10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

Путь по территории Туркменистана лежал через пустыню Каракумы, в переводе означавший «черный песок». Мы ехали на микроавтобусе, и конца и края не было видно этим пескам. По обочинам дороги росли верблюжьи колючки и неприкаянно бродили верблюды. Изредка попадались небольшие селения, по узким улочкам которых ходили женщины в цветастых платьях, тюбетейках и шароварах. Пока ехали, рассказывали диковинные истории о местных порядках, а именно о том, что в стране бесплатная электроэнергия и газ, а бензин стоит копейки. Проезд на общественном транспорте бесплатен, а внутренние рейсы на самолете невообразимо дешевы. «Вот где коммунизм…» – думала я. Эту мысль подтверждали лозунги, развешанные на самых разнообразных опорах вдоль дороги. Вернее, лозунг был только один и он гласил: «Халк. Ватан.Туркменбаши», что означало «Народ. Родина. Глава всех туркмен». «Туркменбаши» или глава всех туркмен, так называли Сапармурата Ниязова, президента Туркменистана. Умиляло, что водители всех проезжавших машин весело нам сигналили и приветливо кивали головой.

Но чем далее мы продвигались вглубь страны, тем явственнее ощущалось, что мы попали в какое-то нелепое королевство кривых зеркал. Лозунги и фотографии Туркменбаши виднелись не только на уличных плакатах, но и на дне суповых тарелок, на пластиковых ручках. Мне протянули чашку чая, и я чуть не подавилась, когда допив чай, увидела глаз Туркменбаши, смотрящий мне прямо в рот со дна чашки. Взяв чайную ложку, я осторожно раздвинула чаинки и увидела улыбающееся круглое лицо главы всех туркмен с птичками вокруг головы.

Туркменбаши с детьми, Туркменбаши с голубями, Туркменбаши с цветочками, Туркменбаши на зеленой полянке – все это начинало удивлять. «Кстати, у Ниязова есть огромный сад, где работает 300 девушек. Туркменкам запрещено выходить замуж за иностранцев, в этом случае они выдворяются из страны и теряют гражданство, – продолжали рассказывать нам – все нефтяные деньги он потратил на один город, Ашхабад. Он купил экзотические деревья и посадил их на улицах города».

Мы приближались к Ашхабаду. После утомительно долгого переезда по пустыне, мы как в сказке оказались в прекрасном оазисе. Пальмы, лимонные и апельсиновые деревья действительно были высажены на улицах беломраморного города, высокие офисные башни струились фонтанами, мы подошли к 14метровой золотой статуе Ниязова. «Это золото?» – ахнула я. «Да, стоит больше 10 миллионов долларов, всего установили около 15 тысяч памятников Туркменбаши по стране», – ответили мне. «Он что, при жизни себе памятники ставит?» – никак не верилось мне. В тот момент я не могла предположить, что жить Ниязову остается менее 5 лет.

Наше пребывание в Ашхабаде было кратким, но рекордным по количеству услышанных невероятных абсурдных историй, так что мне постоянно казалось, что окружающие нас разыгрывают. Особенно запомнились восхваления «Рухнамы», т.е. «Книги Духа», написанной самим Ниязовым. Эту книгу о туркменах сравнивали с Кораном, чем в свою очередь вызывали ступор у афганцев, также не могущих сообразить, шутят с ними или нет.

В последний день нас хотели повезти к монументу памяти жертвам ашхабадского землетрясения 1948 года. И когда мне сказали, что там будет памятник в виде быка, у которого на рогах земной шар, а на этом земном шаре будет мать Туркменбаши, держащая в ладонях и спасающая от землетрясения Туркменбаши-младенца, я почувствовала перегрузку сознания и отказалась ехать.

КПП «Гаудан»

Наконец мы выехали из Ашхабада по направлению к границе с Ираном, а именно, на контрольно-пропускной пункт под названием «Гаудан», расположенный на расстоянии 32 км от столицы Туркменистана. Через 40 минут я с облегчением зашла на пограничный пункт иранцев, думая, что эти должны быть хотя бы нормальными.

Мы умудрились пересекать границу 22 марта, прямо на Навруз. Иранцы после полуночных новогодних празднований буквально спали на столах.

– Кто такие? Афганцы? Что вам в Навруз спокойно не сидится? – сказали один из них сонным голосом.

– Мы хотим провести новогодние праздники в Мешхеде, поклониться имаму Резе, мы тоже шииты, – подобострастно подольстил им сопровождавший нас афганец.

– А вот это дело хорошее, – иранец уже более милостиво взглянул на нас – проходите на досмотр багажа. Так…что тут у нас… видеокассеты? Танцы? Западная музыка?

– Нет, только индийские фильмы, больше ничего.

