Мистерия Грааля

Мы уже отмечали, что всё это имеет или может иметь характер «мистерии» в инициатическом смысле слова. Но в той специфической форме, в которой всё это выражено в цикле Грааля, мы должны увидеть пример наложения на историческую реальность сверхисторической, каковой связывает символы этой мистерии со смутным, но живым ощущением того, что её подлинная реализация требовала разрешения, как в духовной, так и в мирской сфере, кризиса целой эпохи, а именно, вселенско-имперского Средневековья.

Именно такая специфическая ситуация даёт начало циклу Грааля. Обращение к изначальным и сверхисторическим мотивам пересекалось с подъёмом исторической традиции к точке равновесия, вокруг которой собирался и кристаллизовался материал различной природы и происхождения, будучи объединён способностью выражать общую тему. Таким образом, нам необходимо, исходя из идеи фундаментального внутреннего единства различных произведений и различных символов, персонажей и их приключений, приступить к поискам скрытых возможностей одного произведения интегрировать в себя и продолжить другое, пока, наконец, не получим всеобъемлющего представления об основных темах. Сопоставление подобных мотивов с их универсальным, межтрадиционным значением и всеобщей метафизикой истории было бы повторением того, что мы попытались предпринять в иной свой работе;[22 - См. нашу книгу Восстание против современного мира.] здесь же нам стоит ограничиться лишь указанием на те моменты, что являются наиболее существенными для постижения как исторического, так и сверхисторического значения мистерии Грааля.

Часть II. Принципы и важнейшие влияния

Глава 5. Олимпийский цикл

Согласно принятой нами точке зрения, то, что у различных народов выступало в качестве подлинной традиции, не есть нечто относительное, обусловленное внешними или чисто историческими обстоятельствами. Наоборот, оно всегда служит свидетельством наличия элементов уникального по сути своей знания, элементов, кои всегда носили характер констант.

Традиционное учение, независимо от принимаемых им форм, всегда и везде утверждало существование изначальной расы, наделённой трансцендентной духовностью, по причине чего раса сия зачастую рассматривалась как божественная или «подобная богам». Мы называем эту расу олимпийской, намереваясь подобным обозначением подчеркнуть присущее ей превосходство, её, по сути, сверхъестественную природу. Сила свыше наличествует в ней как «присутствие», предназначая эту расу к правлению, к исполнению королевской функции, делая её расой «тех, кто есть» и «тех, кто может», порою именуемой солнечной расой.

Представление о Золотом Веке, которое можно найти во многих традициях, есть отдалённое воспоминание об этой расе. С тех пор, как однажды то, что было некогда явным, стало сокрытым, у народов также возникло сверхисторическое понимание роли и назначения, места и происхождения данной расы. Вследствие прогрессирующей инволюции человечества, о коей также упоминают некоторые традиции, её деяния постепенно стали невидимыми, и таким образом, прямой контакт между историческими и сверхисторическими элементами оказался разорван. Именно об этом, к примеру, учил Гесиод, согласно коему, существа изначальной эпохи никогда не умирали, но, скорее, приняли незримую форму, дабы руководить смертными.[23 - Гесиод. Труды и дни.] Так тема Золотого Века превратилась в тему метафизического царства, с коим таинственным, объективным и онтологическим образом связаны все правители, «отмеченные свыше», как те, кто был подлинными наследниками изначальной традиции, так и те, кто с той или иной степенью совершенства и более или менее осознанно воспроизводили изначальный тип царства (regnum) в рамках данной страны и цивилизации. Так традиционные представления о невидимом «Царе Царей», «Правителе Вселенной» или «Царе Мира» оказались переплетены с особыми символами, некоторые из коих непосредственно основываются на аналогиях, тогда как прочие суть мифологизированные воспоминания о земле или землях, где разворачивался олимпийский цикл.

Символы эти, прежде всего, выражают идею центральности: центр, полюс, область в центре земли, центральный камень или основание, магнит. Кроме того, это символы стабильности: остров, окружённый водами, скала, непоколебимый камень. И, наконец, это символы несокрушимости и недоступности: невидимый замок или страна, куда нельзя найти дорогу, крутая горная вершина, подземные территории. Также это образы «Земли Света», «Земли Живых», «Святой Земли». Помимо прочего, здесь имеют место все варианты символизма золота, каковой, с одной стороны, сопряжён с представлениями о солнечности, свете, царственности, бессмертии и непорочности, с другой, он всегда некоторым образом связан с изначальной традицией и эпохой, именуемой золотой. Иные символы указывают на «жизнь» в высшем смысле слова (например, «пища вечности», «Древо Жизни»), трансцендентное знание, незримую силу; все эти образы являют себя в самых различных сочетаниях, дающих фантастические, символические или поэтические репрезентации для той или иной традиции указанной неизменной темы невидимого царства и Высшего Центра мира, самого по себе либо его эманаций и проявлений.[24 - По данному вопросу см. труд Рене Генона Царь Мира, к коему мы неоднократно будем обращаться по ходу нашей работы.]

Глава 6. О «Герое» и «Даме»

Общеизвестно, что учение о Золотом Веке является частью доктрины четырёх эпох, которая иллюстрирует прогрессирующую духовную инволюцию, разворачивающуюся с течением истории с древнейших времён. Все эти эпохи также имеют морфологическое значение и выражают характерную и универсальную форму цивилизации. За Золотым Веком следует Век Серебряный, который соответствует скорее жреческому и женственному, нежели царскому и мужественному типу духовности: мы именуем её лунной духовностью, поскольку между символами золота и серебра традиционно имеется та же связь, что и между солнцем и луной. В данном контексте подобное соответствие становится особенно очевидным: луна есть женское светило, каковое, в отличие от солнца, не содержит в себе самом принцип собственного света. А значит, имеет место переход к духовности, обусловленной созерцательностью, то есть, к духовности экстравертной, характеризуемой склонностью к подчинению, уединённости, любовному или экстатическому восторгу. Именно здесь следует искать корень «религиозного» феномена, от его теистическо-набожных до мирских форм.

