Розовый куст

– Ясно, – сказал Климов. – Дальше неинтересно. У тебя ко мне все?

– Все, – сказала она, усмехаясь. – Ах, сколько решительности. – Она вдруг затихла, потом потянулась к нему лицом. – Климов, я верю, ты настоящий. Не прикидывайся со мной. Меня сейчас можешь спасти только ты…

Но в это время из двери одновременно вывалились двое. Гигант с пшеничной укладкой волос и Стас. Гигант подскочил к Тане, Стас – к Климову.

– Пошли! – шепнул Стас, и Климов с солдатской готовностью бросился за ним. Уже из-за поворота коридора он оглянулся. Гигант уводил безвольно повисшую на его руке Таню.

Глава IV

Утром была оперативка. В бригаду по особо тяжким пришел Клейн.

– Товаричи, – сказал он с мягким своим акцентом, – вчера ми продольжали выполнять задуманное. Притони на Рубцовской прикрити. Взято трое знакомих – налетчики. С поличным попались содержатели этих уютных уголков. Это звено в большой цепи чистки города. Это есть так. Но о Коте мы ничего не выяснили, хотя ребьята из второй бригады очьень интересовались именно им. Теперь о вашем вчерашнем промахе. Кто докладчик?

Стас встал.

– Это я виноват, – сказал он. – Куцый нас провел. Я думал, что, раз нас подсадит Ферзь, Куцый примет за своих. Была хорошая идея выдать нас за блатных, которые хотят взять с Кота и его парней за кого-то из своих, кого те будто бы убили. – Стас замолчал, поглядел в стол и стал алым до корней волос. – Я ему сказал, что это мы банк в Новочеркасске очистили. Но Куцый раскусил нас. Когда он пообещал быть через час на Вознесенском рынке с Красавцем, мы поверили. Вернее, я поверил. – Стас опустил кудлатую голову и замолчал, потом вновь поднял глаза на остальных. – Мы взяли трех оперативников из дежурной группы. Но на пустыре никто так и не появился.

Климов сидел, не поднимая глаз. Он вспоминал, как они ринулись со Стасом по коридору, как он оглянулся и увидел Таню, безвольно повисшую на руке гиганта в коричневом костюме. Нет, теперь уже она никогда не простит ему. Она не простила Клейну, когда он выступил на собрании и не защитил ее. Теперь не простит Климову, хотя бы сто Красавцев проходило на расстоянии трех метров от него. Женщины не прощают… Он посмотрел на Клейна. Тот внимательно слушал, что говорил Клыч, но глаза у него были далекие, отсутствующие. В густых волосах Клейна уже засеребрилась седина, и вообще в последнее время начальник как-то высох и ушел в себя, раньше он любил пошутить на оперативках, теперь этого почти не случалось.

– На полундру хотели взять, – говорил Клыч, постукивая пальцами по столу. – А Кота на полундру не возьмешь. Это хищник матерый. Мы же почти раскрыли карты. Кот знает, что его ищут, и будет вдвойне хитер. Селезнев, что у тебя накопилось по убийству Клембовских?

– Поначалу я вот о чем, – пригладил волосы Селезнев. – Товарищей наших, устроивших вчерашнюю панику и получивших кукиш в результате, полагаю, надо наказать. – Он взглянул на Клейна.

Клейн холодно и любезно улыбнулся.

– Рад услышать ваше мнение, но постараюсь решить это сам.

– По делу Клембовских, – озлобляясь от тона Клейна и как-то сразу старея от этого, продолжал Селезнев, – никаких новостей нет. Факт, что действовали Кот и его шайка. Надо его брать, в этом все дело. Прибавилась лишь одна деталь: дочь Клембовских непрерывно шляется по подозрительным местам, сводит знакомство с самой жуткой бражкой. Не она ли навела Кота на папашу? Предлагаю установить за ней наружное наблюдение.

Клейн помолчал. Потом положил на стол сухую длиннопалую руку и поиграл пальцами, как на фортепьяно.

– Товарич Клич, – сказал он, – товаричи. За вчерашнюю ошибку сотрудникам Ильину и Климову виношу взискание. По поводу вашей работи могу сказать одно: мало психолегии, товаричи. Товарич Селезнев говорит: не могла ли Виктория Клембовская участвовать в убийстве своих родителей? Я отвечаю: не могла. Почему? Потому что чем больше знакомишься со свидетелями, тем вернее узнаешь, что Клембовские очень любили дочь и она любила родителей. В семье били, я би сказал, нежные отношения. Эта версия отпадает совершенно. Далее, по действиям Ильина и Климова заметна польная недооценка психолегии преступника. Блатной всегда подозревает. Он подозревает всех: знакомых, товаричей, родную мать и отца, даже пьяний, или, скорее, пьяпий в особенности. Искать Красавца надо било медленно и серьезно, всеми путями немного больше вияенив о нем. Пути у нас есть. Блат внутри себя не мольчит. Он говорит. А у нас есть источники информации. Теперь о будучих действиях. Считаю, что у нас есть возможности вийти на Кота, прежде всего через Тюху. Тюха знал и местни, и столични блат. Что у нас с Тюхой, товарич Клич?

