Мистерия Грааля

Два персонажа пытались похитить даму Артура, Квеннувар (то есть Гвиневеру, чьё имя означает «белый дух», что подчёркивает её символический характер). Первым из них был Мэлвас, который увез её в свой город, Гластонбери, отождествляемый со Стеклянным Городом посреди океана и Авалоном (Glastonia, id est, urbs vitrea – etiam insula Avalloniae celebriter nominator [Гластония, то есть стеклянный город, часто именуемый «островом Авалон»]). В результате, Стеклянный Остров подвергся осаде, но всё, в конце концов, удалось уладить миром. Здесь в легенду просачивается христианский элемент, поскольку по сюжету Артур, предположительно, возвращает остров во владение церкви, даруя ему неприкосновенность. В действительности же, это вновь указывает на попытку христианской традиции подменить собой традицию кельто-гиперборейскую, инкорпорировав в себя все её основные темы. Гластонбери был одним из основных центров распространения христианства в Англии; дабы обрести больший престиж, он пытался абсорбировать в христианской форме предшествующие нордическо-кельтские традиции. Согласно De antiquitate glastoniensis ecclesiae, основному источнику по истории церкви тех лет, Гластония или Гластонбери изначально именовался ygnis gutrin, ygnis в бретонском означает insula, а gutrin – vitrea; с прибытием англосаксов он стал именоваться Glastiburi (от Glas = vitrum и buria = civitas), или Glastiberia.[54 - Сам по себе Гластонбери в доисторические времена являлся центром примордиальной традиции, как о том свидетельствуют останки своего рода огромного звёздного храма, в частности, следы на почве изображений, представляющих созвездия и расположенных по кругу.] История дарения Артуром острова церкви служит своего рода оправданием для «преемственности традиции», сфабрикованной христианскими миссионерами. Но подделки на этом не заканчиваются: касательно вышеупомянутого трагического финала древней легенды, утверждалось, что Артур мёртв и его гробница находится в Гластонбери. Так, древний центр получил новое воплощение, уже в качестве центра распространения христианства.

Вторым был племянник Артура Модред. Пока дядя пытался создать свою легендарную мировую империю и даже завоевать Рим, дабы увенчать там себя императорской короной, Модред, который остался дома, узурпировал власть и овладел его дамой Гвиневерой. В последовавшей за этим войне предатель был убит, однако гибель настигла и лучших рыцарей Круглого Стола. Сам Артур получил смертельную рану и был увезён в Авалон, дабы его обитательницы исцелили короля и он мог завершить свою миссию.[55 - В Смерти Артура (21.7) читаем: «В разных местах в Англии кое-кто говорит, что король Артур не умер, но по воле Господа нашего Иисуса был перемещён в иное место; и говорят также, что он вернётся снова и завоюет святой крест. Я не стану утверждать, что так оно и будет, но скажу, что здесь, в мире нашем, жизнь его изменилась. Однако многие говорят, что на могиле его написано следующее: «Hie iacet Arthurus, Rex quondam Rexque futurus» [Здесь лежит Артур, король былого и грядущего]». В том же тексте говорится о пожелании раненого Артура вернуть его меч таинственной руке, ранее державшей его над водами; это явное свидетельство сложения своих полномочий.] Однако раны Артура (особенно та, что, согласно некоторым авторам, получена от отравленного копья) вновь и вновь открываются каждый год, и верные соратники короля напрасно ожидают его возвращения в родные земли. Но, как гласит традиция, однажды Артур вернётся из Авалона, чтобы вновь обрести своё царство: вот почему бритты с тех пор не желали признавать своим королём никого другого.[56 - Здесь присутствуют дальнейшие пересечения с уже упоминавшимися мотивами (подробнее о коих далее), а именно, с той версией саги, согласно которой, Артур вернётся из Авалона, дабы принять участие в решающем сражении с врагами бриттов, и эта схватка будет, по всей видимости, «последней битвой» (см. Natrovissus, «Le mythe arthurien et la legend de Merlin», Ogam, issues 6, 10, 13 [1950]).] В других версиях легенды – например, в Otia imperialia Гервазия из Тилбери – Артура изображали лежащим в постели в чудесном месте, расположенном на вершине горы. Согласно иным источникам, по преимуществу христианским, Артур «умер» и его тело погребено в аббатстве Гластонбери, кое, как мы уже видели, отождествлялось с самим Авалоном.