– Пятьдесят кассет индийских фильмов? – удивленно спросил таможенный офицер.

– Представьте себе, да, – ответил Саид.

– Доставайте, будем смотреть.

Все кассеты были вытряхнуты на стол таможенников, каждую вставляли в видеоплеер и включали, были проверены почти все кассеты.

– Удивительно…– ухмыльнулся иранец – вам настолько нравятся индийские фильмы? Но вообще-то там танцы, к провозу не положены.

– Мы договоримся…– снова замигал аж обоими глазами шустрый проводник.

В ход пошел блок «Мальборо» и не только. Таможенники сразу подобрели и пропустили нас к паспортному контролю. Пограничники быстро проштамповали афганские паспорта и стали недоуменно вертеть в руках мой красный паспорт.

– Что тут делает русская? «Она едет с вами?» —озадаченно спросили они.

– Это моя жена, у нее паломническая виза, – ответил Саид.

Пограничники скептически покосились в мою сторону: «Ну, проходите…»

Дорога в Мешхед.

После беломраморного Ашхабада приграничные иранские поселки показались мне совершенно убогими. Низкие неказистые дома, узкие улочки. В одном из таких селений к нам подбежали местные мальчишки и стали рассматривать как диковину. Афганцам эта картина была привычна, я же предпочла залезть обратно в машину. «Неужели весь Иран такой бедный?» – подумала я, и мы тронулись в путь.

На шоссе почти не было машин, и ехать было одно удовольствие. Первым городком на пути оказался Кучан. «Здесь очень сильные землетрясения», – прокомментировали мне. «А если Мешхед недалеко отсюда, значит и там трясет будь здоров…» – сделала я логический вывод и не ошиблась.

Сразу вспомнилось первое землетрясение в Ташкенте. Я сидела в комнате съёмной квартиры со старым советским сервантом, полным хрустальных фужеров и рюмок на стеклянных полках. Вдруг рюмки задребезжали, а люстра начала мерно раскачиваться из стороны в сторону. Я смотрела по сторонам и не могла сообразить, что происходит.

«Что ты сидишь как статуя! Выбегай на улицу!» – услышала я окрик мужа уже из подъезда. Афганцы гурьбой бежали по лестницам вниз. Пока я соображала, что к чему, толчки закончились, и все вернулись.

Под такие мысли мы въезжали во второй по величине город Ирана и столицу провинции Хорасан город Мешхед.

Мешхед, город знаний.

Въехав в город, я поняла, что он очень крупный. Мы ехали по направлению к центральной улице под названием «Бульвар имама Саджада», в честь сына имама Хоссейна и персидской царевны Шахр Бану четвертого шиитского имама Саджада (в переводе «колено-преклоняющийся»). Этот бульвар считается самым престижным районом города, и опальный зять Надери арендовал здесь трехэтажный особняк. Именно в этом доме мне выделили комнату, где я прожила с ребенком более двух лет, пока муж ездил по своим делам.

На момент приезда в Иран я неплохо владела дари, но была обескуражена тем, что не понимала буквально ни слова на фарси.

«Вы же говорили мне, что у вас с иранцами один язык! – возмущалась я – Тогда почему я понимаю только «салам»?!» В ответ мне предложили школьного учителя фарси.

Пришел маленький сухой старичок, давно вышедший на пенсию. Он приветливо улыбался, с интересом ожидая от русской вопросов. Я открыла текст на фарси и начала читать его с афганским произношением. Старичок аж подпрыгнул от неожиданности и замахал на меня обеими руками. «Стоп! Стоп! Стоп! – взвизгнул он – Так не пойдет!»

Я как лингвист опознала выражение его лица, точно такое же появлялось на лице Изольды Иосифовны, когда в институт приходили индусы и разговаривали со всеми на английском языке. При звуке их речи, ее сначала охватывала паника, потом она приходила в себя и начинала злобно шипеть, вполне серьезно угрожая, что своими руками удушит каждого, кто произнесет хоть один звук на английском, как это делали индийцы.

Поэтому я быстро сориентировалась и предложила начать все сначала. Учитель вздохнул с облегчением и вытащил учебник фарси для 1 класса школы.

Иранцы оказались самой образованной и умной нацией из всех виденных мною народов Средней Азии. Я училась у них всему – фарси, английскому по кембриджской системе, восточному этикету, стилю одежды, их невозмутимости, хитрости, мудрости и независимому мышлению, как губка впитывая все, что могла получить. Ходила на курсы каллиграфии, где писала тростниковой палочкой мудрые изречения, училась читать персидских поэтов и даже гадать по книге Хафиза.