– Молчит, – сказал Клыч, грызя ногти, – никак не подъеду.

– Надо думать, – мягко сказал Клейн. – Сначала думать, потом действовать.

Позвонил телефон на стене. Филин встал, взял трубку.

– У нас, – сказал он. – Товарищ начальник, вас.

Клейн подошел, послушал, потом сказал:

– Пришлите его в первую бригаду. Там и поговорим. Надо заставить заговорить Тюху, – сказал Клейн и потер двумя пальцами лоб. – Нет смысла повторять вам, что только средствами морального принуждения…

Открылась дверь.

– Сюда, – сказал дежурный.

Вошел длинный высушенный старик с горбоносым белым лицом, с седой головой.

– Садитесь, гражданин Шварц, – сказал Клейн. – И вот здесь, среди товаричей, излежите снова то, что ви мне говорили вчера. Ви ведь по тому же делу?

– Я по тому же делу, – уныло сказал старик и сел на подставленный Климовым стул. – Граждане из угрозыска, я очень прошу вас… – Он склонил голову, и пряди длинных седых волос свесились вдоль щек. – Бандиты приходили ко мне, а не к Клембовским. Клембовские – случайная жертва. Я прошу вас выставить охрану у моего дома. Я боюсь за свою семью.

– Но какие доводы у вас? – спросил Клейн. – Почему я дольжен виставить охрану к вам, а не к остальным ста тисячам граждан нашего города?

– Вы не понимаете! – закричал, внезапно багровея и начиная задыхаться, Шварц. – Что думают люди? Они думают, что Шварц – богач. Эта публика не понимает, что я лишь маленький ремесленник. Я могу оправить бриллианты, но я не владею ими. А кто такой бандит? Разве он умный человек? Он такой же! И он думает, что Шварц богат, как четыре испанских короля. Они придут! Я знаю…

Все молча смотрели на него, Филин фыркнул и отвернулся. Остальные молчали.

– Смеются, – с горечью сказал Шварц, – он смешон, старик Шварц! Он так боится за свою драгоценную жизнь! Но старик Шварц боится не за свою драгоценную жизнь, уважаемые. Он умрет, а его семье надо кушать. А кто будет кормить четырех пожилых женщин, для которых я работаю? Без меня им долго не протянуть. Приставьте ко мне охрану, гражданин главный начальник, я заплачу.

– Гражданин Шварц, – медленно сказал Клейн, – я понимаю вас… Но ми не можем приставить охрану к вам или вашей квартире. Не можем.

Шварц опустил голову, долго думал, потом встал.

– Они убьют меня, – сказал он, – это здесь. – Он приложил ладонь к сердцу. – Я знаю, я не придумал это. Они убьют меня. А вам будет стыдно. – И сгорбленный, длинный, он медленно вышел в коридор. Филин захохотал:

– Вот чучело!

Клыч и Клейн одновременно взглянули на него, потом друг на друга и опустили головы.

– Товарищ Клич, ко мне, остальным на работу! – приказал Клейн и вышел из комнаты.

На обед Стаса и Климова повел Потапыч. Старик почему-то был привязан к этим двоим. Решили идти не в нарпитовскую столовую, а в «Культурный отдых» Семина. Место было подозрительное, но кормили там хорошо.

В плохо освещенном помещении столы стояли далеко друг от друга. Поэтому было здесь приятно разговаривать о делах интимных и конфиденциальных. За столами, округло обходящими кухню и буфетную стойку, оживленно беседовали люди в толстых пиджаках, в брезентовых плащах, сплошь в пыльных сапогах – приезжие. В трактире этом собирались по большей части лошадиные барышники и конокрады.

– И по расстегайчику! – говорил Потапыч, нежно поглядывая па полового.

– Выпить чего не прикажете?

– Чаю! – отрезал Потапыч. – И поторопись, любезнейший.

Половой исчез.

– Эх, Потапыч, Потапыч, – сказал Стас. – Он член профсоюза небось, а вы ему, как при царизме, «любезнейший».

– Это не оскорбление, – отбился Потапыч. – А потом, милостивые государи, я человек старый, и перековать меня полностью невозможно.

Подали первое. Климов и Стас так навалились на щи по-крестьянски, что некоторое время не могли принимать участия в беседе. Потапыч же ел мало, зато много рассуждал.

– Война, как и всякий долговременный период насилия, порождает огромное количество человеческих отходов, шлаков – всякого рода злодеев, вот хоть того же Кота… Вот скажи мне, ты за любую революцию? Где бы она ни была? Какая бы ни была?

– А как же! – чувствуя какой-то подвох, сказал Стас. – Но за пролетарскую, конечно.

– А не кажется тебе, что революция – это только средство, а цель – совсем иное.