Всё это может свидетельствовать о кризисе и крушении царства, что последовали за поисками Грааля. В то же время здесь мы обнаруживаем иной фундаментальный сюжет цикла Грааля: раненого короля, который ждёт исцеления в таинственном недоступном месте, дабы он вновь мог «вернуться». Кроме того, стоит вспомнить иную тему, с коей мы сталкивались, рассматривая кельтские саги, а именно, царство, подвергшееся разорению и опустошению вследствие плебейского восстания или ранения короля, нанесённого копьём или пылающим мечом.

Глава 10. Имперская сага и Правитель Вселенной

Если рассмотреть сагу об Артуре в вышеупомянутой перспективе, она предстанет как одна из многочисленных форм общего мифа об Императоре или незримом Правителе Вселенной и его воплощениях. Этот сюжет прослеживается с древнейших времён и имеет отношение к доктрине «циклических воплощений» или аватар, то есть воплощений, в особые времена и в различных формах, единого принципа, который в промежуточные периоды существует в непроявленном состоянии.[57 - В этой связи значимой представляется параллель, которую Ален де Лилль проводит между исчезнувшим Артуром и пророками Енохом и Илиёй, кои никогда не умирали и однажды вернутся.] В образе Артура постоянно обнаруживаются черты, свойственные такому воплощению. В легендах это подчёркивается утверждением, что он не умер, но удалился в недоступное место, откуда однажды явится вновь, или что он спит и когда-нибудь проснётся. И, точно так же как сверхисторический элемент в подобных случаях накладывается на элемент исторический, превращая подлинного персонажа в символ, имеет место и обратное, когда имена таких реальных фигур порой сохраняются в веках, до сих пор обозначая нечто, наделившее их трансцендентным смыслом.

Образ царственного лица, находящегося в состоянии сна или предполагаемой смерти, родственен фигуре кастрированного, раненого, парализованного короля, однако, это относится не к самому непостижимому принципу, но к его внешнему историческому проявлению. Отсюда проистекает сюжет с раненым, увечным или ослабленным королём, продолжающим жить в недоступном центре, над которым время и смерть не имеют власти.

Не повторяя то, что уже обсуждалось нами в других работах, мы, дабы дать общее и универсальное представление относительно рассматриваемого контекста, всё же упомянем некоторые типичные формы, в которых указанный символизм выражался в древние времена.

В индуистской традиции мы встречаем сюжет о Махакашьяпе, который спит в горе, однако, должен проснуться при звуках раковин, кои возвестят новую манифестацию принципа, ранее проявлявшегося в образе Будды. Это будет время пришествия Правителя Вселенной (чакравартина) по имени Шамкха. Поскольку шамкха означает «раковина», эта словесная ассимиляция выражает идею пробуждения ото сна нового воплощения Царя Мира и самой изначальной традиции, кою упомянутая легенда представляет как сокрытую (в промежуточные периоды кризиса) именно в раковине. Сходная иранская традиция упоминает героя Керсаспу, который, впав в забытьё, был ранен стрелой (здесь мы вновь встречаем тот же символизм) и в течение столетий пребывает в состоянии летаргии, находясь на попечении фраварти (подобно раненому Артуру, за коим ухаживают женщины, сведущие в искусстве целительства). Он вернётся к жизни во время пришествия Саошьянта и будет сражаться на его стороне. Саошьянт есть владыка будущего триумфального царства Бога Света и покоритель тёмных ариманических сил: иудейское представление о Мессии и христианская идея Царствия Божьего, которые, по мнению многих, оказали существенное влияние на средневековый имперский миф, суть не что иное как отголоски этой дохристианской ариоиранской концепции.