Любой бунт дикой и материализованной мужественности против этих духовных форм является признаком Бронзового Века. Век сей характеризуется деградацией воинской касты и её мятежом против того, кто представляет дух, поскольку он не является более олимпийским вождём, но лишь жрецом. Бронзовый Век также отличается разложением принципа, отличавшего касту воинов, а именно, проявлениями с её стороны гордыни, насилия, агрессии. Мифом, соответствующим этому веку, является титаническое или люциферианское восстание, равно как и прометеевская попытка похитить олимпийский огонь. Век «гигантов», эпоха Волка или «стихийных сущностей» – таковы в равной мере его именования, встречающиеся в различных традициях и их фрагментах, сохранившихся в легендах и эпических сказаниях различных народов.

Последняя эпоха есть Железный Век, или, согласно соответствующей индуистской терминологии, Тёмная Эпоха (Кали-Юга). В этот период всякая цивилизация теряет сакральность, всякая цивилизация знает и превозносит лишь человеческое и земное. Против подобных форм упадка восстаёт идея возможного цикла реставрации, каковой Гесиод именует героическим циклом или веком героев. Здесь слово героический стоит понимать в особом, техническом смысле, который отличается от обычного его значения. Согласно Гесиоду, «поколение героев» было создано Зевсом, то есть, олимпийским принципом, для реализации возможности восстановления изначального состояния, дабы дать жизнь новому «золотому» веку.[25 - Гесиод, Труды и дни. 156-73.]

Однако, чтобы осуществить эту возможность, каковая есть именно возможность, а никак не неизбежное состояние вещей, прежде всего необходимо преодолеть как «лунную» духовность, так и материализованную мужественность, то есть победить и жреца, и простого воина или титана. Эти архетипические свершения можно обнаружить среди деяний «героических» персонажей почти каждой традиции. В эллинистическо-ахейской традиции, к примеру, именно таковы действия Геракла, как прототипа героя; его извечный враг Гера – высшее божество лунного пантеистического культа. Геракл стяжает олимпийское бессмертие, став союзником Зевса, то есть олимпийского принципа, в борьбе против «гигантов»; согласно одному из мифов данного цикла, именно благодаря Гераклу, «титанический» элемент (символизируемый Прометеем) был освобождён и примирён с элементом олимпийским.

Если титан представляет собой того, кто не приемлет человеческие условия и желает похитить божественный огонь, то между героем и титаном имеется лишь небольшая разница. Поэтому Пиндар призывает людей не «стремиться стать подобными богам», а в иудейской мифологии проклятие Адама выступает как аналогичное предостережение о фундаментальной опасности. Титанический – или, в ином аспекте, воинский тип – есть, в конце концов, именно тот материал, из которого создаются герои. Однако для позитивного решения подобной дилеммы, то есть для достижения олимпийской трансформации как реинтеграции в изначальное состояние, необходимо соблюсти двойное условие.

Прежде всего, до?лжно явить доказательство и подтверждение мужских качеств, поэтому в эпических и рыцарских символических сказаниях мы находим массу приключений, подвигов, схваток. Но эти качества не должны становиться самоцелью, вести к гордыне и замыканию «Я» в себе самом, к неспособности открыться трансцендентной силе, лишь благодаря которой огонь может превратиться в свет и освободиться. Кроме того, подобное освобождение не должно класть конец внутреннему напряжению, поскольку следующее испытание будет состоять в адекватном утверждении мужского качества на сверхчувственном плане. Следствием этого является олимпийская трансформация или стяжание достоинства, кое в инициатических традициях всегда именуется «царским». Именно этот решающий момент отличает героический опыт от любого мистического отклонения и пантеистического смешения; один из тех разнообразных символов, которые знаменуют сей момент, – это символ женщины.

В индоарийской традиции каждый бог – то есть, каждый трансцендентный принцип – имеет свою невесту, именуемую словом шакти, каковое также означает «могущество». На Западе Мудрость (София), а иногда даже Святой Дух представлялись как царственная женщина, а в греческой мифологии Геба, вечная олимпийская юность, была отдана в жёны Гераклу. На древнеегипетских изображениях божественная женщина преподносит царям лотос, каковой служит символом возрождения и «ключом жизни». Подобно древнеиранской фраваши, нордическая валькирия олицетворяет трансцендентную сущность воинов, силу их судьбы и побед. Римская традиция знает Venus Victrix,[26 - Венера-Победительница (лат.). – Прим пер.] считавшуюся прародительницей имперского рода (Venus Genitrix),[27 - Венера-Прародительница (лат.). – Прим пер.] а кельтская упоминает сверхъестественную женщину, коя уносит воинов на таинственные острова, дабы своей любовью сделать их бессмертными. Ева, согласно этимологии этого имени, означает «Жизнь» или «Живущая». Не останавливаясь более на подобных примерах, каковые мы уже рассматривали в иной работе, нам бы хотелось подчеркнуть, что весьма широко распространённый символизм видит в женщине животворящую и преобразующую силу, благодаря которой возможно преодолеть человеческое состояние.

