по пляжу; однажды споткнулась об Ирину, упала на нее; обняв мягкое, податливое тельце – лопаточки словно крылышки, – Ирина ощутила совершенно особый запах младенцев: молоко и цветочное мыло; сладость какая…

– Как зовут вашу доченьку? – спросила Ирина, подняв маленькую над собою.

– Это внучка, – улыбнулась моложавая седая женщина. – Машенька.

Ирина поцеловала девчушку, с трудом выпустила ее из рук – такая доверчивая нежность – и вдруг подумала: «А ведь я моложе этой бабушки всего на шесть лет. Ну, на семь, от силы… А у меня нет такого маленького, нежного чуда… И, судя по всему, не предвидится…»

…Последние слова показались ей до того ужасными, что она резко поднялась с лежака и бросилась в море; плавала профессионально, когда-то выступала по первому разряду; отмахав кролем метров двести, перевернулась на спину: «Только еще не хватало в море реветь…»

«Всякое расставание – это немножечко смерть…»

– Значит, теперь можете угощать только пивом? – усмехнулся Славин. – Дом литераторов тоже включился во всенародную борьбу за трезвость?

– Еще как, – ответил Степанов. – И литераторы тоже. Только по-разному. Плакальщики начали пуще прежнего стенать, что пианство на Руси пошло от Петра, отдал, мол, на поругание чужеземцам святыни, до него все, как один, были трезвенники. «Веселие на Руси есть пити» – от лукавого, фальсификаторов истории, чужеродный заговор против нации. Ну, а те, кого величают авторами «деловых идей», вновь бросились в атаку на нашу бюрократическую неподвижность: пьянство можно по-настоящему победить только в том случае, когда бутылке будет противуположена реальная альтернатива дела; не только сок вместо проклятой бормотухи, но возможность легко получить садовый участок, взять ссуду в банке под приобретение мебели, подписаться на собрание сочинений того писателя, который по душе тебе, а не директивно объявлен «выдающимся», купить в рассрочку машину, легче и проще собрать кучу бумажек на поездку в Болгарию или в Берлин, – пропади все пропадом, когда подумаешь о той волоките, которая ждет, если решил оформиться для путешествия… «Величавость порядка»? Нет, Виталя, это гимн обломовщине! Она весьма и весьма маскируема, незаметно гребет под себя параграфы наших новых законоположений, превращая их не в рычаг, стимулирующий действие, а в традиционную волокиту… Думский дьяк не в Бруклине рожден, а, увы, у нас, в первопрестольной… «Думский», «дума», «подумаем»… Горазды мы на раздумья, когда-то делать начнем?! Смотрел прошлогодний чемпионат футбольных юниоров, когда мы продули?

– Нет.

– Жаль… У меня сердце болело за наших ребят… Но ведь им поставили задачу: все делать наверняка, вносить мяч в чужие ворота; вратарю удар не отбивать, но обязательно ловить мяч, – вот и не было игры; нечто вроде квартального аврала на заводе, когда надо отдать план. Плохо это… Убивает дух инициативы, соревнование, выявление самости игрока… Нельзя планировать футбольное состязание как работу на конвейере; определил стратегию, подготовил команду – и вперед! И в хозяйстве у нас так же: думаем, мудрим, планируем, как довести проект до абсолюта, а вот поступать – боимся, оглядываемся, ждем указания, чтоб потом было на кого свалить… Жизнь – процесс саморегулируемый, а мы хотим втиснуть ее в прокрустово ложе заданной заранее схемы – пусть даже очень точной… Не получится, утопия…

– Ты чего такой злой?

– Не видел ты меня злым. Я озабоченный, Виталя.

– Чем?

– Тем, что на словах все принимают то новое, что мы наметили, а на деле – сплошь и рядом – особой активности не очень-то проявляют, по старинке жить удобней, вечный кайф…

– Факты? – Славин пожал плечами, повторив: – Факты?

– Это я у тебя должен про факты спрашивать. Ты контрразведка, мыслишь определенными категориями, слухи отводишь, и правильно делаешь, до добра не доведут, а я литератор, я кожей чувствую… Между прочим, – он улыбнулся, – мне в Афганистане друзья объяснили, отчего самые вкусные вещи – плов, фрукты, мясо – надо есть руками… Оказывается, именно в кончиках пальцев у нас находятся точки наслаждения. Не смейся, это факт, а не версия, спроси у докторов… Облизывание точек наслаждения угодно нервной системе, некий массаж тех центров, которые регулируют человечье настроение…

– Представляешь, – вздохнул Славин, – если бы мы в ресторанах укрепили таблички: «Товарищ, не забудь облизать кончики пальцев!» Американцы во всех офисах расставили таблички: «Улыбайся!» Ну что ж, улыбка – это хорошее настроение, а оно угодно обществу, сохраняет нервную систему сограждан…

– Бедный Петр, – вновь повторил Степанов. – Он был первым, кто издал на Руси «Правила хорошего тона», после него ни один государь не интересовался тем, как люди ведут себя в обществе, только чтоб молчали и не роптали; Лермонтов не зря выплакал: «Страна рабов, страна господ…» Только я в толк не могу взять, отчего наше могучее телевидение не пригласит Вячеслава Тихонова или Майю Плисецкую и не попросит их вести ежемесячную программу «Хороший тон»? Знаешь, как слушали бы люди?

– Это про то, в какой руке вилку держать, что ли? – деловито поинтересовался Славин.

– Не подкусывай, Виталя, не надо. Черт с ним, в какой руке вилка… А вот кто виноват в том, что у нас на шоссе разбитые бутылки валяются? После туристов в лесу остается грязь, словно какие оккупанты глумились над природой! А в учреждениях – особенно где справки дают – чиновники говорят с посетителями будто с врагами, а не с согражданами, – отчего так?! На идеологических противников из Би-би-си такое не повесишь, надобно себя винить, чужих всегда легче, – оправдание собственного безделья и лености.

– Так ты предложи ввести такую программу.

– Думаешь, не предлагал?

– Еще раз предложи. Под лежачий камень вода не течет.

– Помнишь завет Щедрина сыну?

Славин грустно улыбнулся:

– «Превыше всего цени звание литератора российского»?

– Именно. Литератор – субстанция обескоженная; настырность противна его существу, комплексы грохочут: «навязываюсь», «назойливо»…

– Пиши об этом в своих книгах.

– Писал. Ну и что?

– «Назойливо», Митя, это когда для себя. Если во имя общего дела, тогда надо искать иное слово.

Степанов постучал себя по лбу:

– Тут я это понимаю, Виталий, но здесь, – он положил руку на сердце, – иная субстанция; голова принадлежит обществу, сердце – это твое, и ничего с этим не поделаешь…

Славин вдруг усмехнулся:

– Ты когда-нибудь думал, отчего у Пушкина, да и у других поэтов, чаще всего напарницей героя в любовных утехах бывает пастушка?

– Нет.

– Мне невропатологи объяснили… Тоже от комплекса… С простой, очаровательной, не отягощенной правилами хорошего тона девушкой легче и проще открыть себя, не нужен обязательный политес, нет страха получить отказ, оказаться смешным в глазах света…

– Это ты мне таким образом даешь отлуп?

Славин покачал головой:

– Не-а, Митя, уж если я бью, то наотмашь… Слушай, у тебя нет знакомых на станции техобслуживания?

– Есть.