Кроме того, мы должны упомянуть здесь доктрину Калки-аватары, связанную с историей Парашу-Рамы, одного из наиболее выразительных проявлений героической репрезентации олимпийско-гиперборейской традиции. Когда предки арийских завоевателей Индии ещё пребывали на своей северной родине, этот герой боевым топором убил нескольких восставших воинов и даже собственную мать, совершившую некий грех: это символы двойного преодоления, кое, как мы уже сказали (в конце гл. 7), характеризует «героический» дух – преодоления деградировавшей мужественности и духовности, в которой вследствие инволюции и вырождения стало доминировать женственно-материнское начало (это особенно важно с учётом того, что имело место между Серебряной или Лунной Эпохой (так называемой Трета-Югой) и Веком Бронзовым, Веком Титанов (Двапара-Юга).

Парашу-Рама никогда не умирал, но удалился на гору под названием Махендра, дабы вести жизнь аскета.[58 - Махабхарата, 1.2, 3.116-117, 12.49, 14.29.] Однажды настанет время, когда, в соответствии с циклическими законами, произойдёт новая манифестация свыше (Калки-аватара), коя примет облик священного короля, который восторжествует над Тёмным Веком. Калки символически изображается как уроженец Шамбалы, так в индуистской и буддийской традициях именуют сакральный гиперборейский центр.[59 - Мотив символического рождения того, кто призван восстановить гиперборейский центр, также обнаруживается в иранской традиции, и, порой, в качестве такового рассматривается сам Заратустра, коий, согласно некоторым источникам, родился в гиперборейском регионе (Арьяна Вэджо) или основал там свою религию (см. Bundaesh Vendidad, 23/19). Касательно же Шамбалы как места рождения Парашу-Рамы можно сказать, что, несмотря на существование исторического города с таким названием вблизи Дели, это имя всегда обозначает «Северный Город», и не только в Индии, но и в Тибете; как бы то ни было, в случаях, подобных данному, любая локализация носит лишь символический характер.] Парашу-Рама будет его духовным учителем. Получив в ходе инициации знание священных наук, Калки обретёт королевское достоинство. Шива дарует ему крылатую белую лошадь (каковая в легенде будет иметь столь важное значение, что станет идентифицироваться с самим Калки), всезнающего попугая[60 - В средневековых рыцарских аллегориях попугай символизировал рыцарство и его борьбу против духовенства за право обладания дамой.] и сияющий меч. Вспомним, что Артур, как утверждают, однажды вернётся на белом коне. Кроме того, этот символ играет хорошо известную роль в Откровении Иоанна Богослова. Припомним также, что Экскалибур, потерянный меч, который Артур когда-нибудь вновь обретёт, время от времени поднимается со дна озера.

Ведомый птицей Калки завоюет расположение дамы; он женится на Падме или Падмавати, царской дочери, коей никто из мужчин не мог обладать, поскольку каждый раз, когда кто-то в неё влюблялся, он божественной волей превращался в женщину – сюжет, имеющий глубокое значение. Калки и его воины пройдут по поверхности моря, как по суше, поскольку волшебным образом оно обратится в камень, по которому они смогут идти. В конце концов, он возвращается на родину, в Шамбалу, кою застаёт столь изменившейся и прекрасной, что принимает за жилище Индры, царя богов и бога героев. Шамбала есть символ новой манифестации сил изначального центра; тут мы вновь обнаруживаем представителей солнечной и лунной династий, царей по имени Мару и Дева, кои, благодаря своему аскетизму, жили в Гималаях на протяжении веков, вплоть до самого начала Тёмной Эры. Здесь Гималаи рассматриваются как область, где Золотой Век длится вечно. В конечном итоге, происходит финальная битва, в которой Калки сражается против богини Кали, олицетворяющей Тёмную Эпоху, и двух главных её демонов, Коки и Викоки;[61 - Кока и Викока выступают как очевидный эквивалент Гогу и Магогу. Ездовым животным Кали является осел, каковой традиционно ассоциируется с демоническими и антисолярными силами и так называемыми детьми бессильного бунта (см. нашу работу Восстание против современного мира). Более того, в городе под названием Вишасана, которым правит Кали и где она скрывается, спасаясь от Калки, в городе, который, в конце концов, будет предан огню, у власти находятся женщины. Этот сюжет выражает связь между демонизмом масс и узурпацией, осуществлённой женственной духовностью.] сражение оказывается очень тяжёлым, поскольку эти демоны могут воскрешать друг друга и вновь возвращаться в бой сразу после того, как были повержены. Однако в конце Калки удаётся одержать победу.[62 - В Вишну-пуране (4.3) Калки играет роль убийцы выродившихся и осквернивших себя воинов (млечх), роль, в которой ранее выступал Парашу-Рама.]