Но почему эта сила представляется именно в образе женщины? Поскольку любой символизм основывается на особых, построенных на аналогии связях, необходимо начать с возможных отношений между мужчиной и женщиной. Оные отношения могут быть либо нормальными, либо нет. В последнем случае женщина доминирует над мужчиной. Поскольку символизм женщины, связанный с этим вторым случаем, не имеет отношения к рассматриваемой нами здесь теме, мы не будем на нём останавливаться. Скажем лишь, что в таком случае мы сталкиваемся с гинекократическими (матриархальными) воззрениями, каковые должны расцениваться как реликты времён «лунной» цивилизации, в коих мы обнаруживаем отражение сюжета зависимости и пассивности мужчин перед духом, представшим в женском обличье (Космическая Мать или magna mater,[28 - Великая мать (лат.). – Прим пер.] Матерь Жизни и т. д.), что является характерным для тех времён мотивом.

Тем не менее, более общее представление о женщине как о распорядительнице сакрального (sacrum), носительнице жизни, коя освобождает, одухотворяет и преображает обычное существо,[29 - См. нашу работу Метафизика пола.] не обязательно попадает в указанную категорию; подобная идея, скорее, может рассматриваться (а зачастую и рассматривается) в контексте духовности, кою мы поименовали «героической». В подобном случае необходимо обратиться к нормальным отношениям между мужчиной и женщиной, полагаемым в основание аналогии и символизма; отсюда представление о ситуации, когда мужской принцип сохраняет свою собственную природу. Перед лицом мужского начала дух предстаёт как «женщина»: мужчина – активен, дух – пассивен. Даже сталкиваясь с преобразующей и одухотворяющей его силой, герой, носитель мужского принципа, сохраняет позицию мужа как господина своей жены. По ходу дела нам стоит отметить, что подобный символизм всецело противоположен брачному символизму, превалирующему в религиозном и в особенности христианском мистицизме, где душе приписывается роль женщины, «невесты».

С учётом сказанного и припомнив то, что мы говорили о «знаках» центра, мы получаем смешанные символы: Дама Острова, Дама Дерева, Дама Источника, Дама или Королева Замка, Королева Солнечной Земли, Дама, заключённая в Камень и т. д. В частности, в образе вдовы женщина символизирует период молчания, то есть, период, когда традицией, силой или могуществом более никто не обладает, когда они лишены своего «мужа» и ожидают нового властелина или героя.[30 - Отсюда становится очевидным смысл выражения «Сын вдовы», которое, имея своим истоком иранскую традицию и манихейство, сохранилось даже в западном франкмасонстве.] Аналогичным смыслом обладает образ девы, находящейся в заточении и ожидающей освобождения и брака с предначертанным судьбой рыцарем. Основываясь на этом, всё, что в эпических сказаниях и многих рыцарских романах говорится о приключениях и героических поединках, предпринятых во имя дамы, почти всегда возможно истолковать как символ испытаний мужских качеств, испытаний, каковые являются предварительным этапом трансцендентной интеграции человеческой личности. И если в литературе подобного рода мы также сталкиваемся и с женщинами-искусительницами, представляющими потенциальную опасность для героя, это не следует понимать исключительно в примитивном и прямом смысле, то есть лишь как плотский соблазн. Скорее, это необходимо разуметь в высшем смысле, как указание на опасность, что героическая эпопея может привести к титаническому падению. В таком случае женщина представляет соблазн трансцендентной власти и знания, когда обладание ими означает прометеевскую узурпацию и алчную гордыню. Иной, противоположный аспект может быть связан с тем, что некоторые зовут «смертью, исходящей от женщины», означающей потерю глубинного принципа мужественности.

Глава 7. Гиперборейский мотив

Иное фундаментальное традиционное учение, каковое мы рассматривали в другой работе, опираясь на соответствующие источники,[31 - Восстание против современного мира, гл. 24-26.] повествует о расположении центра или места изначального пребывания олимпийской цивилизации Золотого Века в бореальном или нордическо-бореальном регионе, каковой впоследствии стал необитаем. Представлением о гиперборейском истоке, в его изначальной олимпийской форме или в новых проявлениях героического типа, руководствовались, создавая свои цивилизации, расы, которые заселяли евразийский континент на протяжении неолитической эпохи, начиная с окончания ледникового периода. Некоторые из этих рас, очевидно, напрямую происходили с Севера, иные, по всей вероятности, имели своей родиной западно-атлантические земли, в которых возникло нечто вроде подобия северного центра. Вот почему схожие друг с другом символы и отголоски памяти отсылают то к северо-арктическим, то к западным областям.