За дочерью каждое утро приезжало школьное такси и увозило в начальную школу для девочек, под названием «Арман», то есть «мечта». Дочь училась хорошо, но афганская кровь не давала покоя, и она умудрялась вступать в потасовки со своими иранскими одноклассницами, из-за чего меня вызвали в школу.

Я вошла в школьный двор во время перемены. По двору носились стайки маленьких иранок в голубых халатиках с белыми платочками «магнэ» на голове. Одна стянула платок с головы другой и пыталась стукнуть ее об стену ограды. Я заметила нашу соседку Сапиду, с которой дочка ездила на такси в школу. Сапида, похожая на колобок, сидела за партой, выставленной во дворе и сосредоточенно жевала огромный сэндвич. «Сапида! Опять ешь!» – бросила я ей мимоходом. И в этот момент мимо меня вихрем пронеслась, вся обливающаяся потом моя семилетняя ханума. «Куда! Стоять!» – крикнула я ей, но она, даже не заметив меня, унеслась, нарезая очередной круг вокруг здания.

Учителя закрылись в учительской и далеко не сразу открыли дверь, несмотря на мой настойчивый стук. «У вашего ребенка слабая дисциплина. Просим провести с ней воспитательную беседу» – сказали мне.

Институт «Шокух»

Сама я, дабы не тратить время попусту, решила пойти на английские курсы в институт английского языка «Шокух». Сдав вступительный тест, я была определена в группу продвинутого уровня, где в основном проходили обучение школьные преподавательницы английского младших классов.

Основанный в 1950 году доктором Мохсеном Шокухом, институт «Шокух» являлся самым давним, финансируемым из частных источников иранским учебным заведением. Еще до Исламской революции 1979 года в стране существовали такие институты, как Иран – Америка (Iran America Society) и культурная ассоциация Великобритании (British Council), уровень преподавания в которых предполагал серьезную предварительную подготовку абитуриентов. Иными словами тот, кто туда поступал должен был уже владеть английским, что отсеивало львиную часть иранской молодежи.

«Отец английского языка» в Иране, так называли доктора Мохсена Шокуха, восполнил этот пробел и разработал свой собственный метод обучения английскому на родном для иранцев фарси. После восьми семестров занятий по его методике, основанной на грамматике, студенты переходили к продвинутым классам, преподаваемым уже на английском языке. Это проложило путь для подготовки широких масс иранской молодежи к сдаче международных экзаменов TOEFL и Proficiency, открывавшим новые возможности для работы за рубежом.

Для всех студенток был необходим строгий хиджаб, магнэ, халатик и брюки темных цветов. На первом этаже при входе в помещение стоял смотритель по хиджабу, который придирчиво осматривал облачение входящих студенток.

На улице стоял невыносимо знойный июньский день. Я шла на курсы в черном хиджабе и темно-синем магнэ, каблуки проваливались в размягченный солнцем асфальт. Слева от тротуара тянулась длинная бетонная стена, на которой синей краской было написано арабской вязью «правоохранительные силы», справа была автомобильная трасса, по которой медленно разъезжали на машинах местные кавалеры, улюлюканьем сопровождая цепочкой идущих в институт девушек. Устав от их окрикиваний, я чуть пробежала вперед, пристроившись в хвост к группе впереди идущих старшеклассниц, надеясь тем самым избежать персонального внимания назойливых ухажеров. Это мне удалось, так как иранки вступили с ними в словесную перепалку, а я спокойно шла у стены, предоставив им поле битвы. Вдруг характер беседы изменился, начали раздаваться хихиканья, и стайка девушек неожиданно развернулась и быстро расселась по задним сиденьям удачливых женихов. Те дали газу и исчезли, а я невольно остановилась, провожая взглядом исчезающие машины. Вздохнув, я поплелась дальше. Дойдя до входа в институт, я осторожно приоткрыла тяжелую дверь.

Смотритель хиджабов был на месте. Это был иранец лет пятидесяти, в неизменно клетчатой рубашке, с солидными усами и весьма грозного вида. Встав в линейку заходивших девушек, я ждала своей очереди, чтобы пройти мимо него. Иранец придирчиво осматривал входящих, явно выискивая к чему бы придраться.

– Волосы уберите! Что за яркий цвет платка! Не положено! – выкрикивал он. Некоторых модниц, несмотря на все их клятвы и заверения что больше этого не повторится, он с непреклонным видом разворачивал и отправлял домой переодеваться. Наконец дошла моя очередь и я, осторожно косясь на него, начала проходить мимо. Смотритель, сузив глаза, осмотрел мое одеяние и изрек на фарси:

– Носки! Джераб!

Я вздрогнула от неожиданности, но быстро сообразила, что если дам слабинку, то отправлюсь домой за носками под улюлюканье проезжающих машин.