Впоследствии мы более подробно остановимся на символических элементах, содержащихся в этой истории, в случае, если читатель пока не постиг всей глубины их значения. Здесь же мы бы хотели указать лишь на некоторые аспекты, дабы рассмотреть имперский миф о новой манифестации царства в контексте различных традиций, а также предостеречь от того, чтобы воспринимать все формы, что принимал этот миф на протяжении Средних Веков, отдельно друг от друга, особенно в односторонней зависимости от христианских верований. В конечном счёте, многие считают, что римская эпоха, в её имперско-языческой фазе, была своего рода началом нового Золотого Века, чей царь, Кронос, как полагали, продолжает жить в гиперборейском регионе, пребывая в состоянии сна. В период правления Августа пророчества сивилл предвещали явление «солнечного» короля, rex a coelo[63 - Царь с небес (лат.). – Прим пер.] или ex sole missus,[64 - Посланник солнца (лат). – Прим пер.] на которого, очевидно, намекал Гораций, когда говорил о пришествии Аполлона, гиперборейского бога Золотого Века. Вергилий также, по всей вероятности, имел в виду этого царя (rex), провозглашая скорое наступление Золотого Века, века Аполлона, века Героев.[65 - Эклоги, 4.5-10.] Именно в таком духе виделось Августу его символическое «происхождение» от Аполлона; феникс, коего часто обнаруживали на изображениях Адриана и Антонина, также находится в тесной связи с идеей воскрешения изначальной эпохи в облике Римской Империи. Ощущение связи Рима со сверхисторическим и метафизическим принципом imperium может, в конце концов, рассматриваться как основание самой доктрины о том, что Рим есть нечто непреходящее и вечное (aeternitas), будучи доказательством реализации уже упоминавшейся возможности воплощения этого принципа в те или иные специфические исторические формы.

Во времена Византии имперский миф, переработанный Мефодием, каковой связал его с легендами об Александре Великом, также принял на вооружение некоторые из рассмотренных нами мотивов. Здесь мы вновь находим тему царя, считавшегося мёртвым, но пробудившегося ото сна, дабы основать новый Рим; после его непродолжительного правления опять восстают народы Гога и Магога, коим Александр преградил путь, и происходит «последняя битва».[66 - Новозаветный апокриф, Апокалипсис Петра, упоминает «сына льва» (лев же символизирует империю), который низвергнет и покорит всех царей земли, будучи наделён силой самим Богом; он описывается как «тот, кто пробудился ото сна». Даже в этот период мы можем заметить, как на поверхность выходит память о гиперборейской традиции, относительного чего Лактанций (Institutiones, 6.16.3) заявляет, что могущественный князь, каковой восстановит справедливость после падения Рима, придёт из «далёких земель на Севере».]

Эта же идея обретет новую жизнь и всестороннее развитие в гибеллинском движении Средних Веков. Ожидаемый император, который никогда не умирал, но сокрылся, удалившись в незримый или недоступный центр, обретает здесь черты того или иного из важнейших правителей Священной Римской Империи: Карла Великого, Фридриха I или Фридриха II. Сопутствующая тема разорённого или опустошённого королевства, ожидающего возрождения, находит своё отражение в сюжете о Сухом Древе. Сухое Древо, связанное с местоположением Правителя Вселенной, опять зазеленеет с явлением новой манифестации Империи и с победой над силами Тёмной Эпохи, кои представлены, в соответствии с новой религией и библейско-христианской терминологией, народами Гога и Магога, чей натиск начнётся с пришествием Антихриста.