Среди множества обозначений гиперборейского центра, которые впоследствии применялись и для именования центра атлантического, были Туле, «Белый Остров» или «Сияющий Остров» (индуистская Света-двипа, остров Левка у эллинов,[32 - В частности, в традиции, связанной с Диодором Сицилийским, ????? ????? или Белый Остров отождествлялся с областью гипербореев; он находился в океане, напротив земли кельтов; также он именовался островом Аполлона.]«изначальный исток арийской расы» или Арьяна Вэджа в древнем Иране), а также «Земля Солнца» или «Земля Аполлона», то есть Авалон. Созвучные друг другу воспоминания, имеющиеся во всех индоевропейских традициях, содержат рассказ (впоследствии превратившийся в миф) об исчезновении этого места в результате наступления ледникового периода или потопа. Таково подлинное, историческое соответствие разнообразных аллюзий на нечто, что, начиная с определённого периода, предположительно было утеряно или стало сокрытым и потаённым. В этом также заключается и причина того, почему «Остров» или «Земля Живых» (слово «живой» в данном случае относится к представителям изначальной божественной расы), каковая есть место, обозначаемое хорошо известными символами Высшего Центра мира, также отождествлялось с «областью мёртвых» (под «мёртвыми» здесь имеются в виду представители угасшей расы). Так, к примеру, согласно кельтским преданиям, изначальным прародителем человечества был бог смерти (Диспатер), каковой обитает в отдалённой области по ту сторону океана, на тех «дальних островах», откуда именно и явились, согласно учению друидов, некоторые доисторические обитатели Галлии.[33 - Ирландское название «Земля под волнами», Tirfa Tonn, применявшееся к образу данной области, несёт в себе воспоминание о её погружении в воду и затоплении.] Более того, в соответствии с классической традицией, владыка сей земли, царь Золотого Века, Кронос-Сатурн, будучи низвергнут с трона и кастрирован (то есть лишён порождающей силы, способности дать жизнь новому поколению), всё ещё продолжает жить, хотя и погружён в сон, в области, расположенной на Крайнем Севере, вблизи Северного ледовитого океана, каковой зовётся также морем Кроноса.[34 - Здесь имеется в виду страна Туле, которая, согласно Страбону, находилась в шести днях плавания от побережья Британии, вблизи от замёрзшего моря. В контексте упоминания героев изначальной эпохи вызывает интерес традиция, по которой Кронос, будучи царём того века, зачастую выступает также как царь героев. (Гесиод, Труды и дни, 168-71)]

Отсюда могла возникать та или иная путаница, однако, по сути своей, в образах скрытой либо невидимой области или центра на протяжении всей сверхистории передавалось знание, связанное с гиперборейским мотивом. В связи с нашим исследованием необходимо кратко рассмотреть ту форму, каковую эти воспоминания принимают в кельтском, в особенности, ирландском цикле: традиции, касающиеся Авалона, Туата де Дананн и королевства Артура. Данные традиции выходят за пределы конкретного времени и места; зачастую даже имеющиеся в них географические сведения носят исключительно символический характер, чему имеется множество примеров.

Глава 8. Традиция в Ирландии

Легендарная история Ирландии основывается на событиях, относящихся к вторжению на остров рас, кои являлись из таинственного североатлантического центра, куда они впоследствии порой и возвращались. Historia britorum зачастую именует его Гиберией, однако, на самом деле это название есть лишь вольное переложение ирландских слов Magh-Mo, Tragh-Mor или Magh-Mell, обозначающих «Землю Мёртвых», то есть изначальный североатлантический центр. С оными расами связано множество историй: они пребывали в извечной вражде с фоморами, гигантами или тёмными чудовищными существами, которые в христианизированных версиях легенд недвусмысленно отождествлялись с допотопными великанами или дикими тварями, произошедшими от Сима и Каина. Эти фоморы эквивалентны сущностям «стихийной природы» или гигантам, бывшим смертельными врагами асов, «божественных героев» в нордической традиции Эдды. Фоморы – тёмные теллурические силы, связанные с периодом Бронзового Века и имевшие отношение к глубинам вод (в ольстерском цикле), которые ранее символизировались образом Посейдона. Иными словами, они соответствуют силам изначальной эпохи, материализованным и выродившимся в титаническом смысле. Этот последний момент прослеживается в кельтской традиции в свете того, что, согласно верованиям, король фоморов Тетра родом из таинственной земли по ту сторону океана, а башня Конана (другого фоморского владыки), которая располагалась на «Стеклянном Острове, что посреди моря», есть, в конечном счёте, очевидный символ изначального центра.

В любом случае, фоморы, как существа тёмной теллурической природы, были повержены первой волной завоевателей Ирландии, относящихся к расе Партолона и прибывших на остров из атлантического региона. Со временем раса эта угасла, и за ней из тех же мест пришёл другой народ, народ Немеда. Это наименование, происходящее от кельтского корня, означающего «небесные», а также «древние», «благородные» и «священные», позволяет нам расценить новую, связанную с данным народом эпоху, как проявление силы представителей изначальной традиции, сохранившей свою чистоту, своё олимпийское достоинство.

На протяжении эпохи Немеда имел место символический эпизод, аналогию коему можно отыскать в Эдде. В этой последней асы или «божественные герои» обратились к стихийным сущностям с просьбой помочь им в восстановлении Асгарда, крепости центрального региона Мидгарда. В качестве воздаяния за работу великаны потребовали божественную женщину Фрейю, а также солнце и луну. Результатом отказа (асы воспротивились подобной узурпации высшей силы, бывшей следствием их обращения к стихийным сущностям) стала война, завершившаяся фатальными «сумерками богов». Также и Немед, в ирландском цикле, нанимает фоморов, чтобы построить крепость, однако затем, испугавшись, что они могут её захватить, их уничтожает. Однако это не принесло пользы, поскольку род Немеда прервался, будучи истреблён фоморами, обосновавшимися в Тор Инис, крепости на острове к северо-западу от Ирландии. Здесь при попытке восстания и погибли потомки Немеда, точно так же как в Эдде в войне против стихийных сущностей асы поначалу потерпели поражение. В обоих случаях мы, по всей видимости, сталкиваемся с изображением наступления «титанического» цикла, утверждающегося на руинах цивилизации, что ведёт своё непосредственное происхождение от изначальной эпохи.