Христианское прочтение этих древних символов не избавляет, тем не менее, фигуры Фридриха II либо Артура, спящего на горе, или его рыцарей, бросающихся в сражение с горной вершины, от связи с древними языческо-нордическими воззрениями, а именно, с представлениями о Вальгалле, горе – жилище Одина, вождя «божественных героев» или сонма душ павших воинов, доставленных сюда женщинами (валькириями). Сей сонм описывается и как Wildes Heer,[67 - Дикая охота (нем.). – Прим. пер.] и как мистическая рать, коя, ведомая Одином, начнёт «последнюю битву» со «стихийными сущностями».

На протяжении золотого века западного рыцарства и гибеллинства эта легенда будет являть себя в бесчисленных вариантах. Пророческий пафос, связанный с приходом «третьего Фридриха», в конце концов, придаст ей соответствующее звучание, выраженное в энигматической формуле императора, который жив и не жив: «Oculus eius morte claudet abscondita supervivetque, sonabit et in populis: vivit, поп vivit, uno ex pullis pullisque pullorum superstite» [Смерть закроет его глаза и лишит их зрения, однако, он выживет и будет петь среди людей. Он жив и не жив, с распустившимися ветвями, но в то же время лишённый новых побегов]. «Он жив и не жив»: слова из прорицания Сивиллы, выражающие тайну средневековой цивилизации в её сумерках. Образы раненого короля, спящего короля, короля умершего, но кажущегося живым, и живого, но кажущегося мёртвым, являют собой тождественные и имеющие общую сердцевину символы, кои мы вновь обнаруживаем в цикле Грааля. Эти символы обретают особое влияние и энергию, когда достигает кульминации последнее усилие Запада, направленное на собственное преображение с целью создать великую цивилизацию, коя основывалась бы на мужественной духовности и традиционной имперской идее.

Глава 11. Фридрих, пресвитер Иоанн и Имперское Древо

Древняя итальянская поэма повествует о том, как «пресвитер Иоанн, благородный индийский владыка» направил посольство к императору Фридриху (предположительно, Фридриху II), коего признавал за «зерцало мира», дабы узнать, насколько тот «мудр в своих словах и поступках». Он послал ему три камня, а также поинтересовался, что император считает наилучшей вещью на свете. Фридрих, гласит легенда, принял камни и не спросил об их ценности; что же до заданного вопроса, он ответил, что «мера» есть лучшая вещь на свете. Из всего этого пресвитер Иоанн заключил, что «император мудр в словах, но не в деяниях, ибо не осведомился о силе камней, коя была столь велика». Он счёл, что со временем камни сии «потеряют свою ценность, поскольку император так и не узнал, какова же она», и потребовал их назад. В особенности же речь шла о том из них, каковой волшебным образом мог делать невидимым и о котором Фридриху было сказано, что он «стоит больше, чем вся твоя империя».

Согласно иной легенде, донесённой до нас Освальдом Сочинителем (Oswald der Schreiber), Фридрих II получил от пресвитера Иоанна платье из несгораемой кожи саламандры, воду вечной юности и кольцо с тремя камнями, которое давало своему владельцу способность дышать под водой, становиться невидимым и неуязвимым. Вообще, камни пресвитера Иоанна чаще всего фигурируют в немецких писаниях четырнадцатого столетия, вместе с упоминанием о силе, делающей человека невидимым.

Эти легенды имеют важное значение, особенно с учётом того, что царство пресвитера Иоанна было одним из средневековых наименований Высшего Центра.[68 - R.Guenon, Le Roi du monde, ch. 2.] Сей центр предположительно находился в таинственной волшебной земле в Центральной Азии, в Монголии, Индии и даже Эфиопии (смысл этого последнего названия весьма туманен и допускает различные толкования). Тем не менее, при рассмотрении атрибутов, приписываемых сему царству, не остаётся никаких сомнений, что оно обладает символическим характером. Преподнесение пресвитером Иоанном даров императору Фридриху представляет собой своего рода наделение его полномочиями высшего свойства, предложение германскому правителю Священной Римской Империи установить подлинный контакт с принципом, олицетворяющим Правителя Вселенной. Вода вечной юности, судя по всему, обозначает бессмертие. Несгораемое платье связано со способностью феникса оставаться невредимым в пламени, в коем он себя обновляет. Невидимость зачастую символизирует способность вступать в связь с незримым, сверхчувственным измерением, проникать в него. Возможность дышать под водой соответствует способности не тонуть, ходить по ней (вспомним, как Калки-аватара пересёк море, как покоится над водами меч короля Артура и другие сходные примеры); она означает сопричастность принципу, возвышающемуся над течением бытия, над потоком становления. Иными словами, все упомянутые качества относятся к строго инициатической сфере.

Приведённая итальянская легенда, очевидно, намекает на то, что Фридрих оказался не достоин подобных полномочий. Его удел – рыцарское звание и сугубо светская власть, ибо для него «мера» – лучшая вещь на свете.[69 - Именно это достоинство, предположительно, и отличает фундаментальный стиль арийских или индоевропейских рас, согласно некоторым учёным, анализирующим их исключительно этическо-натуралистические аспекты.] Фридрих не соблаговолил спросить о символах могущества, предложенных ему пресвитером Иоанном. Поскольку он не уразумел смысла высочайших полномочий, они отзываются, а роль императора со временем обречена на угасание. Здесь мы сталкиваемся с новым звучанием формулы: «Жив и не жив». Это намёк на императора, чья жизнь – лишь видимость, или на короля, пребывающего в состоянии летаргии. В данном случае эта формула тесно связана с фундаментальным сюжетом легенд о Граале, а именно с мотивом вины героя, каковой не задаёт вопроса, означающего начало восстановления.

К вышесказанному нам хотелось бы добавить некоторые детали относительно образа пресвитера Иоанна. Tractatus pulcherrimus говорит о нём как о «царе царей», rex regum. В его фигуре сочетаются духовное владычество и королевская власть, он имеет возможность сказать о себе: «Johannes presbyter, divina gratia Dominus dominatium omnium, quae sub caelo sunt ab ortu solis usque ad paradisum terrestrem» [Пресвитер Иоанн, Божьей милостью Владыка владык, какие только ни есть под небом в землях от Востока до рая земного (то есть Дальнего Запада)].[70 - Достоинство священного короля зачастую подчёркивается библейскими реминисценциями, в частности, представлением пресвитера Иоанна в качестве сына или племянника царя Давида, а иногда и самим царём Давидом: «Davis Regis Indorum, qui presbyter Johanne a vulgo appellature – De rege Davis ?lio regis Johannis» [Давид, царь индусов, коего люди зовут «пресвитер Иоанн» – Царь (пресвитер Иоанн) является потомком сына царя Давида]. Мы увидим, что Давид был тесно связан с мечом героев Грааля и теми испытаниями, коим они подвергались.] Однако, по сути своей, «пресвитер Иоанн» – это лишь титул и имя, означающие не конкретную личность, но функцию. Вольфрам фон Эшенбах и Титурель прямо говорят о «пресвитере Иоанне» как о титуле; а Грааль, как мы увидим в дальнейшем, время от времени указывает на того, кому суждено стать пресвитером Иоанном. Более того, в легендах «пресвитер Иоанн» символизирует того, кто сдерживает племена Гога и Магога, того, в чьей власти зримый и незримый миры (точнее, как естественный, природный, так и сверхъестественный, невидимый порядок вещей), того, подступы к чьему королевству стерегут «львы» и «великаны». В сём царстве есть «источник молодости». Его зачастую связывают с местопребыванием трёх волхвов, с городом Сеува (Seuva), каковой был построен по их велению на Холме Победы (Vaus или Victorians).[71 - Христианская легенда о трёх волхвах есть попытка наделить христианство традиционным характером в высшем смысле, кое мы вслед за Геноном, придаём данному слову. Один из волхвов преподносит Иисусу золото и приветствует его как царя, второй дарует ему ладан и приветствует как жреца, третий преподносит миро, то есть бальзам бессмертия, и приветствует как пророка. Поступив подобным образом, волхвы, предположительно, признали Иисуса в качестве представителя трёх властей в их изначальном неразделённом состоянии. Аналогичное признание с лёгкостью обнаруживается в действиях персонажей, кои появляются при рождении Калки, дабы его почтить.]