В этой точке развёртывания ирландской легендарной традиции мы встречаемся с попыткой героической реставрации. Мы имеем в виду цикл Туата де Дананн, чьё имя переводится как «племена богини Дану». Согласно верованиям, раса эта, с одной стороны, пришла в Ирландию с «небес» – отсюда, как гласит Leabhar na h-uidhre (Книга бурой коровы), «их мудрость и величие их знаний». С другой стороны, верили, что они овладели сверхъестественными знаниями в гиперборейском регионе.[35 - Битва при Маг Туиред, 1-3.] Две эти версии не противоречат друг другу, но, наоборот, друг друга проясняют, благодаря указанию на сверхчеловеческий характер изначального центра и тому факту, что, согласно легенде, народ Туата происходит от выживших потомков расы Немеда. Эти последние, предположительно, направились к гиперборейским или западно-атлантическим землям, дабы обрести сверхъестественное знание, чем объясняется их связь с некоторыми мистическими предметами, подробней о которых скажем позже.

Поскольку народ Немеда являлся «небесной» и «древней» расой, уничтоженной с наступлением титанической эпохи, в общем смысле это могло бы означать восстановление контакта с изначальным духовным центром (центром, с одной стороны, небесным, с другой – как воспоминание о географическом месторасположении – гиперборейским или западно-атлантическим). Этот контакт воскрешает героическую форму и придает её новому племени, Туата де Дананн, которое впоследствии одержало победу над фоморами и сходными с ними расами (фирболгами) и завоевало Ирландию.[36 - Здесь мы могли бы упомянуть традицию, идущую от Плутарха, согласного которому, в полярных землях люди Геракла (героический цикл), как полагают, смешались с народом Кроноса (изначальный цикл), создав цивилизацию, «подобную эллинской» (олимпийско-героическую цивилизацию, чьим символом был Геракл): «Так, особо же почитали Геракла, а вслед за ним – Кроноса» (О лике, видимом на диске Луны, 26)] Вождь Туата де Дананн, Огма, есть «солнечная» фигура (Гриан Айнех), наделённая теми же чертами, что и дорический Геракл, и в его руках, в конце концов, оказывается меч короля фоморов.

Тем не менее, правлению Туата также пришёл конец. Leabhar gabhala (Книга завоеваний Ирландии) упоминает прибытие в Ирландию новой расы, расы «сыновей Миля», чья суть не совсем ясна. В этой расе преобладал воинский элемент – очевидно, что имя Миль имеет тот же корень, что и miles (воин) – кроме того, она не была чужда остаткам высшей традиции, принадлежавшей предшествующему циклу, эпохе Туата де Дананн. Так, у новой цивилизации мы обнаруживаем символизм «центрального местоположения». У этого народа было феодальное общество, в котором высшая королевская власть находилась в Таре, «Срединной Земле» (Миде), каковая также была сакральным центром и у Туата де Дананн. Вступление на престол их короля освящалось «камнем судьбы» (Лиа Фаль), подробнее о коем позже. Это также было характерно и для традиции Туата. Что же касается самих Туата, то, согласно некоторым текстам, они предположительно покинули страну, сделавшись якобы невидимыми и поселившись в чудесных «подземных» дворцах или горных пещерах, недоступных для простых смертных, среди коих они являются лишь в исключительных случаях. Согласно иным преданиям, они вернулись обратно в Авалон, на свою изначальную родину.[37 - C. Squire, The Mythology of Ancient Britain and Ireland, London, 1909. Традиция Туата получила определённое продолжение в героическом ольстерском цикле, чьи представители рассматривались как их потомки, кои, подобно греческим героям, наделены солярными чертами.]

В соответствии с отмеченным ранее, эти версии являются тождественными, поскольку здесь имеются в виду два различных обозначения изначального центра, каковой стал сокрытым («подземным») и недоступным. В кельтской традиции к оному центру продолжал применяться образ атлантического «острова» Авалона. В позднейшие времена этот остров рассматривался главным образом как место, в котором живут женщины, увлекающие туда героев, дабы даровать им бессмертие. Название Авалон толковалось на основании кимрского слова afal, что значит «яблоко» или «Остров яблок».[38 - От женщины с далёкого острова Кондла получил яблоко, которое, сколько бы кто от него не откусил, всегда оставалось целым. Кроме того, сие яблоко пробуждало в нём нестерпимую ностальгию. Сходная вариация сюжета о роге изобилия имеет место также и в легендах о Граале, равно как и ностальгия, кою последний вызывает у тех, кто хоть раз его созерцал.] Естественно, это позволяет вспомнить остров Гесперид, что «по ту сторону океана», с его символическими золотыми яблоками, которыми завладел Геракл в очередном своём подвиге, завоевав себе тем самым олимпийское бессмертие. Сверхъестественные женщины острова Авалон, по всей видимости, обладают даром исцеления: в легенде о Тир на Ног они провозглашают, что в их землях «нет места ни смерти, ни старению тела» и что здесь герой Ойсин станет «Королём Вечной Юности».[39 - Слово avallach означает «яблоко, дарующее бессмертие».]