Более того, здесь мы вновь обнаруживаем «полярный» символизм «вращающегося замка», уподобляемого движению небес, а также символизм места, где хранятся камни света, а равно и камни, «возвращающие зрение слепым» и делающие людей невидимыми.[72 - В произведении Иоганна Вита де Гезе читаем: «Et ibi est speciale palacium presbiteri Johannes et doctorumi, ubi tenentur concilia. Et illud potest volvi ad motum rotae, et est testudinatum ad modum coeli, et sunt ibidem multi lapides preciosi, lucentes in node, ac si esset clara dies. Ibi sunt lapilli qui vocantur midriosi, quos frequenter ad partes nostras deportare solent Aquilae, per quos reinvenescunt et lumen recuperant. Si quis illum in digito portaverit, ei lumen поп de?cit, etsi si imminuitum restituitur et cum plus inspicitur, magis lumen aenitur. Legitimo carmine consacrato hominem reddit indivisibilem» [В особом дворце пресвитер Иоанн и прочие мудрые мужи держат совет. Дворец сей может вращаться подобно колесу и у него сводчатая крыша, напоминающая небеса; во дворце находится множество драгоценных камней, кои сияют в ночи так, будто настал самый светлый день. Эти малые камни, именуемые «midriosi», в наши земли часто заносят орлы, и, благодаря им, вновь становится светло. Тот, кто носит один из этих камушков на пальце, никогда не останется без света. Будучи повреждён, сей камень восстанавливается, и чем, дольше его созерцаешь, тем ярче сияет свет].] В частности, пресвитер Иоанн владеет камнем, способным воскресить феникса или, по другим версиям, орла; этот символизм не следует упускать из виду, поскольку орёл всегда, особенно во времена рассматриваемых легенд, соотносился с имперской функцией, коя в своём аспекте «вечности» была связана в Древнем Риме с образом феникса. Согласно некоторым источникам, персидский царь Ксеркс, Александр Великий, римские императоры, а также Ожье Датчанин и Геррин, все посещали царство пресвитера Иоанна.[73 - Мануил, король Романии, был взят пресвитером Иоанном в свой дворец, дабы жить там вечно.] Это – не что иное как мифологизированное выражение смутных воспоминаний об отношениях, в которых, как верили, великие исторические правители и легендарные герои прошлого находились с Высшим Центром, местом, где находится камень, обладающий властью воскрешать Орла.

Согласно легендам, Александр, дойдя до Индии по пути, коим однажды шествовали Геракл и Дионис, в качестве венца своих завоевательных усилий попросил божество одарить его высшим залогом победы. И тогда он отыскал не только фонтан молодости, но и два древа (символизирующих мужской и женский принципы), древо солнца и древо луны, кои предсказали ему его судьбу и судьбу созданной им империи.[74 - Эта легенда об Александре, коя развивает некоторые элементы рассказов Каллисфена и Юлия Валерия, перекликается до некоторой степени с иной сагой двенадцатого столетия, согласно коей, Александр, достигнув места, «где души ожидают воскрешения тел», то есть земного рая, обрёл камень, подобный камню Фридриха II и пресвитера Иоанна. Об этом камне сказано: «Если сможешь проникнуть в его природу и его силу, то будешь свободен от любых мирских устремлений».] В сходных легендах мы встречаем упоминания «Древа Центра», «Солнечного Древа», древа, дарующего победу и Империю, а также «Древа Сифа».