В то же время Авалон, «Белый Остров»,[40 - Наименования Альбион, кое применяют для обозначения Англии, и Албания, каковое относится к одной из её частей, происходят от проекции на эти земли образа Белого Острова или Острова Сияния. В индуистской традиции место пребывания Вишну, солнечного бога, несущего гиперборейский крест или свастику, именуется Sveta dvipa.] наделён достоинством «полярного» и «солнечного» острова. Согласно иной возможной этимологии, Авалон есть не что иное, как остров Аполлона, греческого бога, коего кельты именовали Аблун или Белен; таким образом, этот остров является солнечной землёй и гиперборейской областью, поскольку Аполлон рассматривался также как солнечный царь Золотого Века и гиперборейского региона.[41 - Одним из образов земли, о коей я веду речь, является так называемая ten-magh-trogaigi, каковая обладает следующими атрибутами центрального места: женщина царского достоинства, серебряное дерево с солнцем на вершине, древо победы, фонтан, чаша, чьё содержимое никогда не иссякает. Все эти символы вновь появляются в рыцарских сагах.] Последующее отождествление оного острова со «Стеклянным Островом» проистекает от общего символизма стеклянных или даже воздушных стен, обозначающего невидимую защиту, окружающую некоторые места и препятствующую доступу к ним, а также, согласно символизму иного рода, от образа вращающейся огненной стены, окружающей остров. Всё это суть вариации темы незыблемости и нерушимости, исконных характеристик Высшего Центра.

Текст, известный как Битва при Маг Туиред (строфы 3-6), сообщает, что Туата принесли с собой из североатлантического региона четыре предмета, каковые имели непосредственное отношение к полученным ими там знаниям: камень, копьё, меч и котёл. «Камень судьбы» или «королевский камень», названный так, поскольку, выступая в роли своего рода оракула, позволял распознать среди различных претендентов на трон легитимного короля. Копьё Луга, бога грома, о коем говорили, что «тот, кто владел им, не проигрывал ни одной битвы». Невидимый и неотвратимый меч Нуаду. И, наконец, котёл Дагды, способный волшебным образом насытить своим содержимым любое число воинов. Эти предметы, принадлежавшие Туата, находят своё новое воплощение в цикле легенд о Граале, так же как и местопребывание Грааля оказывается тесно связанным с тем же самым Авалоном, «Белым Островом».

В традициях, собранных в Анналах Четырёх Учителей, мы со всей очевидностью обнаруживаем тему борьбы и победы как своего рода испытания. Здесь постоянно встречается формулировка: «Король X пал в бою с Y, который стал королём вместо него». В своём глубинном значении она даёт нам возможность вспомнить легенду о Короле Немейского Леса, каковую мы рассмотрели в своей работе Восстание против современного мира. Согласно этой легенде, победа над неким лицом и его убийство ведёт к прямому и непосредственному наделению победителя царским и жреческим достоинством, коим обладал побеждённый, а также получения им статуса жениха «божественной женщины».[42 - Восстание против современного мира, гл. 2.] Средневековые рыцарские романы полны вариаций на эту тему: успешное испытание оружием означает, зачастую почти автоматически, обладание женщиной, коя переходит от одного героя к другому. На основании так называемого права любви, каковое соответствует этике литературы такого рода, вполне естественным для рыцаря считается желать жены собственного господина, если он верит, что лучше его и способен доказать это в поединке.[43 - В Рыцаре телеги жену Артура обещают рыцарю, коий сможет победить короля в схватке.]

Согласно Historia regum britanniae, изначально Британия была населена гигантами. Главного среди них звали Гоэмагот (Goemagot). Брут, коего рассматривали как потомка троянцев, основавших Рим, истребил великанов и положил начало британской традиции. Гоэмагот, очевидно, соотносится с Гогом и Магогом, что, в действительности, являет собой существенный библейский отголосок. Гог и Магог были демоническими племенами, коим предназначено сыграть важную роль в имперском мифе. Они соответствуют фоморам, «стихийным сущностям», или турсам, каковым «божественные герои» Эдды (то есть асы) преградили путь стеной, дабы не допустить захвата ими «Центрального Места», Мидгарда, коий есть отдельная репрезентация изначального центра. В определённом смысле они являются выражением демонического характера мира масс.

Анналы Четырёх Учителей упоминают несколько восстаний против священной династии Туата де Дананн, а также против последней воинской династии сыновей Миля. За этими мятежами стояла раса Фир Домнан или «народ бездны», теллурическая раса, связанная с выродившимися остатками предыдущих обитателей Ирландии, наподобие фирболгов. Под конец, мы обнаруживаем свидетельство о «плебейской расе» (aithe-ach-tuatha), которая во время праздничных торжеств совершает убийство знати и которая сподвигает Четырёх Владык восстать против высшего властелина Центральной Области. В качестве наказания за учинённое насилие страна подверглась всеобщему опустошению, сопровождавшемуся разнообразными бедствиями: в итоге, королевство будет оставаться в состоянии запустения, пока сын последнего короля, низвергнутого и умерщвлённого, не явится обратно в землю своего отца. В восточной легенде об Александре Великом опустошение и иссыхание «всех вод, такое ужасное, что не останется, в итоге, пригодной для питья воды» будет свидетельствовать о временах пришествия племён Гога и Магога. То же самое происходит и в королевстве Грааля, ставшем Gaste Terre, землёй, разорённой в результате Рокового Удара, и так будет до тех пор, пока не явится герой, несущий возмездие и восстановление. Рассмотренный корпус древних традиций и кельтских дохристианских символов являет нам принципиальные моменты, которые найдут своё новое воплощение в цикле Грааля. Следующим звеном в данной цепи будет легенда о короле Артуре.

Глава 9. Предание о короле Артуре

В любом варианте данной легенды историчность Артура (каковой, предположительно, являлся dux bellorum[44 - Военный вождь (лат.). – Прим. пер.] северных кимвров в их борьбе с англосаксами между V и VI вв. н. э.) отходит на второй план в сравнении с тем аспектом, благодаря которому мы можем увидеть в его царствовании воплощение центральной королевской функции, связанной с сугубо гиперборейской традицией, функции, коя, по сути, в своём символическом и сверхисторическом измерении, обретает ценность сама по себе. Таким образом, связь королевства Артура с собственно Англией представляется несущественной; наоборот, в средневековой литературе оное королевство носит скорее наднациональный характер, объемля лучших рыцарей, независимо от их происхождения. Влияние этих преданий на героическое средневековое христианство было столь велико, что оно рассматривало Артура как своего символического вождя, и каждый рыцарь стремился быть принятым в мистический орден короля Артура, что уже является особо значимым фактом.