Под влиянием туманных и загадочных историй, рассказывавшихся путешественниками, на протяжении Средних Веков складывалось представление об удивительной далёкой империи Великого Хана, повелителя татар, чья фигура несла отпечаток образа Царя Мира, а империя отождествлялась с царством пресвитера Иоанна. В связи с этими легендами находился и мотив таинственного древа; тому, кто находил его или вешал на него свой щит, даровалась неуязвимость и вселенская власть. Приведём весьма показательный отрывок из Иоанна Хильдесхаймского: «Et in ipsa civitate in templi Tartarorum est arbora arida, de qua plurima narratur in universo mundo… ab antiquo in omnibus partibus Orientis,fuit consuetudinis, et est, quod si quis rex vel dominus vel populus tam potens e?citur, quod scutum vel clipeum suum potentur in illam arborem pendet tunc illi regi vel domino in omnibus et per omnia obediunt et intendunt» [В граде сём, в храме татар, есть сухое древо, о коем по всему миру рассказывают разные вещи. С древних времён в каждой земле Востока была и до сих пор существует такая традиция: если некто желает стать царём или властителем, то вешает свой кожаный или металлический щит на ветви оного дерева, покуда не обретёт признание в качестве такового].

Благодаря созвучию наименований, древо, о котором здесь идёт речь, оказалось точкой соприкосновения различных смыслов. Мы имеем в виду не только вышеупомянутый символ Сухого Древа; «Сухое Древо» в данном контексте есть лишь одна из интерпретаций выражения arbre solque, кое толкуют также как «солнечное древо» (arbor solis), «одинокое древо» (arbre seul) и как «древо Сифа» (arbor Seth). Марко Поло, повествуя о стране Великого Хана, пишет: «Et il у a un grandisme plain ou est l’Arbre Solque, que nous appelons l’Arbre Sec» [Там есть огромная долина с Arbre Solque, кое мы именуем «Сухим Древом»]. Более того, solque, имеющее арабский корень, может означать «широкое, высокое, долговечное»; английский манускрипт утверждает, что это не Сухое Древо, но Древо Сифа, поскольку тот вырастил его из отростка, взятого с Древа Знания, то есть с древа, что произрастает в центре Эдемского Сада.

Древо, дарующее нашедшему его могущество и вселенскую власть, напоминает о традиции, касающейся «изначального состояния» (аллюзия на Эдемский Сад). Более того, два древа, солнечное и лунное, а также двойной аспект древа знания и древа победы возвращают нас к синтезу двух типов могущества, характерному для этого самого состояния. Сей синтез предшествует позднейшему разделению, точнее, феминизации духовной сферы и материализации сферы мужского. Связь древа Империи с древом, растущим посреди земного рая, как то следует из приведённых легенд, кажется вполне естественной в контексте отношений, что устанавливаются между каждой подлинной манифестацией Империи и изначальным состоянием. «Сухость» древа относится к периоду упадка, каковой должен быть преодолён. Подобное значение недвусмысленно проявляется, к примеру, в легенде, согласно коей, древо зазеленеет вновь при встрече пресвитера Иоанна и императора Фридриха.

Образ царства пресвитера Иоанна в исторической перспективе послужил основанием, на котором выкристаллизовалась некогда смутная идея интеграции сил, сокрытых за символами рыцарства, Империи и крестовых походов. В материальном мире к фигуре этого могущественного и загадочного восточного владыки, не христианина, но друга христиан, обращались за помощью в наиболее тяжёлые периоды священной войны, кою вели крестоносцы на Святой Земле, дабы могла она завершиться победой. После того, как этим надеждам не суждено было сбыться, после того, как не оправдались наивные упования на военную поддержку, а люди так и не поняли, что же скрывалось за символом пресвитера Иоанна и его «помощи», легенда о нём продолжала жить в качестве элемента различных мифов, наподобие сказаний об Ожье.