Имя Артур допускает различные толкования, из которых наибольшего доверия заслуживает то, кое выводит его из кельтских слов arthos (медведь) и viros (человек). Ненний поясняет: «Arthur latine sonat ursum horribilem» [ «Артур» по-латыни означает «ужасный медведь»].[45 - S. Singer, Die Arthur Sage, Bern-Leipzig, 1926, 17.] Такое указание на грозную мужскую силу связано с символизмом гиперборейского происхождения и в то же время указывает на представление о функции центра или «полюса». Фактически, медведь являет собой один из священных образов древнего нордического культа и в равной мере, сообразно астрономической символике, соответствует «полярному» созвездию Большой Медведицы. Кроме того, корпус традиционных сведений, в конечном счёте, устанавливает связь этого созвездия (вместе со свойственным ему символизм полюса или центра) и Туле, названия гиперборейского «Белого Острова», то есть сакрального центра.[46 - R. Guenon, Le Roi du monde, ch. 10.] Таким образом, в фигуре Артура сходятся полярный, гиперборейский и королевский элементы. Исключительно мужской и воинский аспект Артура как ursus horribilis уравновешивается присутствием в легендах его своеобразного дополнения или противоположности в лице Мирддина или Мерлина, каковой олицетворяет духовное знание и могущество. При этом его скорее стоит рассматривать не как отдельного персонажа, но как воплощение трансцендентной и духовной стороны самого Артура.[47 - Помимо прочего, Медведем (Bjorn) в нордической традиции именуют Тора, одного из небесных героев или асов, борющихся со стихийным существами; в Саге об инглингах облик медведя и волка принимает Один, высший вождь Валгаллы и Мидгарда, то есть «Центра».]

Тесная связь воина с духовными принципами в равной мере характеризует придворное рыцарство короля Артура и смысл наиболее типичных приключений, приписываемых его представителям. Рыцари Круглого Стола, то есть короля Артура, суть не просто воители:

«И были они избраны к тому, чтобы составить братство Круглого Стола, что считалось ими более благословенным и почётным, нежели завоевали бы они полмира; и оставили они каждый своих отцов и матерей, и всю родню свою, и жён своих, и детей, дабы стать Братством».[48 - Смерть Артура, 14.2.]

Сам Грааль может представлять собой трансцендентный элемент, посредством коего сие рыцарство обретает свою завершённость: это явствует из тех версий легенды, в коих королевство Артура отождествляется с царством Грааля. В данной связи уместно будет вспомнить эпизод, связанный с камнями Стоунхенджа, каковой всё ещё существует и чьё происхождение вызывает интерес и недоумение, поскольку остаётся тайной, как можно было обработать эти гигантские блоки и перенести так далеко от тех мест, где они добывались; эти камни, по всей видимости, являются остатками грандиозного солнечного храма, чьё возникновение теряется в мегалитической или даже неолитической эпохе. Мерлин, приказывая своим воинам принести столь огромные камни с высоких гор, говорит: «За дело, храбрые воители, и вы узнаете, когда будете катить эти камни, что сильнее, тело или дух». Воины оказались не способны выполнить это задание, Мерлину же оно было по силам, он справился с ним играючи и с усмешкой. То, что воинская добродетель в легендах об Артуре связана с духом, видно из следующего призыва, содержащегося в уже упомянутом тексте, Historia regum britanniae: «Сражайтесь за вашу страну и, если придётся, приветствуйте смерть, ибо смерть есть победа и освобождение души». Это в точности совпадает с древней идей о mors triumphalis,[49 - Триумфальная смерть (лат.). – Прим. пер.] каковая есть основополагающий момент в этике героических традиций.

Согласно легенде, Артур явил своё неоспоримое право быть легитимным королём всей Англии, пройдя так называемое испытание мечом, а именно, когда успешно извлёк меч из огромного квадратного камня, находившегося в алтаре храма, каковой камень с очевидностью можно считать вариацией «камня царей» из древней традиции Туата де Дананн.[50 - В нордическо-германской саге Зигфрид успешно прошёл сходное испытание: он достал из дерева заключённый в нём меч, то есть совершил действо, на кое не был способен никто другой.] В данном случае мы встречаемся с двойным перекликающимся символизмом. С одной стороны, перед нами общий символизм «краеугольного камня», отсылающий к идее полюса; таким образом, мы имеем аллегорию и миф, предположительно относящиеся к мужской силе (обозначаемой мечом), каковую необходимо извлечь из этого принципа. С другой стороны, изъятие меча из камня может также символизировать высвобождение некоей силы из-под власти материи, поскольку камень зачастую выступает в качестве образа последней.

Помимо прочего, оное согласуется и с другим сюжетом этой легенды, когда ведомый Мерлином Артур обретает меч Калибурн или Экскалибур, коий держит таинственная рука, выступающая над водами.[51 - Смерть Артура, 1.25.] Но оружие сие, будучи выковано в Авалоне, связано с Высшим Центром; его пребывание над водой символизирует силу, независящую от условий материальной, руководимой страстями и ограниченной жизни, к коей всегда относится основополагающий аспект символизма вод. Подобная жизнь должна быть преодолена, и не только теми, кто ожидает признания своей королевской власти со стороны «центра», дабы стать вождями человечества в высшем смысле, но также и любым рыцарем, желающим сподобиться принятия в число соратников Артура и, в конечном итоге, вновь обрести Грааль.

Среди тем, присущих древней британской традиции, мы опять хотели бы вернуться к вопросу Круглого Стола и места пребывания Артура. Касательного последнего, мы вновь постоянно сталкиваемся с известными символами недоступной земли: согласно Андрею Капеллану, королевство Артура отделено от человеческого мира широкой рекой, и попасть туда можно лишь по опасному мосту. Защищают королевство великаны, а в нём самом есть непрерывно вращающийся замок. В оном замке, который зовётся «королевским» (Каэр Ригор) или «замком богачей» (Каэр Голуд), находится сверхъестественный сосуд, каковой, согласно традиции Сокровища Аннуна, король Артур забрал у владыки «иного мира». Этот сосуд – коий, подобно Граалю в замке «богатого» короля, есть точная копия котла Дагды, одного из символов гиперборейской традиции Туата де Дананн – способен «насытить» каждого, исцелить любую рану и защитить от воздействия времени, лишь трусы и клятвопреступники не могут сподобиться его даров.

Такое место, как вращающийся замок (Каэр Сиди), есть то же самое, что и «крутящийся остров», каковой в древних кельтских сагах зачастую являет собой эквивалент Стеклянного Острова и, в целом, Авалона; здесь мы определённо обнаруживаем аллюзию на полярный регион, коий обращается вокруг своей оси и увлекает в своё вращение весь мир. Это очевидное указание на образ Правителя Вселенной (чакравартина), чьё именование буквально означает «тот, кто вращает колесо», то есть, в данном случае, тот, кто, как недвижимый центр, движет колесо царства и упорядочивает вселенную.

Те же самые идеи обнаруживаются в символизме Круглого Стола, созданного Артуром по совету Мерлина в качестве отличительного знака рыцарского ордена, чьим верховным лидером он был. Согласно произведению сэра Томаса Мэлори, Круглый Стол был построен как образ мира; в нём, как верили, отразилась вся вселенная, мир земной и мир небесный.[52 - Там же, 14.2.] В других текстах он соотносится с расположением созвездий и символизирует вращение небесных сфер вокруг недвижимого центра. Отсюда становится совершенно понятно, что рыцари, сидевшие за Круглым Столом, выступают в качестве персонификации упорядочивающей силы центра.

В различных легендах этих рыцарей Круглого Стола или, по крайне мере, лучших из них, насчитывается двенадцать; это явно соответствует двенадцати пэрам, которые в Roman de Brut «поделили землю на двенадцать частей, и каждый из них взял одну часть себе во владение, назвавшись её королём». Двенадцать – это солярное число, которое всегда проявляется, пусть и в различной форме, там, где утвердили или пытаются утвердить традиционный центр: например, двенадцать тронов Мидгарда, двенадцать высших олимпийских богов, двенадцать деревянных шестов в дельфийском святилище, двенадцать ликторов Рима, двенадцать обитателей Аваллона и двенадцать графов-паладинов Карла Великого. Более того, в цикле легенд о Граале и короле Артуре подобный символизм связан с мотивом Опасного Места (Siege Perilous), места за Круглым Столом, нарочно оставленного свободным и предназначенного для ожидаемого и предопределённого рыцаря, превосходящего всех прочих и иногда описываемого как тринадцатый рыцарь, каковой с очевидностью соответствует той же высшей функции центра, вождя или полюса тех двенадцати, который будет образом или воплощением чакравартина или Правителя Вселенной.[53 - Это могло бы навести на мысль о Христе и его двенадцати апостолах. Действительно, уподобления подобного рода встречаются в христианизированных фрагментах легенды. Тем не менее, этот символизм универсален и намного старше христианства, его использование христианством есть лишь адаптация в соответствии с религиозным контекстом.]

Естественно, когда возникает сюжет об Опасном Месте, на ум приходит мысль об упадке артурова королевства или деградации его представителей, так что в итоге возникает потребность в восстановлении. Теоретически, именно в этот момент рыцари Круглого Стола отправляются на поиски Грааля и именно в этом пункте оказываются неразрывно сплетены, в соответствующей литературе, события, связанные с Граалем, и приключения рыцарей короля Артура. Говоря в целом, королевство Артура отождествлялось с Локрисом или Логром, древним обозначением Англии, наподобие «Албании» или «Белого Острова», каковой рассматривался в качестве местопребывания Грааля. Рыцари Артура отправились на поиски Грааля, дабы восстановить королевство в его былом великолепии и разрушить магические чары, кои, согласно Мабиногиону, пагубно воздействовали на страну. Грааль есть символ того, что было утеряно и должно быть обретено вновь. Некто должен позаботиться о том, чтобы Грааль снова явил свои качества; и зачастую этот некто и есть тот рыцарь, что займёт Опасное Место.

Вдобавок ко всему этому, король Артур является как бы в двух ипостасях. С одной стороны, есть сверхисторический Артур, символизирующий функцию, с другой, есть Артур, который, будучи историческим воплощением этой функции, является центром событий, принимающих фатальный оборот, и которые могут быть соотнесены с древними сказаниями, повествующими о гибели и исчезновении Туата де Дананн и их потомков. Здесь, не вдаваясь в подробности, мы кратко остановимся на финале древней легенды об Артуре, в котором обнаруживается возвращение к символизму женщины.